Сон в мартовскую ночь

Непроницаемые цепкие глаза ощупывают пространство, сканируют, медленно поводя холодными зрачками, не останавливаясь ни на чём, будто это и есть цель — смотреть. Но что они видят в черной промозглой тьме, где кроме её тела, что обездвиженной серой тенью присутствует в сумрачной безликой пустоте, нет ничего. Или есть? Но ей видеть не дано? Этого Девушка знать не может. Как не может понять природу пронзающего её насквозь холода, пробирающегося в её душу до самых сокровенных тайн и мыслей, подчиняющего волю. И одновременно притягательного, манящего, вожделенного, вызывающего несвойственную ей готовность к покорности и желание повиноваться, лишь стоит этим глазам скользнуть по ней невидящим слепым лучом голубого льда. Она ждёт этого взгляда, почти изнывая от желания быть обнаруженной. Но взгляд проходит мимо. И приходит облегчение осознанием обретения себя. И с выходом из странного ледяного плена исчезает сон. Но возвращается почти каждую следующую ночь. И следующую. И следующую. И следующую… Пока в одну из них сумрак не приобрел очертания длинного, освещённого факелами коридора, по которому в эту минуту к девушке приближалась очень высокая фигура в тёмном плаще. Из-под капюшона двумя белолунными ручьями на плащ ниспадали длинные, ниже линии талии, волосы. Однако же, уверенная, стремительная походка, пропорции тела, но более всего исходящие от фигуры уверенность и сила указывали на то, что идущий — мужчина, и что столкновения с ним Девушке не избежать. Но красавец, а он был сказочно красив, невообразимо и невиданно, до сбившегося дыхания, до восторга, проследовал мимо, не подняв глаз из-под задумчиво опущенных ресниц и никак не отреагировав на Её присутствие. А раз Она невидимка, то ей ничего не помешает пойти за ним следом, ведь сегодня она может двигаться, и — о, ужас! — издавать шум… Так, осторожнее, и не отставать. Проход закончился небольшой пещерой, выходящей в лес. Деревья тут росли до звёзд, и звёзды, наверное, можно собирать, как жёлуди, стоит лишь залезть повыше по стволу и протянуть руку из ветвистой кроны к небу. Ну-ну, не отвлекаться, а то можно отстать и остаться навек в этой непролазной чащобе. Незнакомец же не только видел в темноте, судя по его реакциям, не просто знал дорогу, но и непостижимым образом избегал любого препятствия, будто те отступали перед ним, но после не забывали помешать идти ей. Он шёл не останавливаясь и не сбавляя скорого шага — ей пришлось приложить немалые усилия, чтобы не упустить его из виду, и много-много старания, чтобы не шуметь. Если этот мир — не мир вечной ночи, то накануне день здесь был тёплым. Снег, лежащий у оснований стволов и огромных валунов, не иначе разбросанных безумным великаном по всему лесу, да между тут и там вывороченных корневищ, свалившихся от старости деревьев-исполинов, очевидно, таял. К ночи же вернулся мороз, и талая вода превратилась в ледяную корочку, покрывшую весь лес хрустальной оболочкой. Фантазия очарованного стеклодува была картинно-прекрасна, особенно, когда восходящее ночное светило, которое Она идентифицировала как Луну, пробивалось лучами сквозь заслон стволов и наполняло таинственным мягким светом и белыми искрами ледяное убранство этой ожившей иллюстрации сказок о заколдованном лесе. Вот только ломаясь под босыми ступнями, лёд потрескивал, и шум, производимый при этом, был некстати звонким и отчётливым. Периодически в эту игру против «невидимки» включались ветки и щепки, которые своим хрустом не только оглашали весь лес о Её присутствии, но и больно кололи замёрзшие ноги. Одета Девушка была в одну ночную сорочку, что само по себе тоже было достойно удивления, так как обычно спать Она ложилась без одежды. И если дорога в ближайшее время никуда не приведёт, то Девушка, скорее всего, сдастся и окликнет незнакомца: отпустить его или повернуть обратно — остаться ни с чем, а такое не в её правилах. Её сон — её правила! Хотя это будет верхом безрассудства — общаться ночью в лесу неизвестно с кем, вооруженным "до зубов" (оружие Она рассмотрела ещё в подземелье — сверкающий, изящный меч из-под развевающегося при ходьбе плаща невозможно было не увидеть!). Так вот, как раз у таких неотразимых типов, любителей ночных прогулок с тесаками за поясом, на уме может быть что угодно — встречали, знаем! Поэтому Девушка держалась, пусть и из последних сил. И пусть донельзя искусала себе губы, чтобы не вскрикивать от очередной ссадины и пореза и чтобы не стучать зубами от лютого озноба, который был реалистичнее самой реальности. Для сновидения подобное было непростительно и излишне натуралистично. Да и раны с царапинами, когда на них взглянуть в тех самых редких лучах лунного света, выглядели настоящими, и кровь из них сочилась красноречивыми застывающими каплями — лизнув одну такую с оцарапанного плеча Девушка должна была согласиться, что и вкус этих капель был вкусом обычной человеческой крови. Всё это было странно даже для её снов, к причудам и чудесам которых она привыкла давным-давно. И также давно перестала считать их чем-то особенным, полагая, что все видят такие же — с летающими драконами, героями, волшебством, иными вселенными, с массой деталей и тонких нюансов — сны как сны, сны, как у всех. Но вот этот — этот и впрямь начинал её удивлять и беспокоить. Так думала Она, продвигаясь за своим проводником, не подозревающим о такой своей миссии. Когда к морозному аромату леса примешался запах стоялой воды, деревья стали реже, и буки сменили ивы, звеня на едва уловимом ветру обледеневшими ветвями. Казалось, стоит прислушаться, и можно будет разобрать слова их тихой песни. Тот, в плаще, вышел на поляну в небольшой рябиновой роще. Полная Луна взлетела над лесом, осветив всё — гроздья рябины вспыхнули влажными кровавыми брызгами в потоках её бледных лучей. В ту же минуту открылась дверь прижимавшегося к деревьям у кромки озера дома, черневшего там внушительной тенью. Вырвавшийся из жилища поток света изгнал остатки тьмы, пробежав ровной дорожкой к ногам проводника, и замер там. На другом конце этого светящегося моста стояла женщина. Тоже в плаще, тоже с мечом в руке. Лишь её силуэт темнел в дверном проёме, внушительный и выжидающий. — Это она! Я привел её! — Ещё слишком рано. Силы ещё недостаточно… — Это у меня не осталось сил! — крик, полный отчаяния разнесся по лесу, и эхо его стихло, лишь когда рассеялись всполохи серебряных искр на том месте, где секунду назад стоял Он, а теперь свет луны недоуменно шарил в поисках того, кого преследовал всю дорогу и за кем явился сюда, вновь упустив. — Мне жаль… Голос в ответ прозвучал глухо, но его звук непостижимо проник в самые укромные уголки пространства и толкнул Девушку в сердце. Вывел из оцепенения, сковавшего её не хуже льда, пленившего сегодняшнюю ночь. — Не стой там в тени. Лес сегодня небезопасен. В доме ведьмы тебе ничто не может угрожать, входи же скорее. Повторять приглашение дважды никто бы не стал, да и не нужно было. Страх, который пробрался под кожу Девушки, стоило луне схорониться за тучами, был какой-то животный, первобытный и взывал к инстинктам громким и четким голосом: «Беги, спасайся!» И она побежала, влетев на крыльцо, как испуганная косуля, промелькнув мимо той, что позвала. Сделав по инерции ещё три шага, Она остановилась. Или её остановила чья-то воля — не имело значения. Удивило то, что ужас остался там, за порогом, будто его отрезали ножом. Что за сила его отбросила, и кто этой силой управляет, было очевидно, и захотелось рассмотреть Ведьму внимательнее. Но она не дала на это времени, сняла с себя багровый плащ и укутала свою гостью, бросив почти на ходу: «Первое правило: вошедший в Дом — мой ученик, и только я решаю, чему и как долго буду его учить. Второе — в моё отсутствие ученик волен делать всё, что захочет, если я не скажу иначе. Третье — моего возвращения не ждут, но, когда я вернусь, будет лучше, если ученик удивит меня». Спускаясь по ступенькам в черноту леса и избегая освещённых мест, хозяйка лесной крепости оглянулась, и её губы чуть тронула улыбка, смягчив произнесённый ранее приговор: «Дом защитит тебя — ничего не бойся». Лицо Ведьмы показалось Девушке знакомым, и, если бы времени посмотреть и подумать было чуть больше, она бы непременно вспомнила, где она его видела. Но дверь закрылась, и не оставалось ничего, как вступить в ученичество и решить, чем себя занять. Усталости Она не чувствовала — как рукой сняло, лишь только плащ коснулся её тела, а что ещё удивительнее, ссадины и синяки перестали болеть и исчезали почти на глазах. Оглядеться, нужно оглядеться хорошенько, раз теперь это и её Дом. Огромный пылающий очаг в центре просторной центральной комнаты потрескивал горящими поленьями мирно, будто манил подойти ближе и приглашал отведать из котлов на каменных горячих плитах. В них, судя по запаху, готовилось аппетитное яство. Удобные добротные стулья и огромный стол, немного медной и серебряной посуды — всё самое необходимое, ничего лишнего, но и ни в чём нет недостатка — организованное и обустроенное пространство. Слева — помещения для жизни: тут несколько комнат, спальня хозяйки, библиотека. Справа — куда интереснее: лаборатория, хранилище, оранжерея и ещё одна библиотека, в которой было страшно дышать, чтобы свитки и книги от дыхания не разлетелись в прах. Порадовала гардеробная. Одежды было больше, чем в запасниках национального музея истории костюмов. Одна пара туфель, будто сама собой, оказалась на ногах Девушки — размер и фасон — мечта всей жизни: красные, с изогнутыми устойчивыми каблуками, с серебряными пряжками и прелестным мягким беличьим мехом внутри. Зеркало оказалось под стать всей обстановке — огромное, тусклое от времени, в иссохшей раме, некогда покрытой перламутровой мозаикой и позолотой, угрюмое и мрачное, оно, тем не менее, с готовностью отразило улыбающееся личико своей визави, водрузившей на голову забавную шляпку с перышками сокола на боку. Улыбка постепенно таяла, и тому виной был не фасон шляпки, напротив, шляпка была к лицу. Да и с лицом было всё в порядке: огромные, тёмные синие глаза, волосы цвета увядшей листвы, алые губы, высокие скулы и темные стрелы удивлённых бровей, чуть более удивлённых, чем у той, которая пару часов назад впустила её в свой Дом. Вот отчего лицо Ведьмы было знакомым — это было её лицо, её собственное лицо! Открытие потрясло отчего-то очень сильно. Девушка, пошатываясь, сделала несколько шагов и оступилась о волчью шкуру, одну из тех, что в несколько слоёв покрывали каменные полы. Тихо осев, потеряла сознание, которое тут же провалилось в глубокий сон. Ещё более глубокий, чем тот, в котором оно уже пребывало. *** Время эльфа длится в веках, и быть тому до скончания веков. Владыка лесных эльфов никогда не считал времени — что сто лет, что тысяча — они всё равно истекут. А он будет. Как будет и эта мука, что никогда не отпустит, не пощадит его изъеденной души и израненного его сердца. Потери — вот что отсчитывает Король. Одну за одной. От той первой, лишившей веры и унесшей счастье, до нынешней — всего лишь очередной капли в море горечи и отчаяния. Потери нещадно вытесняют свет из его дней и отнимают дыхание у ночей. Потери — их давно уже через край — они вгоняют во тьму и не дают дышать, сжимая грудь тесными кольцами, из которых не вырваться. Они преследуют неотступно и звучат несмолкаемыми голосами. И им не будет конца, пока жив мир. Пока жив он сам. Вечно. Потери. Время кристаллизует их в глухую ярость, когда Король, не имея права на слабость, сдерживает слёзы, сжимает крепче зубы, загоняя обратно крик бессилия что-либо исправить или изменить — не в его власти! Всегда только наблюдатель. Всегда статист. Игрушка в руках богов. Инструмент в руках рока. Но он всё ещё Король! Владыка этой земли. Глава этого лесного племени. И в его власти сберечь тех, кто уцелел, сохранить возле себя последние крохи исчезающего мира. При любых обстоятельствах. Чего бы это ни стоило. Слабость тут недопустима, жалости нет места. Он должен быть твёрд и непреклонен, он таков и есть: давно укрощены мешающие чувства, ослабляющие дух, давно на сердце холод и пусто в душе, хоть вой. И он воет. Вот уже без малого сто лет он воет. Каждую полную луну, обращаясь в тоску по нежности, в голод по любви, в ярость, в злобу, в саму тьму. В волка. *** — Не пугайся. Я знаю всё. Как давно? С самого первого раза, когда равновесие пошатнулось, тьма стала больше — я не могла не почувствовать, даже если бы пожелала, ты ведь знаешь… Причина обнаружилась легко — волк ещё не умел путать след, — Ведьма щадила чувства того, с кем говорила, стоя в урочище перед остатками кровавого пиршества — растерзанными трупами неосмотрительных молодых волчат, не рассчитавших своих сил, выбравших не ту жертву. Она не смотрела прямо на измождённого безумной животной ночью собеседника, углубившись в разглядывание лезвия своего причудливого внушительного размера меча. Не спеша, присев, Ведьма вынула из мёртвой пасти одного из павших клок белой шерсти, рассмотрела: в её руках клок стал прядью белых, как лунный свет, волос — мгновение — и они вспыхнули яркими быстрыми искрами, растаяв в лучах набиравшего силу рассвета. Точно такие же искры вспыхивали и тут же сгорали по всему месту побоища — ночь у белого была не из лёгких. — Убей меня или помоги, — в сдавленном хриплом шёпоте — мольба впервые за многие тысячелетия. — Убивать тебя я не стану. Помощь моя тебя не спасёт. Но всегда есть способ. Запасись терпением, Король. Времени у нас достаточно. Хватило бы сил дождаться спасения. *** Ведьма Озера смотрит на незваного гостя: Владыка Трандуил, Король лесных эльфов посетил её владения — без предварительной договорённости и без уведомления. Но её и не нужно предупреждать. Она ждала его, как обычно, впрочем. — Входи, не стой в пороге. Что нужно тебе от меня на этот раз? — Приготовь зелье. Или сотвори песню. Ты обещала помочь — делай что-нибудь, я ведь скоро не смогу контролировать себя. На лице эльфа не дрогнул ни один мускул, выражение привычной надменности не покинуло его властного лица, немного более бледного от обыкновения. Побелевшие костяшки пальцев сжатых кулаков и легкий хруст суставов - свидетелями смятения. Взгляда не поймать — прячет. — Повторю, ты в безопасности, пока действительно не убьёшь, но этого не случится. Я сдержу тебя — помни. — Не забывай, я могу противостоять тебе. — Я хорошо тебя обучила. Но не всему. Один всегда должен оставаться сильнее. Сейчас это не ты. — Пусть так. Ждать всё тяжелее. Почему ты не можешь этого сделать — ты ведь можешь всё? — Полюбить?.. Мне даже не вспомнить, каково это… — Ты смеёшься? Любовь?! В самом деле?! — Нравятся мои шутки? Не в этот раз. А сейчас прощай, до следующей полной луны, Владыка. Я буду рядом. Как всегда… впрочем. *** Зверь не метался в кольце огня. Пламя алчно тянулось к нему и к ветвям высоких деревьев, поражая воображение необычайным голубым свечением и тихим сдержанным свистящим стоном, будто было живым и желало вырваться и уничтожить всё вокруг, однако, не смело. Но удивлять в этой пустой глуши было некого — волк, спустившись с холма в центре горящего круга, утомлённо-привычно обежал его по внутреннему краю, скалясь на огонь как-то лениво, по привычке, и не делал попыток прорвать осаду. Потом взбирался обратно, долго смотрел в темноту и, не находя в непроглядной тьме того, что искал, на какое-то время снова укладывался на вершине, после чего всё повторялось. Та, что управляла огнём и сдерживала зверя, была поблизости. Стояла, прислонившись спиной к стволу, слившись с ночью, практически невидимая. Лишь отблески на её оружии вспыхивали холодными бликами, когда Ведьма временами перекладывала меч из руки в руку, коротая ночь полнолуния, ожидая должного. Зверь был терпелив и умел ждать. И никто не мог сравниться в этом умении с Ведьмой — тщету нетерпения никто не познал лучше неё. Она не вздрогнула, когда оборотень, вдруг вытянув мощную шею, завыл, призывно и тоскливо. И если бы её сердце могло испытывать жалость, оно облилось бы кровью от этого воя. В ответ она лишь сделала, что должна: вокруг первого круга взлетели и заплясали в надежде на пиршество жадные, вызванные из самого пекла, языки красных костров, призванные сдержать силу явившего внезапную волю зверя. *** Снова эти невидящие глаза, но теперь Девушка точно знает — ищут её. Она давно во власти этих глаз, во власти их настойчивой слепоты и синего холода, и только ей дано снять с них пелену и растопить в них лёд — Девушка это знает наверняка. Её жжёт единственное желание — заглянуть за преграды, скрывающие то, что, она уверена, предназначено только ей. «Я здесь!» Всё её существо безоглядно и ясно подчинено сейчас одной цели: «Я здесь!!!» Она может, она должна докричаться. Невыносимо более оставаться во тьме — вырваться! «Я ЗДЕСЬ!!!» На тысячу осколков разлетелся тот Лёд, и все они вонзились ей в сердце — боли, которую Она испытала, хватило бы на сотню более сильных сердец и уничтожило бы все их. Но Она устояла. Тьмой, чёрной и злой, окутала её та Пелена, и сжала Ей душу — тоски, которую Она почувствовала, хватило бы сгубить сотню более стойких душ — Она не сдалась. И взгляд прозрел. Эхо вернуло: «Я здесь, и я жду». Он звал Её. *** Она знала, что делать — спешить. Она знала дорогу — к нему. У неё был проводник — сердце. У неё было всё, что нужно в пути — любовь. Она поняла это, когда толкнула дверь и вышла в черноту. Она не знала, что ночь и лес приняли её и повели по Его приказу, по Его воле. Её же вели Его зов и Его взгляд. Она шла на только ей видимый свет и только ей слышимый голос: «Иди ко мне — я жду». Шла по своей воле и по своему желанию. К нему. *** Зверь беснуется от нетерпения и запаха приближающейся добычи — горячая, живая кровь! Кто смеет не позволить ему получить своё!!! Уже три кольца огня окружают волка — Ведьма знает своё дело, и Он знает об этом. Но ярость и злость лишают разума — и Он в бешенстве! Наскакивая вновь и вновь на непреодолимую преграду, в тщетной надежде вырваться к Ней. *** Сделать последний шаг. Сквозь стену огня. Он там — Она знает. Меч Ведьмы, упершись остриём в пульсирующую вену на шее Девушки, удерживает. Уйти, не взглянув в Его глаза, Она не может, и потому покорно стоит в шаге от цели и ждёт решения той, которая в силе решать. — Войдёшь в круг — себя потеряешь. — Пускай. — Там лишь боль. — Пусть будет вся моей. — Там смерть. — Дай же мне умереть. Ведьма опустила меч. На один миг или вечность их глаза снова встретились. — Ты удивила меня. Вот только не дождалась. Просыпайся, Агнеша. Настанет час — я приду за тобой… *** Пробуждение было странным. Всё тело болело, будто не было сна. Ночные видения покидали сознание словами низкого женского голоса, тихого, но удивительно чёткого, будто голос был Её собственными мыслями, обретшими звучание: «Я приду… дождись». Пёстрое пёрышко пустельги на подушке и красная шляпка на комоде с точно такими же несколькими на ней не удивили. И окончательным выходом из сна: «Прикрепить к остальным — мой черёд».