carte blanche

«Эй, куда ты пропал?» — яркость, установленная на телефоне практически на сто процентов, ослепляет Гарри, стоит ему кинуть взгляд на телефон последней модели, лежащий на барной стойке рядом с ним. Расфокусированный от алкоголя взгляд прошелся по приглушенному свету в баре этого отеля, словно осуждая его. Проморгавшись, Стайлс небрежно подцепляет неслушающимися пальцами телефон с поверхности, снимая блокировку и несколько секунд глядя на имя отправителя, словно впервые видит. Большой палец мягко оглаживает ребристую поверхность розового чехла, после переводя взгляд на бармена, протирающего бокал белой салфеткой, как в самых типичных барах из фильмов. Жестом кудрявый просит повторить бокал вина, раздумывая, что ответить человеку, который пишет ему в час ночи по местному времени. В его родном Лондоне сейчас на час меньше, так что даже при этих условиях сообщение нельзя назвать обычным «поболтать». «Прости, я сейчас немного занят.» «Ха, да ладно? И чем же? Снова зависаешь на вечеринке и забываешь о своих друзьях?» — Найл явно обеспокоен чем-то, но Гарри пьян и утомлен какой-то внезапной меланхолией, которая не дает ему встать с этого места вот уже час, так что опознавать состояние человека, находящегося в сотнях километров отсюда — не лучшая идея. «Я в Амстердаме, Хоран.» «Да не шути!» Стайлс постукивает пальцем по гладкой поверхности стойки, кивая бармену, пододвигающему к нему бокал с кроваво-красной жидкостью. Он не спешит отвечать и не зря. Через полминуты телефон снова вспыхивает, оповещая о входящем сообщении. «Ты сейчас не пошутил?» «Нет.» «Что ты там делаешь?» «Сплю до обеда, гуляю по улицам города, ем в небольших ресторанчиках.» «Ты тоже самое делаешь и в Лондоне, зачем было лететь в другую страну?» — Гарри закатывает глаза, понимая, что так и есть, скрывая ухмылку за поднесенным ко рту бокалом, позволяя огненной жидкости течь по горлу, словно пожар, не оставляя за собой ничего, что смогло бы выжить после этого. На самом деле, он был бы не против, если бы что-то вот так бесследно забрало эту чертову тоску и одиночество, когда некуда приткнуться и почувствовать поддержку. Небольшая струйка вина течет из уголка рта, оставляя влажный след на черной рубашке. Гарри немного запоздало тянется за салфеткой, стирая остатки вина с подбородка, бессмысленно промакивая пятно на ткани; все равно оно уже впиталось и незаметно на черном шелке. Над головой загорается еще одна лампочка, отчего зигзагообразные полоски на смолистой ткани пиджака искрятся и норовят игриво попасть кому-нибудь в глаза. Дорожки звездной пыли, медленно проносится в голове, и Стайлс даже произносит эти слова хриплым шепотом, смакуя. Рассеянное внимание снова возвращается к телефону, он закусывает нижнюю губу. Разговор тугой петлей завязывается вокруг шеи, не давая сделать глоток свежего воздуха, Гарри падает, падает в темную бездну, ему хочется закричать во весь голос, чтобы крик раздражал стенки горла, а тело очищалось от этой черной тоски. Но плотная бичевка лишь сильнее оборачивается вокруг шеи, кудрявый даже клянет Хорана за такой вопрос, чувствуя, как вот-вот угаснет и никто не приходит к нему на помощь, как вдруг сознание трясется от взрывной волны сокрущающающей мысли. Стайлс раскрывает глаза и обнаруживает, что все так же сидит в тусклом баре отеля с бокалом вина и телефоном в руках. Он уже давно не светится, но парень одним движением снимает блокировку и пальцы спешат набрать текст, оставив в его сознании лишь пыль, ведь он пострадал сильнее, чем Хиросима и Нагасаки после атомной бомбардировки. «Я не один.» Не задумываясь, кудрявый отодвигает от себя бокал с недопитым алкоголем, закрывает диалог и кидает телефон в карман свободных штанов с такими же дорожками из блесток. — Запишите на счет двадцать восьмого номера, — даже не удосужившись дождаться кивка от парня за барной стойкой, Гарри встает со стула и быстрой, уверенной походкой покидает практически пустой бар. Как он мог забыть? Темнота настолько поглотила сознание, что зеленоглазый даже не мог толком понять, почему все кажется таким дико неправильным. Он действительно не одинок. Нет, Стайлс не нашел себе вторую половинку в Амстердаме, ради кого прилетел бы сюда, провожая закаты и встречая рассветы, приглашая друг друга на свидания, целуясь на крыше дома… Луи. Луи Томлинсон. Несмотря на небольшую разницу в пять лет, он уже представляет собой влиятельного и властного мужчину, каковым, по сути, и является. Они встретились полгода назад на выставке современного художника Криса Офили, рассматривая картину «Mono Amarillo». Ненавязчивая беседа насчет творчества современных художников, отчаянный спор из-за картины «Mono Morado», примирительное чаепитие за счет Томлинсона. Казалось бы, не особо примечательная история, но встреча импульсивного, живого Гарри и сдержанного, непоколебимого Луи, словно окатила обоих ледяной водой. Старший всегда абсолютно точно знает, чего он хочет и как это получить, а кудрявый знает себе цену и требует к себе наилучшего отношения, несмотря ни на что. Чтобы жить в Лондоне без взлетов и падений, угроз своему благополучию, нужно иметь устойчивую материальную базу. Стайлс — тот тип людей, который не был на работе и дня, но имеет все, что может пожелать капризная душа. Состоятельные родители, влиятельный любовник, имеющий по стране с десяток фирм юридических услуг, что может быть лучше? Разве что, абсолютная свобода и строптивость, которые прощаются каждый раз благодаря красивой мордашке. Но шатен не относится ко всем тем богатым папочкам, которые хотели когда-либо владеть Гарри и, возможно, кому-то даже это удавалось, но на довольно короткий срок — он не поддается каким-то внутренним установкам кудрявого, не оправдывает ожидания, не дает возможности точно угадать свою модель поведения до конца — это то и дело распаляет его. Когда Гарри захотел в Амстердам, Луи только насмешливо сдвинул брови. — Я просто хочу отдохнуть, я устал от этой душной квартиры, — раздраженно отвечает парень на немой вопрос, размахивая руками. — А еще ты уже посмотрел, что там будет выставка пропавших пятнадцать лет назад картин Ван Гога, — Гарри скрещивает руки на груди и смотрит на мужчину, постепенно переставая хмуриться. — Возможно. До их номера остается только выйти из кабины лифта и завернуть налево, и кудрявый только сейчас ощутил тяжесть своего тела и опьянение, заставляющее подкашиваться ноги. Неуверенно проводя картой по дверному замку, он нажимает на ручку двери и беззвучно закрывает ее за собой, ощущая прохладный ветер — Томлинсон всегда спит с открытым окном, но расфокусированный взгляд цепляется за полоску тусклого света из их спальни, получая небольшую толику надежды и усиление неуверенности в том, что ему нужно сейчас делать. Медленно пересекая порог комнаты, он видит Луи, сидящим в кресле, со стаканом виски в руке. Мужчина внимательно смотрит на зашедшего в комнату юношу, свободной рукой потирая щетину. Гарри не без удовольствия проходится взглядом по чужому телу, словно владея рентгеновским зрением. Но взгляд пронзительно-голубых глаз — как добровольное распятие, ведь темноволосый хочет, вожделеет этот взгляд на себе. Вина спускается к низу живота неприятными волнами, вместе с излишком алкоголя в крови. — Хочешь что-то сказать в свое оправдание? — такой знакомый голос бьет по барабанным перепонкам, а в сознании окончательно вырисовывается картина своей виновности, и Гарри падает на колени посреди комнаты, поднимая голову на мужчину, а по щеке течет слеза, и если это не самая совершенная в мире версия картины «Кающаяся Мария Магдалина», то эта планета может спокойно разлететься на части. С дрожащих губ срывается неуверенное «папочка», но он не двигается с места. Знать себе цену — знать цену и последствия своих поступков. — Иди сюда, сделай папочке приятно, — старший хлопает по своей коленке и взгляд его смягчается, а Гарри словно знак свыше ощущает; медленно, с опаской упустить момент, он подползает ближе, лихорадочно касаясь колен, поднимаясь, ластясь к чужой ноге щекой, желая ощутить хотя бы толику приверженности. Томмо, словно читая мысли, опускает руку на взъерошенные кудри, гладит их и массирует чувствительную кожу головы. Стайлс шумно выдыхает и трясущимися пальцами подцепляет шнурок спортивных штанов, одним резким движением развязывает его, опуская край мягкой ткани вместе с резинкой боксеров. От Луи пахнет мятой и барбарисом, словно изысканный чай, только что опробованный на японской чайной церемонии. Кудрявый облизывает нижнюю губу и водит по полувозбужденному члену рукой, мягко и неспешно, усаживаясь удобнее между чужих разведенных ног и отрываясь от своего дела, чтобы облизать всю ладонь, скользя ею по головке, массируя уздечку и немного на нее надавливая, секундой позже поддаваясь желанию и накрывая головку губами, дразня горячим ртом и юрким языком. С губ старшего слетает тихий стон, а пальцы сильнее цепляются за корни волос, желая ощутить больше, глубже, сильнее. А Гарри это только в удовольствие — закрыть глаза и отдаться процессу на всю тысячу процентов, медленно опускаясь ниже и ниже, с каждым сантиметром расслабляя глотку. Как только нос упирается в лобок, Стайлс стонет, посылая по стволу вибрации, и, не медля ни секунды, начинает двигать головой в заданном самостоятельно темпе — достигая самого основания, а в следующую секунду освобождая орган из своего пленительного рта. В собственных штанах уже слишком тесно, но он игнорирует это чувство, ведь удовлетворить папочку — куда важнее. Томлинсон и сам нетерпеливо толкается навстречу бедрами, кожа покрывается мурашками от контраста атмосферы в этой комнате и прохладного ветра, попадающего сюда через окно. Легкие жгут от такой смеси температур, будто воздух отравлен, но на самом деле Луи действительно отравлен. Гарри и его действиями, как он томно смотрит сквозь длинные ресницы на него, как контур красных губ красиво контрастирует с органом. Он не сдерживается и берет свой член в руку, шлепая младшего по выпяченным губам и щеке. — Хороший мальчик, не касаешься себя, — хрипло хвалит Томлинсон, заправляя выбившуюся прядь волос за ухо Гарри. Любое его прикосновение — высшая похвала для младшего сейчас, словно божество снизошло до обычного грешника. — Хочешь почувствовать папочку в себе? Этот толстый член, заполняющий тебя полностью, — в подтверждение своим словам он указывает пальцем на прижатый к животу возбужденный орган с несколькими капельками смазки на головке. — Д-да, папочка, позволь мне, пожалуйста, я буду хорошим мальчиком, — путаясь в словах, лихорадочно шепчет младший, все еще стоя на коленях и поглаживая чужое сильное бедро. Гарри уже разрушен, но Томмо знает, что для разрядки ему этого катастрофически мало, поэтому дразнит, как только может, ухмыляясь. — Тогда, тебе придется поработать самому, ты наказан, — Луи, как ни в чем не бывало, пожимает плечами и поднимается с кресла, стягивая с бедер ненужную одежду и оставаясь практически голым, за исключением майки, когда садится на кровать упираясь спиной в плетенную спинку кровати с ажурными завитками по краям. Кажется, что кудрявый вот-вот заплачет от такого отношения, но он лишь закусывает губу и все такими же трясущимися пальцами расстегивает пуговицы на рубашке. Опустив руки, он смотрит, как черная ткань пиджака спадает с рук на пол, последний раз за эту ночь блеснув в свете лампы. На полу образуется неаккуратная смятая стопка вещей, за что человек, знающий цену деньгам, должно быть, расчленил бы Стайлса, ведь это практически незаконно — кидать на пол фирменный костюм за несколько тысяч фунтов стерлингов, не заботясь о его состоянии. Упираясь коленями в кровать, парень все же залезает на нее и садится у ног своего мужчины, расставляя собственные и облизывая свои пальцы, тщательно и жарко, погружая в рот полностью и вытаскивая, повторяя этот ритуал несколько раз. Вязкая слюна покрывает их полностью, из-за плохого освещения кажется, что они блестят серебром или золотом, когда Гарри заводит руку между ног и царапает отросшими ногтями чувствительный вход, вгоняя в себя два пальца до конца. На лице можно прочесть ощущение дискомфорта и в то же время желание угодить, ведь он так сильно хочет быть хорошим этой ночью. Привыкнуть к чувству заполненности занимает с полминуты, ведь они делали это сотню раз. Парень двигает пальцами в ускоренном темпе, теряя последние крупицы терпения, когда взгляд фокусируется на том, как мужчина медленно ласкает себя, не сводя нечитаемого взгляда со своего мальчика. По телу от кончиков пальцев пускают ток и Стайлс крадется, как пантера, к бедрам старшего, расставляя ноги по обе стороны от них, практически сразу задевая головку члена внутренней частью бедра. Оба издают приглушенный стон от сверхчувствительности, ни у кого нет и капли желания медлить еще больше, поэтому Гарри кладет руки на чужие плечи и насаживается одним толчком, откинув голову назад и громко застонав. Непослушные отросшие волосы волнами спали и практически достигли плеч, и Луи все же обвивает одной рукой его талию, второй прочесывая волосы, зная, насколько это приятно для него. Не до конца растянув себя, Гарри добавил в эту сладкую пытку толику боли, которая должна была отрезвлять, но в этой вселенной почему-то все наоборот, но он уже не может остановиться, ныряя в бездну голубых глаз и начиная двигать бедрами, раскрыв рот в немом стоне. Твердый ствол плотно сжат стенками ануса, а постепенно ускоряющиеся толчки создают невероятно приятное трение для этих двоих. Губы сталкиваются в поцелуе, хотя, скорее, это борьба за первенство в нем, со стуком зубов и укусами, а Гарри, не прекращая наращивать темп движений, вырисовывает на чужих бедрах восьмерки. Луи отстраняется от чужих губ и ведет влажную дорожку по подбородку, оставляя под линией челюсти несколько засосов — розы невиданной красоты, которые уже этим утром раскроются под лучами солнца и будут красивейшим украшением на этом теле. Ни один бриллиант не сравнится с тем, как выглядят раскрывающиеся бутоны цветов на молочно-бледной коже. — Ты такой извращенный мальчишка, Гарри, — шепчет ему на ухо Томлинсон, покусывая мочку уха и оттягивая. Младший в ответ издает лишь протяжный скулящий стон; он и так разрушен, как ни одной ночью ранее, а эти слова словно собирают его тело воедино и разбивают с новой силой о темно-синие волны в море во время шторма. — Папочка, я уже скоро, — всхлипывает парень и выглядит таким умоляющим, что Луи сжаливается над ним и сжимает ягодицы в своих ладонях, позволяя зародиться новым маленьким василькам от давления пальцев, немного меняя угол проникновения, попадая прямо по простате толчок за толчком. — Нравится, что я с тобой делаю? Ты так прекрасно сейчас выглядишь, невозможно даже представить, что ты существуешь здесь и для меня, — Луи обводит руками контур талии, поднимаясь к ребрам и оглаживая каждое выпирающее через кожу, надавливая большими пальцами на бабочку, доходя до ключиц и проделывая тот же путь обратно, только в последний момент пальцы сами собой соскальзывают на переднюю часть бедер, касаясь лобка, дразняще опускаясь к основанию члена и обхватывая его кольцом из пальцев, двигая рукой в такт толчкам. Стайлс слишком отчаян сейчас, чтобы устраивать марафон; ему хватает каких-то нескольких движений, чтобы с оглушительным в этой тишине стоном излиться на их прижатые друг к другу тела, отчего перед глазами пронеслись белые дорожки пыли, красные розы и лучи солнца, стекающие по пальцам вниз, должно быть, в саму преисподнюю. Луи тихо стонет от того, как непроизвольно сжимает его любовник, пока тот не раскрывает свои зеленые глаза с расширенными зрачками, восстанавливая дыхание и поднимаясь с его бедер. Ложась между разведенными ногами, Стайлс закидывает одну себе на плечо для большего удобства, посасывая головку и лаская уретру языком, рукой двигая по оставленной без внимания части члена, поднимая взгляд наверх, чтобы убедиться, что делает все верно, хотя зачем? Стоны Луи и так красноречиво говорят обо всем, но взгляд порождает в каждом из них особое чувство, словно два тела — единое целое и ничто не может помешать их контакту. Старший тяжело дышит, чувствуя, как внизу живота разгорается пламя, но Гарри наращивает темп, словно сумасшедший, и Томлинсон отпускает свое сознание в полет, кончая в рот парня, пачкая и пухлые губы спермой, пока мелкая дрожь наконец-таки не ушла из тела вместе с силами. Старший приподнимает зеленоглазого за подбородок и тянет ближе к себе, коротко целуя в губы и опускаясь по спинке кровати ниже, пока под головой не ощущается подушка. Они лежат в некой прострации неизвестное никому количество времени, пока Гарри не кладет голову на чужое плечо. — Мы так и не были там. — Не были где? — отрешенно интересуется Томмо, прочесывая сбившиеся пряди волос. — В музее. — Ты же знаешь, что если мы в Амстердаме, то не улетим отсюда, пока не посмотрим эту выставку. — Я прилетел сюда безбожником и обрел свою религию этой ночью, прочитал молитву во имя тебя и о тебе, — шепчет Стайлс, оставляя мягкий поцелуй на щеке Луи.