Чай от бога

      Кын Чан почти не спит.       Ему предложили написать сценарий к новой дораме.       У него горят сроки.       Кын Чан в последние несколько лет зарекомендовал себя отличным и очень талантливым сценаристом. Поэтому сейчас он сидит в темноте, с тёмными — почти что чёрными — кругами под красными, чуть воспалёнными глазами, и смотрит, щурясь и пытаясь не заснуть, в экран компьютера, на почти что законченный сценарий. Только вот нескольких последних строчек не хватает. Потому что всё не получается ухватиться за нить. Слова всё не идут, не складываются в предложения.       Но он не замечает своего состояния. На самом деле, Кын Чан даже не замечает, что сидит в кромешной темноте, которую освещает только свет монитора; не замечает, что на улице — ночь, лёгкий шум прибоя и тихие крики чаек; не замечает, что время от времени где-то позади Михаил ходит и смотрит, ходит и смотрит, ходит и смотрит на него, и думает, прервать ли Кын Чана в его труде или нет.       Вообще, Михаил всё понимает — Кын Чану это нужно. Но он в очередной раз проходит мимо будто бы за книгой (которую он давно уже прочитал и оставил в другой комнате) и смотрит на его ссутулившуюся от усталости спину. Он всё понимает. Садится на кровать и продолжает сверлить взглядом спину — вдруг почувствует. В темноте его глаза будто горят голубым пламенем.       Михаил резко встаёт и уходит, а через несколько минут возвращается с кружкой горячего зелёного чая и ставит перед своим связанным. Говорит:       — Тебе это поможет, — насмешливо и заботливо.       До Кын Чана слова доходят не сразу, поэтому он смотрит на кружку только через несколько секунд — слишком погрузился в работу — и туманно думает, чем же этот чай ему поможет: уснуть, не уснуть или, может, он допишет за него сценарий.       Кын Чан поворачивает голову, но Михаила рядом уже нет.       Внезапно включается свет; глаза резко начинают болеть.       Кын Чан морщится и потирает закрытые веки. Открывает глаза и старается привыкнуть к свету.       — Это тоже мне поможет? — хрипло от долгого молчания и пересохшего горла спрашивает Кын Чан.       Михаил лукаво улыбается и снова подходит ближе.       Кын Чану иногда кажется, что он по неосторожности связался то ли с дьяволом, то ли с богом Локи.       Он, не обращая внимания на Михаила, которому, скорее всего, опять что-то от него нужно, что совсем не совместимо со сценарием и покоем, отпивает из кружки и снова принимается за работу. Кожей он чувствует прожигающий взгляд вампира.       Михаил несколько секунд смотрит пристально-пристально на Кын Чана, а потом неожиданно и совсем невесомо целует его в щёку, затем в шею и плечо.       — Ты слишком много работаешь, — шепчет на ухо, касаясь сухими губами мочки и обжигая горячим дыханием, заставляя вздрогнуть и промчаться табун мурашек.       Кын Чан хмуро поворачивается к нему, скептично выгнув бровь. Серьёзно? «Слишком много работаешь»? Из них двоих настоящий трудоголик — это Михаил. Это он любит допоздна корпеть над документами, а потом наутро выглядеть бодрячком, потому что снова надо разбирать важные бумаги. Поэтому нет, не надо приписывать ему такие грешки.       — Я скоро закончу, не мешай, пожалуйста. — И снова отворачивается к экрану, пытаясь сосредоточиться. Мало ли что там дьявол задумал — ему надо закончить.       Кын Чан снова углубляется в текст, пытаясь вникнуть, чего всё-таки не хватает, и безрезультатно ища, за какую бы нить ухватиться.       Он уже начинает чувствовать эту самую нить и заносит руки над клавиатурой, готовясь приступить к написанию, пока идея снова от него не убежала. Но. Но он снова чувствует нетерпеливые нежные прикосновения губами.       О, Боже, хочет сказать Кын Чан, но ласки прекращаются так же резко и неожиданно, как и начинались.       Кын Чан хмуро смотрит на Михаила, который успел поставить рядом стул и усесться на него. Он отворачивается обратно к компьютеру, тихо бурча и ругая хитрого вампира.       Ну вот, снова потерял.       Кын Чан бросает гневный уничтожающий взгляд на воплощение скверного божества и произнёс:       — Если будешь сидеть здесь, тогда не мешай.       Но Михаил только продолжает хитро-хитро улыбаться.       И — запускает руки под футболку связанного, гладя и лаская всё что можно и нельзя.       — Ну, господин писатель, думаю, вам стоит отдохнуть, — насмешливо и томно.       Кын Чан смотрит на соблазняющее лицо вампира, в горящие глаза. Он никак не может понять: тот хочет его сожрать — во всех мыслимых и немыслимых смыслах — или действительно хочет позаботиться. Пока что это лицо говорит о первом. Кын Чан даже не знает уже, каким богам молиться, чтобы от него отстали, или, может, попробовать этому?       Кын Чан глухо рычит и роняет голову на стол, больно стукнувшись. И то ли это послужило тормозом, то ли следующим пунктом хитрого плана, но Михаил убирает от него руки, строит более-менее разочарованное лицо и уходит, поставив на место стул и приземлившись на кровать.       Кын Чан спокойно выдыхает и отпивает из кружки чай.       Как этот вампир мог быть настолько серьёзным и пугающим и одновременно таким похожим на обычного человека, с его желаниями на уровне животных инстинктов? Это до сих пор удивляет Кын Чана. Они вместе по человеческим меркам довольно долго, а по вампирским — ещё жить и жить. А Кын Чан всё ещё открывает новые, никому другому неизвестные грани.       Ведь, по сути, до этого то ли дьявола, то ли коварного божества есть дело только ему.       Кын Чан пробует снова вернуться к работе.       Снова отпивает чай, оставив в кружке примерно четверть.       И ничего.       Н и ч е г о.       Ни единой мысли.       Его тело всё ещё помнит прикосновения и ласки. И это совсем не даёт ему покоя. Да и он чувствует мимолётные взгляды, которые на него время от времени бросает Михаил.       Кын Чан тяжело вздыхает. Кажется, он понимает, в чём заключался план вампира. Захотелось рассмеяться — нервно, но в то же время мягко.       Он прокручивается на стуле, оборачиваясь к Михаилу и утомлённым взглядом говоря: ну что, доволен? По его лицу видно, что да, очень.       Кын Чан идёт, попутно выключив свет, к раскрытым объятиям Михаила, довольно развалившегося на кровати, и буквально падает в них — ведь знает, что силён и всегда поймает. Тот обнимает поперёк груди — крепко-крепко, чуть ли не душа. Кын Чан откидывает голову на подушки, задумываясь, почему они кажутся слишком мягкими, в прошлый раз они такими не были, и неожиданно быстро засыпает.       Просыпается он прямо во время рассвета. И либо спал он неожиданно мало, либо слишком много. Но это не меняет того, что сейчас он лежит и откровенно любуется. Но ему можно — своё. Настолько, насколько он может называть Михаила своим. А это, думает Кын Чан, немало.       Михаил стоит на открытом балконе. Ветер слабо треплет его волосы, а солнце своими лучами высвечивает его силуэт. И кажется — и вправду бог. Стоит и смотрит, как шумное море лижет своими волнами песочный берег.       Почему они на море? Михаил обещал отвезти его туда, где он сможет написать отличную работу. Да вот только и у богов, а особенно земных, есть свои секреты. И Кын Чан прекрасно может понять их конкретно у этого.       Ему просто хотелось сбежать. Куда-нибудь. Вместе. И отдохнуть. От всего. Ведь даже такие, как Михаил устают.       Он наконец поворачивается. И улыбается. Подходит к постели. И всё ещё улыбается — не насмешливо, а мягко, добро, любяще.       — Доброе утро. — Михаил целует заспанного Кын Чана в сухие губы. Он отвечает — хрипло, сонно.       Кын Чан думает, как же всё-таки Михаил прекрасен.       И наконец он ловит ту самую нить и крепко держит, не хочет отпускать и, резко подрываясь, спешит к сценарию.       На столе всё ещё стоит недопитый зелёный чай, но уже холодный настолько, что невозможно пить.       И Кын Чан дописывает.       Н а к о н е ц - т о.       — Ну что, чай помог? — слышится позади снова насмешливый голос Михаила.       Кын Чан расслабленно и бодро оборачивается и, лукаво улыбаясь, точь-в-точь повторяя улыбку вампира, кивает.