Виселица

Если догма захватывает мозг, вся интеллектуальная деятельность прекращается.©

Он появляется перед ним в неизменном длинном пальто песочного цвета, прилегающим к талии, с двумя рядами пуговиц. На его высокой фигуре эта деталь одежды выглядит сдержанно и в тоже время несет в себе дань моде. Он снимает с головы черную шляпу, кладет ее на стол, не беспокоясь о правилах этикета, и вытаскивает небольшую шахматную доску из кожаного портфеля итальянского пошива. Чимин заглядывает парню за спину. Его гость, бесспорно, прибыл один. Пак перекладывает одну ногу на другую и ожидающе скрещивает руки на столе. — Сегодня у меня нет настроя на партию в шахматы, — признается он, — Давай сыграем в обычную «виселицу». — Это игра для дворовых детей, — напоминает гость. — Намджун, — твердо начинает Пак, игнорируя его слова, — А Тэхен сегодня зайдет? Джун какое-то время молчит, со спокойным выражением на лице убирает шахматную доску обратно в портфель, вытаскивает простую бумагу и чернильную ручку, недавно появившуюся в их городе. Прекрасное изобретение, по мнению самого Пака: металлическое перо вечно марало рукава и манжеты рубашек. — Нет, Чимин, он не придет, — не глядя на него, ровным тоном отвечает Нам. Не придет. Что же, ожидаемый ответ. Тэхен на него обижен. Очень обижен. Возможно, даже в некотором роде унижен и вряд ли так просто простит. Пак рисует на бумаге глаголь* и вытягивает петлю для будущего висельника. Улыбается уголками губ: раньше они постоянно играли с Тэхеном в эту игру, рисовали виселицу палками на теплом песке. Стали чуть старше, тратили на столь детское занятие, по мнению Джуна, самого старшего из них, хорошую бумагу. — Восемь букв, — отвлекает от воспоминаний голос, — Первая «В», последняя «А». Пак чертит квадраты, соединяет в ряд ровно восемь и вписывает известные буквы. Задумывается ненадолго, глядя на черточку петли в «рисунке». — Буква: «Я» — Ошибка. Пак пририсовывает к петле голову, прикусывают пухлую губу и думает далеко не о придуманном другом слове. А об обиде. И о Тэхене. Как скоро он придет? Чимин верен думать, что благородные родители скрыли его в доме на время и теперь всячески пытаются помешать разлетающимся по двору и ближайшим городским улицам быстрее, чем эпидемия, слухам. «Гиблое дело», — замечает про себя парень, поправляет легкую рубашку, больше напоминающую ночную сорочку. Перед Намджуном можно отбросить весь этот напыщенный этикет, и, судя по шляпе на столе, друг с этим согласен. — Буква: «Д». — Ошибка. Он подрисовывает к голове туловище и легонько постукивает тупым концом ручки по деревянному столу. + + + Пак любит светские балы и дорогие приемы, хотя не сказать, что принимает в светских разговорах активное участие или пытается заглянуть под корсеты прекрасных дам. Он, скорее, выступает в роли тихого наблюдателя, молодого хозяина с явным вкусом в одежде и в замечательном вине. Дамы, конечно же, не обходят его персону стороной, но, наслышанные о его немногословности и убежденные в этом уже через пару минут, быстро оставляют попытки обратить на себя внимание. Чимин отпивает из высокого бокала и наслаждается видом иллюзорного удовольствия, царящего вокруг. Вся его подлинная общительность раскрывается лишь в присутствии особо близких друзей, которых не много. И те непременно не сегодня так завтра должны появиться. Двери огромного зала открываются и впускают несколько припозднившихся гостей. Пак довольно улыбается при виде знакомых лиц. А вот и они. Похоже, этот вечер он проведет не только в наблюдении. Эти мысли закрепляются уверенностью, когда его взгляд привлекает Тэхен, одетый в изысканный темный сюртук с длинной талией, так сочетающийся с его пшеничными волосами и раскосыми глазами в обрамлении длинных ресниц. Еще больше вытянувшийся в плечах за полгода разлуки, его поездки за границу по наставлению отца. Пак даже порывался навестить друга, сообщая, о намерениях в письмах. Но Тэхен пообещал, что скоро приедет, и вот, наконец, он здесь, наполняя этот вечер еще одной утонченной мечтой. С ним рядом по правой стороне следовал Чонгук, одетый в похожий по цвету фрак, ярко выделяющий его большие оленьи глаза и еще не растерявшую детскую наивность лицо. Слева от Тэхена следовал Намджун. Самый высокий и галантный мужчина среди них четверых. На его величаво одухотворенном мудром фоне они все казались еще совсем подростками, хотя таковыми давно не являлись. Даже Чонгук, самый младший из них, уже два года как окончил учебное заведение. Завидев Чимина, они как один направились к нему. Пак еле сдержался, чтобы как в детстве, забыв о приличии в обществе, с радостным возгласом не кинуться в сторону друзей. Вот бы тогда гости удивились, а слухи еще до утра доходили бы до ушей уважаемых родителей, обещая скорый скандал за закрытой дверью. Что совсем не стоило его выходки. + + + — Буква: «О». — Ошибка. Чимин пририсовывает к туловищу черточку, обозначая ей руку, и ежится от небольшой прохлады, царящей в комнате. + + + Пак пытается вспомнить, в какой момент он признался себе в тяге к Тэхену. Момент на самом деле не так важен, простейшее любопытство: какая тогда была погода, он был в помещении или гулял во дворе. Как таковое влечение к этому давно знакомому человеку не тяготило его. Даже в условии суждения того, что он мужчина. В городе хватало мужеложцев, многие заводили себе любовников, будучи связанными узами брака и имея детей. Главное было сохранить свои имена в этой связи в секрете, а плести сплетни было легко. Не любить, не побоится этого слова Пак, Тэхена было невозможно. Не солгать, в начале он и не задумывался о подобной перспективе, не рассматривал варианты, вполне довольный их дивной, почти братской дружбой чуть ли не с самого детства. Однако однажды, осознав это, рассмотрев в искушающем концепте сна в ночи, пробудившись в поту и желании вкусить о прежде не мыслимом, Пак начал всматриваться в каждую деталь, в каждое изменение, ранее им не замеченное, в близком друге. Он был бесконечно опечален, когда услышал новость о предстоящем полугодовом отсутствии Тэхена по делам. Но писал письма и часто, марая манжеты дорогих сюртуков и плащей. По неосторожности в заложенной плохой привычке, бывало, брызгая чернила на белоснежную рубашку, ночную сорочку, писал ему, одухотворенный вдохновением. Ким отвечал с той же прытью и яркостью, ответные письма не заставляли ожидать себя в долгом томлении. Чимин угадывал в них взаимность и ответное желание. Он читал о них между строк. В уклоне размашистого почерка. + + + — Буква: «М». — Ошибка. Пак пририсовывает еще одну черточку-руку с другой стороны туловища и тихо усмехается получающемуся висельнику. + + + Не туго зашнурованный на талии корсет с драпированными на спинке крупными складками, заканчивающимися небольшим шлейфом. Пышная юбка, сочетающая в себе пересечения всевозможных изломов и складок при всем разнообразии в ткани, создающей игру светотени на платье модницы, скрывающей под всей этой дорогой тканью разврат. Тонкие руки и мягкие кудри в высокий прическе, лица этой мисс не разглядеть. Чимину оно и не интересно. Взгляд прикован к ее партнеру в этой сцене распущенности, представшей его взгляду. Сердце больно бьется в груди от понимания, на чьей тонкой талии сейчас лежат желанные руки, кого они обнимают, кого он страстно целует, забыв прикрыть дверь, так нерасторопно скрываясь от посторонних глаз. Его Тэхен. Его и ничей больше упивается в наслаждении с женщиной. Чимин стоит, не шелохнувшись, скрытый тенью в коридоре. Бокал в его руках вот-вот готов лопнуть. Он сжимает зубы, одергивая себя от идеи оторвать распутницу от Кима. Его Кима. Его и ничьего другого. Ведь Пак читал взаимность в словах между строк, это не было вымыслом или причудой фантазии. Быть может, Тэхен пьян, и спасти его от ошибки и правда мудрое решение, но Пак тут же припоминает, что почти весь вечер простоял с ним рядом, и тот не допил и бокала вина, в какой-то момент вдруг исчезнув из виду. Для этого? + + + — Буква: «Ч». — Ошибка. Пак пририсовывает к туловищу ногу, чуть разворачивая ручку на конце. Еще немного, и скрытая между головой и туловищем шея хрустнет, разломав позвонки, тело дрогнет в мучительной агонии и, наконец, успокоится. + + + Возможно, после случившегося семья Тэхена немедленно покинет их славный город, не желая узнать из сплетен о таком позоре. Они, скорее всего, увезут Кима от него далеко-далеко, так, чтобы Пак его не нашел. Никогда и ни за что. Пока Чимин мирно посапывает после всего выпитого на роскошной кровати, застеленной темным шелком, Ким, скорее всего, трясется с родителями в неприятно скрипящей на каждой кочке карете. Сильно обиженный, с задетой гордостью. Возможно, он пытается исчезнуть из его жизни, убедить себя, что у него получится, но Пак, уже проснувшись, знает, что Ким однажды вернется. Сам, без принуждения войдет в его дом. Потому что он его. И только его Тэхен. Пусть и сильно обиженный, пока. + + + — Буква, — Пак запинается, глядит на почти готового висельника на листе и отводит взгляд в сторону, — «Ю». — Ошибка. Все, что с ними произошло, — одна большая ошибка. Какая ирония. Пак дорисовывает вторую ногу и откладывает ручку в сторону, глядя на спокойное лицо Намджуна, мудрого не по годам. Джун смотрит на него в ответ. Наверное, тогда стоило все же прежде встретиться и посоветоваться с ним. Стоило, но теперь уже поздно. Чужая обида сильна и горька. А случившееся не обратимо. — Так Тэхен не придет? — повторяет он. Нам качает головой. — Не придет, — опускает свою ручку, — Ты проиграл. В комнату к ним заходят еще пара человек и застывают там же у порога, не смея пройти внутрь. Пак думает о разочарованных в нем родителях. И о Тэхене. Интересно, как далеко он уже успел уехать? Опускает взгляд на листок, пробегает им «глаголь» и вспоминает разговоры о висельниках. И тех, кому головы отрубают палачи. Последним, по слухам в их религиозном обществе, везет больше: душа быстро вылетает из отрубленного горла и отправляется на небесный суд. А вот у висельников, на некоторое время застряв в плену мертвого тела, ей приходится пробираться наружу через кишки, что далеко не гуманно, на самом деле. Люди за спиной Намджуна о чем-то тихо перешептываются, Пак по их редким взглядам догадывается, о чем, да они и не особо пытаются скрыть своих слов. — Ты тоже осуждаешь меня? — переводя взгляд на Намджуна, спрашивает он. — Кто я такой, чтобы осуждать тебя? — его чуть усталый взгляд мажет по лицу и возвращается к портфелю, — Бог рассудит. Чимин чувствует, что Нам хотел бы добавить еще что-то, но то ли из-за перешептывающихся людей за его спиной, то ли от того, что это уже не так важно, умалчивает. Воздух ощутимо становится еще на пару градусов холоднее, ему бы сейчас плащ, как у друга. Помнится, он висит в платяном шкафу: попроси слугу, и тот в же миг принесет. Но в этой комнате нет его слуг. Пак неторопливо поднимается на чуть затекших ногах, кидает еще один быстрый взгляд на бумагу, почти незаметно улыбается и проходит к тем людям у двери. Нам складывает свой лист и прячет его в портфеле, тянется за Чиминовым и на секунду застывает, не решаясь его поднять. В восьми построенных в ряд квадратах вписано правильное слово, но и висельник давно уже испустил дух. «Виселица» — читает он усталым взглядом. Именно так. Теперь лишь она. Его губы трогает горькая усмешка, а лист скрывается во внутреннем кармане портфеля. Кто же знал, что все так глупо получится? + + + Пак осушает один бокал за другим, постепенно теряет им счет. Многие гости давно уже расходятся, некоторые остаются в свободных комнатах на втором этаже. Пак сидит на диване и ему чудится, что в одной из комнат сладко стонет под его Тэхеном та девица в модном платье. Интересно, Ким хоть снял с нее пышные одеяние или, не теряя времени, задрал юбку и пристроился между раздвинутых ног с длинными чулками прямо так. Наверняка в этот вечер девица готовилась подцепить кого-нибудь с известной фамилией и «случайно» не надела кроме чулок и наигранно-благопристойного платья ничего из нижнего белья. От сцен с извивающимися на кровати телами. От их вздохов и стонов во время столь приятного времяпрепровождения глаза наливается кровью от злости. Вся былая тихая натура летит в стену с бокалом и разбивается на тысячи хрустальных осколков из дорого сервиза. Приглушенный свет в коридоре второго этажа злит только сильнее. Словно и они, эти медленно изживающие себя огоньки, виноваты в происходящей в одной из комнат ошибке. Одной огромной, возмутительной ошибке. Потому что его, не может быть чьим-то еще. Пак чуть запинается и только чудом не оказывается лицом на гладком ворсе лилового ковра. Та дверь, Пак находит ее быстро и заходит без стука, напрочь отбросив манеры. Никакого приличия, и внутри впрочем: они так и не закрылись на замок. Чимин щурится и прислушивается. Приглушенный свет свеч отбрасывает тени на широкую кровать, стоящую почти посередине комнаты. В стороне, левее, в туалетной комнате, похоже, кто-то принимает ночную ванну. Пак подходит к ложу ближе и находит на нем родного сердцу лжеца. Довольного, удовлетворенного, в небрежно раскрытой ночной сорочке, крепко спящего, накрытого легким одеялом до живота. Безумно прекрасного. Принадлежащего лишь ему, а не какой-то девице, ищущей любовных интриг в чужих постелях на одну или пару ночей. Пак опускается коленями на кровать, совсем рядом с уставшим от плотских утех парнем, и матрас под ним слегка прогибается. Теперь он здесь, с его, и только его Тэхеном. Пак дотрагивается короткими пальцами до его разметавшихся по подушке волос, очерчивает мягкими подушечками нежное лицо, линию скул, проводит по губам, которых так желал попробовать по его приезде. Гладит шею и вдруг замечает на ней след от яркой помады, метку от чужого поцелуя. Как Ким мог такое допустить? Чимин вновь вскипает изнутри, убирает руки, словно обожженный об эту плоть. Как Тэхен смел предать его чувства? Пак ведь намекал на них, он писал о чувствах, как и сам Ким в ответе между строк. Как он мог не замечать в обращенном на себя взгляде: «Мой. Ты только мой.» Пак стягивает ослабленный галстук со своей шеи и забирается на парня, устраиваясь в районе живота. Горячая кожа манит, и Чимин проводит по ней рукой, Тэхен улыбается во сне, но глаз открывать не спешит. — Изабель, ну перестань, милая, — низко шепчет, не опуская улыбку, — Мы продолжим по утру, хорошо? — веки с длинными ресницами, наконец приоткрываются, и Ким недоуменно моргает, хмуря свои темные брови, — Чимин? «Изабель?» — скрипит на эмали незнакомое имя. «Милая?» — ярость застилает глаза. «Продолжим?» — внутри что-то с грохотом обваливается, поднимая многолетнюю пыль, заставляя задохнуться ей от бешенства. Изумление на лице Тэхена сменяется на испуг. Мой Тэхен. Нет, он не собирается им делиться. Не собирается мириться, и наблюдать за этим «продолжим». Мой. Только мой. И ничей больше. Ким что-то говорит и хочет отодвинуться. Значит, все это в письмах было ложью? Все то, между строк, в тех чернилах? В изогнутых линиях букв? Мой. Галстук идеально прилегает к его длинной шее и обхватывает ее в тисках, сжимая смугловатую кожу, которую он так желал попробовать сам. О которой грезил ночами. Вкушал в горячих снах. Глаза смотрят на него с негодованием, с поднимающейся паникой в глубине, смешанной с ужасом. Длинные любимые пальцы пытаются отцепить небольшие Чиминовы. Отодрать перекрывающий кислород галстук из качественной ткани. Как иронично. Его любимого сиреневого цвета. Мой. И ничей больше. Пальцы давят сильнее, глаза цвета мягкого виски закатываются, а губы искривляются, приоткрываются, пытаясь поймать ртом ускользающий воздух. Спасительного, способного избавить от мучений. Но избавление теперь лишь одно. Длинные ноги сталкивают одеяло на пол и скользят позади Пака в нервных движениях, почти разрывая простыни в попытке скинуть парня с себя. Костяшки пальцев Пака бледнеют, но он тянет концы лишь сильнее, натягивает их, как лошадиные поводья. — Ты будешь принадлежать только мне, — выдыхает, приблизившись, в самые губы, — Или вообще никому. Никогда. И ни за что. Он только его. Столь желанное, родное тело ослабевает, оставляет попытки сопротивления, закатанные в ужасе прекрасные глаза, дорожки соленных капель на щеках застывают как есть. Словно время остановилось, и наступает спокойствие. Теперь можно расслабиться и не думать ни о чем. Ни об измене, ни о предательстве. Он принимает свою ошибку. Пак ослабляет галстук, подается ближе и целует эти застывшие полуоткрытые губы. Еще такие теплые, мягкие, любимые. Откуда-то на фоне разносится крик. Громкий, режущий звук, нарушающий недолгую идиллию. В комнату вбегают люди, кто-то охает и тоже кричит. Какие же некоторые все-таки несдержанные. Пак неотрывно глядит в глаза цвета виски, застывшие в вечной красоте. Только его Тэхена. Его и никого другого. + + + Охранники в серых строгих плащах часто переговариваются за дверями его временной темницы. Убого рассуждают о тихом омуте. О тихом, в глубине наполненном бесами. Пак иногда слышит их разговоры, опускается на твердую землю и рисует испачканными пальцами виселицу на холодной земле. — Восемь букв, — бормочет он себе под нос, — Первая «В», последняя «А». Угадаешь слово? Охранники за массивными темными дверями, не обращая на него внимания, гортанно усмехаются чему-то своему. Их неприятный громкий смех отталкивается от стен и наполняет темные углы мерзким эхом. Пак угадывает слово сам, сам же висельника и вздергивает. — Проиграл, — добавляет вслух, стирая воссозданную в пыли игру. Поднимает глаза на маленькое окошко под самым потолком. Скоро солнце опустится еще ниже. На закате у него запланированная встреча с виселицей, настоящей, п-образной, с длинным падением, из грязно-серых необработанных досок, полных опилок. Он уже не раз наблюдал сие тошное строение и раньше. Видел, как покачиваются в петлях тела с закатанными в мучении глазами, переломанными позвонками, а их голые грязные стопы не касаются больше земли. Все это его не пугает, как того ожидают собирающиеся во дворе жалкие зрители. На закате их первая и последняя столь близкая встреча. Куда мучительнее ему мысль о Тэхене. Посмертно на него обиженном.