Murder Song

Всего одно мгновение.

Черт, как, как это вообще могло произойти? Дерек неистово метался по комнате, резко разворачиваясь перед бесконечными стенами, размытыми в его глазах, словно отражения в мутной луже. Ему хотелось убежать от этой безумной карусели, проломить эти стены, разбить окна, двери, собственные руки. Хотелось по-полной испытать на себе всю боль, отчаяние, ярость. Хотелось ощутить хоть что-то, кроме этого тупого чувства отреченности, нереальности всего происходящего вокруг. Вся его сущность до самой последней клетки верила в то, что вот-вот прозвенит такой обыденный и раздражающий сигнал будильника, вороша затуманенное дрёмой сознание с настойчивостью тупого ножа по коже. Парень неспеша разлепит непослушные со сна веки. Запутается в одеяле, встанет не с той ноги, потеряет тапок под кроватью, брызнет водой в глаза, прольет кофе мимо кружки, стукнется коленкой о столешницу. Раздраженное шипение, холодные плитки о босые ноги, тупая боль в суставе. Что угодно. Просто осознать, что ничего не произойдет. Что он ни за что не сможет пойти на эту невероятно глупую и конечно же, как обычно, безумно опасную операцию. Да даже если и пойдет, черт возьми, конечно он пойдет, но хотя бы возьмет с собой Скотта, Айзека, кого угодно. Кого угодно другого. С внушающими страх клыками, изогнутыми когтями и ранами, что могут затягиваться в регенерации. Что он сможет все же отказать этому гребаному говорливому мальчишке шерифа. Что он пошлет его домой, сдаст его отцу, привяжет к батарее или вырубит ударом в голову. Что он ни в коем случае не допустит того, что произошло. Не позволит. Он же должен был понять. Должен был догадаться, что бита, какой бы тяжелой она ни была, не всегда сможет помочь. Что он сам не может завершить все идеально. Не всегда его уши могут уловить такой тихий и стремительно неотвратимый металлический скрежет затвора пистолета. Не всегда может рвануть сквозь вмиг ставший пластилиновым воздух, с трудом перебирая ногами, будто оказавшись по пояс в воде, когда сердце отказывается биться вовсе, замирая в одно тягучее до боли где-то в горле мгновение. Закрыть собой. На этот раз не было вовсе никакой магии, никаких демонов, духов и монстров. Только жуткая, разящая рваной болью и густым бардовым, почти черным железом рана. Пыльный обшарпанный пол, в трещины которого стекала теплая кровь. Расплывающиеся перед глазами цифры на дрожащем в трясущихся пальцах экране телефона. Все слишком реально, и от этого еще больнее. Больнее до колких выдохов, до воздуха, застрявшего где-то в глотке, до зубной боли от сведенных с такой силой челюстей, что железный провод прокусить и убиться током наконец, чтобы не было этого всего. Одно неверное решение. Одна пуля. Одно мгновение. Одна жизнь. Безумно мельтешащие в глазах огни скорой. Слепящий свет фар, с непривычки такой, словно прожектор включили и направили прямо внутрь, сжигая к чертям душу и чувства. Кардиограмма на мониторе монотонно дала ровный скачок: вверх-вниз. Неразборчивые крики врачей и противный, но такой невероятно нужный равномерный писк электрокардиографа. Вверх-вниз. Кто-то, кажется, пытается выпихнуть Дерека с его сидения. Сидеть на самом краю кожаной скамьи неприятно, под бок упирается пластиковым уголком белая аптечка, согнутые ноги неподвижны на полу или отказали вовсе, это не имеет сейчас абсолютно никакого значения. Снова что-то кричат отрывисто, просят и кого-то зовут то ли обращаясь друг к другу, то ли в рацию, то ли к самому парню. Совсем юная еще на вид девушка лет двадцати пяти, вчерашняя студентка с золотистыми кудрями и уставшими тусклыми глазами пытается зажать темную рану белым мотком бинта. Он слишком, чересчур быстро и неправильно ровно становится исчерня-бордовым. Отреченный уголок сознания подсказывает, что он хорошо сочетается с алыми подтеками на белой простыне под Стайлзом. Вверх-вниз. За окном с бешеной скоростью в каком-то совсем уж смазанном кривом ритме проносятся встречные машины, деревья, дома. Надежно сокрытые ночной тьмой они без зазрения совести наперебой заглядывают в окна, словно собравшаяся толпа зевак на улице. Сколько сейчас вообще? Десять? Полночь? Четыре утра? Сколько они уже едут до этой проклятой больницы? Сколько еще осталось? Хватит ли ему сил? Сможет ли он продержаться еще немного? Для матери, Скотта, для Дерека? Господи, он должен. Он обязан. Господи? С каких пор Хейл стал верующим? С каких пор он вооб... Он вдруг понял это намного раньше кого-либо из присутствующих. Еще до того, как на экране возникла идеально ровная прямая линия. До того, как прибор начал выдавать долгую и непрерывную трель, пытаясь подражать то ли тревожной сирене, то ли церковным колоколам. Однообразно, монотонно, бездушно. Конечно, это ведь всего лишь машина. Еще никто из врачей не успел дерганно потянуться к дефибриллятору. Никто не успел заметить хоть что-то. Попытаться остановить, вернуть, спасти. Но Дерек уже точно осознавал, что это последний миг. Засевший в самой подкорке вязкой и душной болью, такой, что не выдрать и с корнями. Заставивший весь воздух разом выйти из легких, сжимая их вместе с остальными внутренностями в один тугой кокон без права на освобождение. Концентрируя всю его сущность, все естество на одной единственной мысли, пульсирующей под черепом обжигающей внезапностью и тупым осознанием. Поздно. Он не знал как и почему, но точно чувствовал, что ни одна из последующих попыток врачей не увенчается успехом. Прямо в это самое гребаное мгновение, когда все в этом мире еще превозносило жизнь и будущее Стайлза Стилински, Дерек Хейл успел мысленно сказать ему "прощай". Сквозь еще не подступивший, но уже нарастающий где-то в груди узел отчаяния, который позже не даст ему сделать ни единого вдоха без обжигающей боли и рваного хрипа. Успел оставшимися живыми фибрами души словить его последний выдох, предсмертный удар слабого, еле ощутимого пульса кончиками пальцев с его ледяных запястий. Успел сделать все это ровно за какую-то сотую долю секунды перед тем, как в машине скорой помощи взмылась в воздух, затрещала, словно фейерверк, и загудела такая пустая сейчас суматоха, сопровождающаяся ненужными криками и такими бесполезными и лишними сейчас движениями, разрывающими, в клочья стирающими из окружающего мира последние остатки того молчаливого и полного надежды ожидания. Дереку казалось, что он видит все это через экран монитора, прямиком из-за предательски прямой зеленой линии. Не дрогнет. И он бы действительно отдал все, что у него есть, всего себя, чтобы эта чертова линия дала новый зигзагообразный скачок. Без раздумий и даже малейших колебаний, не отдал бы, а вырвал из себя с клочьями мяса и души, потому что не жалко ничего, потому что не нужно оно ему больше. Не получалось понять, ускорилось время до невозможности, делая один гигантский скачок или же застыло настолько, что разобрать хоть что-то не представлялось возможным. Картинка в голове словно выгорела, как неисправный электроприбор или простая лампочка. Бах, острая вспышка в глаза, жгучие искры в разные стороны, и всё. Темнота. Что успел заметить до этого - то и останется в памяти. В больнице врачам лишь осталось констатировать время смерти. Но ни единая живая душа из десятка медсестер и докторов ни в одной бумаге и отчете не указал того, что в то самое мгновение, в 1:49 пополуночи, когда перестало биться сердце Стайлза Стилински, вместе с ним навсегда остановилось и сердце Дерека Хейла. Оно так и осталось в карете скорой помощи, на стареньком экране, по ту сторону зеленой черты. В тот самый последний миг, когда его самый близкий и единственный дорогой человек был еще жив.