Морфий

— Из детства? Я в детстве прочитал небольшую книжку о человеке, который будучи ребенком узнал о неком месте, где вода исцеляет тело, а солнце лечит душу. Он всю жизнь искал это место. Воровал деньги, чтоб купить билет до предполагаемой страны, где могла бы быть эта Шамбала, убил пару человек, чтоб узнать, хоть что-то об этом месте… а потом умер. Внезапно. От усталости. Ничего не нашел. Обман детства. И так у многих. Им говорят: окончи школу, универ, устройся на хорошую работу, найди себе любящую жену, чтоб она родила тебе достойных наследников. И ведь люди стремятся к этому всю жизнь, а потом… потом умирают. Выбери первый дом, выбери работу, да? Я вот тоже выбрал. Мне с малолетства отец говорил: «Степан, учись влиять на людей, учись понимать их, узнавать тайны. Стань тем, кем другие не были. Обрети власть». Он умер два года назад. Инсульт. Каждый что-то говорит, как-то портит тебе жизнь своими словами, а потом всего-то помирает. Смешно, да? — Смешного мало.       Все это началось с того, что я начал разговаривать с людьми. Да. Пожалуй, именно с этого все и началось. Я договорился до того, что меня за быстрый и большой заработок попросили походить с правильными людьми к неправильным людям. Неправильные люди часто брали не свой пирожок с общей полки. Проще говоря, они пиздили слишком много бабла. Так много, что другим это не нравилось, поэтому эти другие отправляли правильных людей, чтоб те им объяснили, что… — Ты еще раз на меня так посмотришь – я тебе ухо отрежу, блять! – подобное доносится из комнаты каждый раз, когда я стою в коридоре и просто жду своего выхода. Все это не более чем хуевый спектакль. Ты выходишь и начинаешь говорить. Сначала не знаешь, как разговаривать с рожей в кровище и соплях, которая скрипя зубами, посылает всех на хер. Но потом начинаешь вспоминать, что это все тот же человек. Сгусток страхов и потребностей. Знаешь потребности, узнаешь и страхи. Человек – это не больше, чем пирамида Маслоу. Значимая боль засядет в памяти навсегда. Примитивное физическое насилие вполне подойдет, но иногда его мало. Боль или смерть иногда для людей не самое страшное. Страшнее для них то, чем они на самом деле являются. Мы перерыли три дома этого борова, пока искали хоть что-то на него. И нашли. Как оказалось, ничего необычного – педофильское порно. Неудивительно, что он деньги на строительство детских площадок направлял. Дальше просто совсем.       Узнают СМИ, узнают дети, узнают жены. Да-да, жены. Все, которые у тебя были. Узнают все друзья и знакомые. Причем не только твои, но и знакомые твоих дочурок. Как тебе такой расклад? Адвокатов наймешь? А ты смешной. Вы слышали, парни? Он наймет адвокатов! Кто с тобой работать будет? Всех твоих адвокатов мы наперед лишили всякого желания в оказании какой-либо юридической помощи тебе. Думай недолго, у тебя мало времени. Не скажешь ты, скажут, возможно. твои дочки. Как их там? Настя, Вика, Даша? Почему же урод? Твоя младшая, например, мило со мной поболтала сегодня утром на парковке. Думаю, я ей понравился. О, наконец-то, и надо было у нас время отнимать? Повтори еще раз адрес. Ты? А ты пока будешь сидеть здесь. Я даже оставлю тебе твои картинки, мудак, чтоб тебе не было скучно. Я их ставлю сюда, смотри, вместо икон.       Этот боров потом ушел со своего места, освободив вакансию новому уроду, а мы нашли деньги. Даже больше, чем нужно было, но он не обеднеет. Уехал куда-то потом, возможно, в Украину. Я получал довольно много за такие дела. Я получал, как какой-то депутат, конечно, говоря о их «чистой» зарплате. Этого мне хватало. Я получал почти все, что хотел. Я даже проспонсировал одну затею моей сестры. Она постоянно говорила о том, какие огромные бабки можно делать на надежде людей. Но это не была какая-то обычная бытовая надежда, это была надежда на спасение. Катарсис. Исповедь.       Людям с большими деньгами часто не хватает этого катарсиса. Мы прекрасно знали, кто они и зачем приходят. Они хотели получить покой, счастье. Сначала у них все есть, а потом они осознают, что надо бы сходить в церковь, выкупить чудодейственную икону, прикоснуться к мощам. Им нужно прощение. А мы предлагали им его. Мы заставляли их прощать самих себя, но так, чтобы им становилось каждый раз еще хуже. И они шли к нам. Эти люди не должны получать спокойствие. Они заслуженно страдают. Мы сделали рай, чтоб они узнали, что такое ад. — Ты же просто говоришь им, что нужно прекратить вести разрушающий образ жизни, нужно дать свет другим людям, нужно слушать шум сосен, внимать пению птиц? — Ты не понимаешь, потому что привык создавать негативную обстановку. — А, ну извини. — Я говорю об особенностях твоей работы. Тебе же нужно, чтоб твой…эм, клиент чувствовал себя плохо. Ну, холод, боль, плохое питание, отсутствие сна. А я хочу создать нечто противоположное. Здесь они будут верить в себя, верить в спасение… — А потом выйдут и хуй там плавал. — Именно. Они не должны вылечиться. Они раковые больные, а мы морфий. И как только они выйдут из клиники, то морфия им не достать. Людям нужно спасение, Степ. Катарсис. Который они будут получать за деньги. За то, чего они так долго хотели. Деньги должны тратиться. Один приходил сюда. Всю жизнь, как пришел к власти, в бане с мальчиками. Называл их «херувимами». Ему не нужен был катарсис, он пришел просто посмотреть. Уехал через пару дней. Такие люди – самое хуевое, что есть в этом мире. Они делают дерьмо, но не осознают этого. Почему кто-то кого-то любит? Я задал этот вопрос сестре. Она сказала тогда, что все идет из детства. Человек начинает любить того, кто смог бы защитить его, дать то, чего ему не хватало в детстве: тепло, нежность, защиту, деньги. Ведь все страхи и вся любовь идет именно из детства. Чувак, который нанимал меня и двоих моих, кхм, коллег, решил, что стоит заявить о себе, как о старом добром «бандитском треугольнике», поэтому послал нас подстрелить одного урода, который сидел очень высоко. Все мы знали, чем это обернется. Мы шли, можно сказать, на государство, а можно сказать, что и на армию. Таким мне это представлялось тогда, но когда дело остается позади, то все, что ты себе там надумал медленно начинает приуменьшаться.       Я сидел в машине, но видел все в окно сбоку. Парни вытащили из парилки на улицу жирного старого мужика, толкнули его на землю и пустили в его бошку пару пуль. Все было быстро. На выстрелы я не смотрю, но смотрю на то, что остается после выстрелов. Тогда мне надо было поговорить со всеми, кто видел это происшествие. Со свидетелями. Нужно было убедиться, что никто не запомнит ни копны моих рыжих волос, ни цвета глаз моих сослуживцев. Парни не успели вернуться в машину, и из бани выбежал полуголый мальчик. Ему было лет 16-17. Он подбежал к трупу, упал на колени и стал плакать, он несколько раз кричал имя убитого, целовал его руки, трогал раздробленное выстрелом лицо. Его руки были в крови. Он продолжал реветь, кричать, что любит эту тушу, которая насиловала его, возможно, несколько раз. Я вышел из машины, подошел к мальчику, схватил его за руку и оттащил от тела. Почему-то я злился. Наверное потому, что не мог понять, отчего кто-то может так искренне плакать по такому моральному уроду. — Где ты живешь? Имя, фамилия матери! — У меня нет матери! Нигде я не живу! Сволочи, зачем вы убили В… П…?! Он любил нас! Другие парни сидели молча, немного дрожали. Думаю, они нас поняли. А этот мальчик, Кирилл, он не понял. Увы, но тех, кто не понимает, ждет лишь одна участь. Я снова не смотрел на выстрел, но потом и не смотрел и на то, что было после выстрела. Тело Кирилла мы увезли с собой и закопали в лесу. Тем, кому было адресовано это послание, не нужно видеть больше, чем положено. Сейчас в этой холодной сырой земле лежит тело мальчика, который любил. Скорее, который хотел, чтоб его любили, хоть как-то. Должно быть, он не смог бы найти большей любви, чем той, которую мы у него отняли. – Из детства все идет это, – водитель вдруг заговорил, нам всем надо было высказаться, тогда ничего не сказал только я. Меня наняли разговаривать, но тогда я молчал, возможно, потому, что это не входило в мой прайс-лист. Я не говорил. Мне не нужен катарсис. Я знаю, что должен страдать. И то, что я знаю свою вину и не хочу ее облегчить, ничуть не делает меня лучше, чем я есть.       Я ушел сразу после того, как началось разбирательство, как начались разговоры в СМИ. Я пошел к сестре. Разбирательство продолжалось, скоро ФСБ обратились в нашу лечебницу. Они искали, как стая волков, по запаху страха. Один из них сразу догадался, что и к чему в этом санатории. Назвал его «лекарством от здоровья». Он ошибся лишь в том, что наши пациенты уже были больны. Сестра, Мария, тоже рыжая, как я, могла разговаривать с людьми. Она назвала его «слишком умным для себя самого». Ее методика сработала и на нем. Эти люди так часто работают с недосыпом как с одним из видов пытки, но сдают на нем же. Вашем же оружием. Мария могла дать людям то, чего они хотели, но и забрать тоже.       Эта клиника была морфием, а сильные мира всего слетались на нее, как сонные мухи. Я начал ожидать конца.       Этот агент все пытался подловить нас на чем-то, но все время сдавался в руки к спокойствию и тишине. Люди рано или поздно, но устают. Я тоже начинал уставать. Но иные от дел, а я от их отсутствия. И мне стало даже интересно разговаривать с новыми и новыми людьми, что приходили из служб. У меня появился спортивный интерес. Кто кого заговорит. Они часто использовали то же, что и я: высмеивали все мои ценности, но только те, о которых им сообщал я. Скоро они кончались. Я тоже. Этот путь никуда не вел. Я стал плохо есть. Начались кошмары. Мария давно поставила мне диагноз: я получаю свое. Если есть преступление, то должно быть и наказание. Это была расплата. Расплата за молчание.

***

      Из детства все идет это. Отец наказал мне понимать людей, но единственный человек, которого я не смог понять, оказался я сам. Я приехал на место, где покоился тот мальчик. Уже пять лет. Ему могло бы быть около двадцати сейчас...       Я думал, что мы что-то вроде санитаров. Мы очищаем этот мир от зажравшихся уродов, вроде как помогаем, но на деле… Когда я мог бы помочь, я молчал. Я отвернулся, снял очки, протирал их, пока звучал выстрел, а потом просто пошел вперед, к машине. Я пошел вперед, когда для меня уже все было потеряно.       Через месяц вся эта темная история всплывет наружу. А я принял свое лекарство. Единственный катарсис – это смерть.