Минное поле

Дазай смеется открыто и надменно. Насмехается над врагом, стоящим перед ним. Его плечи трясутся, а руки комкают полы пальто. Волосы взъерошены и падают на лицо чуть вьющимися прядями, глаза искрятся азартом. Поза прямая и говорящая словно о полной уверенности хозяина. Фёдор смеется в ответ. Его смех холодный и совсем не такой звонкий, от глаз веет почти могильным холодом, а руки скрещены на груди. На лице застыли капли крови, и Достоевский не помнит - или не хочет помнить - чья она. Одежда измята, но сейчас он не обращает на это внимание, скользя взглядом по высокой худой фигуре напротив и думая, что Дазай играет с огнем. Осаму с этим согласен, а потому смех его немного сумасшедший. В голове парад разномастных мыслей, одна страшней другой, планов, расписанных по секундам, и воспоминаний. Он действительно играет с огнем, но кто сказал, что эта стихия его пугает? Дазай чувствует превосходство, зная, что человек напротив не может сделать ему ровным счетом ничего. По крайней мере, сейчас. А еще он уверен в своей победе. Их игры тянутся сквозь жизни десятков людей, оплетая их, даже не подозревающих об этом, невидимыми нитями. Одна пешка оказывается за пределами доски, сломленная, и за ней тут же следуют две вражеские. Партия продолжается, не смотря ни на что, и окончится лишь, когда падет один из королей. Достоевский задумчиво крутит в пальцах фигурку, следя за выражением лица противника краем глаза. Его поза все больше походит на защитную, а лицо нестерпимо хочется умыть ледяной водой. Дазай, напротив, мнимо раскрывается, надевая маску за маской, все более и более задорную. Чувства скрыты под ними, как за тяжелыми темными шторами, сквозь которые не пробиться ни лучу света. Он привык к этому, натренировавшись на других. Однако, недооценивать оппонента не стоит, и Осаму все чаще хмурит брови, позволяя пролечь меж ними тонкой складке, и закусывает нижнюю губу, едва не морщась от привкуса металла на языке. Фёдор кривит губы в усмешке, уже почти по привычке, титаническими усилиями заставляя себя не морщиться от щекотки в горле, а потом долго выкашливает лепестки белых лилий, едва не заливаясь больным смехом от тупости ситуации. Осаму трудно дышать, но он стоически выдерживает чужие взгляды, стоит ровно, расправив плечи и задрав острый подбородок. Лишь у себя дома он, переступив порог, сгибается, прижимая ладонь ко рту и хрипит, чувствуя, как от каждого вздоха в глотку впиваются шипы алых, как кровь, роз. Дазай слышал, что от этой болезни часто умирают, но не боится. Он вообще не боится больше ничего. Как не боится и Фёдор, зная, что уж лучше задохнуться во сне из-за забивших дыхательные пути цветов, чем показать себя Ему с той стороны, которая даже самому Достоевскому в себе противна. Слабость и желание открыть чувства мелькают в нем лишь раз, когда в руке оказывается первый лепесток, а глаза смотрят на него с удивлением. Дазай собирает особо привлекательные бутоны, некоторые закладывает между страниц потрепанных книг, лелея мысли о том, что однажды их найдут и будут восторгаться трагичностью его любви. Из зеркала смотрит изможденная копия себя прежнего, но Осаму улыбается окровавленными губами и натягивает на лицо очередную маску. Достоевский слишком хитер, читает людей, безошибочно предугадывает действия и разгадывает самые сложные загадки. Однако, вопреки всему, не замечает очевидного. Несколько упрямо не желавших оставаться внутри лепестков покоятся прямо под шапкой, засунутые туда в спешке, когда он встречается в очередной раз взглядом с взором карих глаз. Дазай сжимает в кармане пальто правой рукой целые цветки, комкая их и в тайне желая сделать то же самое с Достоевским. Разломать, уничтожить, повергнуть на самое дно. Чтобы упасть следом, задыхаясь от очередного шипа, проткнувшего, наконец, сердце. Когда Фёдор делает шаг, Дазай тут же отвечает двумя, не желая ни в чем уступать. Один рисует картины кровью врагов, другой бритвой на своих запястьях. "Вся наша жизнь - игра" - девиз обоих, которому все сложнее следовать. Взгляды становятся красноречивей, а улыбки надломленные. Маски давно валяются у ног, разбитые и припорошенные окровавленными цветами. Дазай называет Фёдора демоном. "От демона слышу" - хочет ответить тот, но лишь сглатывает комок слипшихся от слюны лепестков. Мысли обоих путаются тем сильнее, чем пышнее цветники внутри их тел, опутывающие внутренности и заставляющие задыхаться. И не известно, что хуже - услышанное признание, сулящее мнимое спокойствие, или парное падение в объятия смерти. Оба продолжают игнорировать слишком очевидные признаки, кормя себя мыслями о невозможности подобного, оба по ночам проклинают друг друга, а днем бросаются возвышенными, гордыми фразами. И оба в тайне знают, что однажды один из них сорвется, выбрав или надуманный самим собой позор или бездну. А пока, они лишь кривят сквозь боль губы в одинаковых усмешках и переставляют шахматные фигуры дрожащими пальцами по минному полю.