Монстр из-под кровати

На полу перед нами умирала девочка. Он посмотрел на меня и сказал: "Знаешь, а она когда-то рассказала мне сон". Это было, наверное, самое неподходящее, что можно сказать в этот момент, но он продолжил. Солнечные лучи опускались по невидимой небесной лестнице и тонули в головках цветов: красных, голубых, синих. Луг был настолько залит светом, что зелень, подобно зеркалу, поблёскивала при каждом дуновении ветра. Под ступнями земля начала продавливаться от собственного веса и в последствии огромным пластом обрушилась куда-то вглубь. Солнце по-прежнему заливало уже пустынную и бесплодную землю ласковым манящим светом. Девушка, а вернее девочка, наклонилась над только что образовавшейся пропастью и, повернувшись, пошла в противоположную сторону по песчаной тропе, ведущей сначала в низину, а затем на один из пологих холмов. Я отчего-то нежно приподняла тело, ещё совсем недавно бывшее ребёнком, и попыталась встать с ним на руках. Обретя прямое положение, с недовольством окинула его взглядом и произнесла, казалось бы, самый неподходящий ответ. За холмом находился самый маленький трактир из всех, которых когда-либо она видела. Но поскольку это был единственный трактир на несколько миль, выбора не оставалось. Внутреннее убранство, в том числе и стены, были из необычайно светлого ясеня. Оставалось заказать что-нибудь для приличия и остаться ждать за одним из крайних столов его прихода. Он приходил редко, часто опаздывал и иногда не приходил вовсе. Бывало, что она, не дождавшись, уходила и шла всё дальше по тропе, надеясь найти хотя бы ещё одно питейное заведение. В этот раз она не могла так поступить. Поскучав ещё немного и поболтав длинными стройными, а вернее худыми, ножками, она сползла с чрезмерно высокого стула и направилась к пьянствующей рядом компании. Двое коренастых мужчин, периодически соударяя кружки, наполненные элем, громко, но невнятно, о чём-то рассказывали, а затем заливали содержимое в себя. Третий собеседник то ли женского, то ли мужского пола не пил с ними, в его кружке кажется находилась вода, но не менее увлечённо беседовал. Он-то первым и заметил приблизившуюся тень. "Какая рослая," - воскликнул он женским, но при этом излишне грубоватым голосом. Двое обернулись. И вправду, перед ними стояла дева с пышными волосами, цвета ивового мёда, и наверняка с таким же запахом, платьице едва спускалось до колен, но отличие её было в том, что вся она была эфемерная, словно сотканная из полупрозрачных паутинок, словно отражение в запылённом зеркале, словно она не здесь. Дева задала лишь один вопрос: "Я вам не помешаю?" На что все трое растерянно мотнули головой. Тогда она подвинула стул, стоявший у соседнего стола, и села рядом. Пока держала тело на руках, с её головы продолжали срываться на пол красные капли. "Слишком рослая?" - Всё, что смогла выдавить из себя, и на глаза неожиданно подкатили слёзы. Он тоже приподнялся и отвёл взгляд влево, в сторону окна. Он долго молчал, а потом назвал её самым, наверное, неподходящим в данный момент именем. "Ремин!" - Воскликнул он восторженно с полным, наверное, доброты голосом, резко раздвинув шторы и впустив наимощнейший поток света в ещё совсем недавно тёмную каморку. После чего опустился на низенький табурет, казавшийся способный скоро развалиться от старости, и продолжил ждать пробуждения названной им девы. Лишь через несколько часов под простынёй он заметил движение. Оттуда, словно из своей куколки, вылезла голубоглазая девочка и, окинув комнату взглядом, остановила его на сгорбленной фигуре, сидящей у окна. Она улыбнулась и произнесла тихим и приятным до боли в груди голосом: "Ты здесь! А я ждала тебя уж несколько дней." Затем она сбросила с себя простыню, соскользнула с кровати, единственной деталью интерьера бывшей колоссальных размеров, на пол и обрушилась в объятья к гостю. Мы особо не плакали, просто нашли какую-то деревянную балку, валявшуюся около бетонной стены, и, сидя на ней втроём, ждали. Хотелось закурить, но я, конечно же, не захватила с собой сигарет, поэтому смотрела куда-то в пол, стараясь изо всех сил ничего не услышать из того, что он сумбурно тараторил, в самый неподходящий для этого момент. Она вывела его из трактира и повела в сторону, где некогда находился прекрасный луг. Дорога заняла достаточно немного времени, дороги всегда занимают гораздо меньше времени, когда тебя сопровождает кто-то дорогой, кто-то очень важный. Она предпочитала не прикасаться к его грубой ороговевшей коже, но сейчас была слишком увлечена и не заметила, как по всей извилистой дороге сжимала его руку, ведя за собой. Была бы его кожа и на лице подобна человеческой, она бы налилась розовым, а, может, и алым румянцем, но кожные пластины хорошо спасали от этого. Можно было догадаться только по его глазам, но дева ещё не знала о том, как много можно уловить в чьём-либо взгляде. А он, он давно уловил в её взгляде всё, о чём хотел узнать, поэтому ничего лишнего не говорил, лишь поспевал за ней. Мне почему-то так хотелось отправиться с ними в морг, но её родители были против. Приехавшие люди суетились, задавали нам глупые вопросы, казавшиеся для них важными. Вскоре нелепые подозрения отпали и её увезли. Он было тоже хотел уйти из этого треклятого дома, оказаться наконец в своей квартире и откупорить, сидя в своём любимом кресле, покрытом бархатной тканью горчичного цвета, одну, другую бутыль абрикосового бренди. И он хлопнул меня по плечу и перед уходом рассказал самое неподходящее в этот момент. Они вместе вглядывались в глубь, казавшейся бесконечной. В раздумьях он опустился на корточки. Она, посмотрев на него выжидающе, всё-таки выдавила из себя интересующий её вопрос, но голос звучал всё равно тихо и как-то неуверенно: "Это нельзя так оставлять. У тебя есть какие предположения?" Его печальный взгляд поглощала пропасть, он ничего не ответил. На сегодня были назначены её похороны. День был солнечный, приятный. Мы волей случая сели в один и тот же автобус, но ехали молча и каждый из нас смотрел в окно. Оставалось ещё две или три остановки, когда он переложил свой грустный букет в правую руку, а левой прикоснулся к моей, сначала робко, затем грубее, чтобы я повернулась, желая отдёрнуть ладонь. Он посмотрел мне прямо в глаза и сказал, казалось бы, самое неподходящее, что только можно было сказать. Только вот это являлось самым значимым в моей жизни в ту секунду: "Я узнал вчера, она рассказала не нам, но успела лишь своей бабке". Я впилась в него взглядом и он продолжил. На небе было ни облачка, мягкая голубая гладь неба растекалась до самого горизонта - степь. Телега слегка раскачивалась и как-то сладостно скрипела колёсами, от чего клонило в сон, поэтому, сидя поодаль, он время от времени расталкивал её колючим, кажущимся облезлым, хвостом, напоминая ей, что, заснув и снова исчезнув, она сильно задержит их процессию и ему с кучером придётся дожидаться её возвращения, а это остановит их ещё на половину суток. В моменты бодроствования же восторгу её не было предела: ещё ни разу за всю жизнь она не выбиралась так далеко. Мимо неё иногда проскальзывали прежде никогда невиденные ею деревушки, больше никогда неувидемые ею сады - этот мир оказался таким огромным, каким она ни за что не могла бы представить его раньше. К вечеру на северо-востоке начали виднеться голубоватые склоны гор, изнизанные по его словам множеством подземных ходов. Скорей всего они отправятся именно туда после того, как доложат королеве о сложившейся ситуации. И она попрощалась с ним до завтра. Люди вокруг плакали. И в этой рыдающей массе он стоял рядом со мной и смотрел в одну точку, он выглядел неимоверно подавленным, но мне по-прежнему казалось, что он думает о самом неподходящем в этот момент: о том, успела ли она рассказать об обвалах ещё кому-либо, успели ли они придумать решение, сможет ли её монстр исправить это всё. Невольно я подняла глаза, оторвав взгляд от него: маленький гроб уже погружали в землю. А меня беспокоило, казалось бы, самое не подходящее в тот момент: "Умирая в одном из миров, умираем ли мы в обоих?" Хочется верить, что эта девочка жива где-то там в своём сне, но я не узнаю, она уже никогда не расскажет нам об этом.