К черту

Тсунаеши смотрит на ровные ряды фотографий на каминной полке. Смотрит внимательно, с интересом. Рассматривает их, едва сдерживая желание провести пальцами по холодному стеклу. Эти фотографии — дешевая иллюзия, и ей не стоит забывать об этом… Пыталась уже. Хватит. Дечимо опирается на полку, прижимая руку ко рту, содрогаясь от раздирающего внутренности кашля, смотрит почти спокойно на кровавую слизь, оставшуюся на ладони. Берет из упаковки влажную салфетку, со все той же маской равнодушия на лице. Тсунаеши стирает с пальцев кровь, комкает влажную ткань и выбрасывает в ведро. Отворачивается к зеркалу, поправляя идеально сидящий черный костюм с белой рубашкой. Ее кожа сейчас почти совпадает по цвету с отглаженной тканью, но на это уже немного плевать, и Десятая ничего не пытается исправить. Из зеркала на нее смотрит молодая, усталая девушка, красивая, с собранными в низкий хвост каштановыми волосами, правильными чертам лица и большими янтарными глазами. Тонкая, как ивовая веточка, с почти прозрачными запястьями. Настоящая красавица. Только вот от этих слов веет горькой насмешкой. Тсунаеши качает головой, заставляя себя выкинуть из головы глупые мысли, ослабляет чуть заметно галстук — иначе дышать совсем тяжело становится от того пожара, что выжигает ей легкие. Губы кривятся, внутри что-то темное хохочет над наивностью маленькой девочки, верившей, что сумеет изменить этого чертова садиста. И Савада с этой темнотой соглашается. У двери встречает верный Гокудера, смотрит побитой собакой, заглядывает в глаза, будто пытаясь отыскать в них боль. Не увидит ничего. Она все еще донна, все еще слишком гордая, чтобы показать, насколько ее задевает чужое равнодушие. Она все еще достаточно сильна, чтобы поддерживать иллюзию нормальности, — в конце концов, кто в мафии не знаком с браками по расчету? — Ты что-то хотел, Хаято? — Тсунаеши все так же любит своего друга. Просто он немного надоел своей постоянной поддержкой, поэтому улыбка немного натянутая. Они вместе доходят до кабинета, и Дечимо сразу же садится за стол, как можно незаметнее выдыхая, — с каждым днем ей все труднее вести себя как обычно. Хранитель Урагана мнется, крутит в руках какой-то брелок, смотрит даже малость осуждающе. — Вы не скажете ему? — Кому и что объяснять не надо. Савада высокомерно щурится, смотрит сурово, холодно и абсолютно спокойно. Ее раздражают эти глупые вопросы. — О том, что у него родилась дочь? Если бы он чуть чаще появлялся дома, то знал бы об этом уже давно, — Она понимает, что это похоже на простую обиду истерички, поэтому морщится чуть заметно. В конце концов, женясь на ней он не обещал меняться, верно? А то, что наивная девчонка пропустила все предупреждения мимо ушей… Это лишь ее вина. — Арии уже больше года! — Хаято как всегда не сдерживает темперамент. Его эмоции хлещут через край и от этого начинает болеть голова. Но Дечимо слушает, ей даже интересно. — Вы могли бы сообщить ему… Просто для того, чтобы… — Чтобы что, Гокудера-кун? — Хранитель моментально затыкается, прекрасно зная, что обращение на японский манер — признак крайнего бешенства Неба. — Ты все еще надеешься, что можешь что-то исправить? Что он вдруг воспылает ко мне неземной страстью, и мы будем жить долго и счастливо? Чудес не бывает… Не в мире мафии… — Тсунаеши понимает, что бывает слишком жестока. Но сил молчать у нее нет. Горло перехватывает, легкие печет пламенем Солнца, сжигающим ее изнутри уже не первый год. Приближается новый приступ. — Меня удивляет, что ты не веришь в то, что все можно исправить! Ты ведь любила его, Тсунаеши! — Ураган качает головой. Усталый и вымотанный беспокойством за подругу, а девушка смеется, прикрывая ладонью глаза, и закусывая до крови губу, чтобы сдержать слезы. — Какая к черту любовь, Гокудера-кун? Какая может быть любовь между сильнейшим мафиози и желторотой девчонкой? Я всегда была всего лишь очень интересной добычей! Может быть смешной игрушкой, в своей наивности! Но я никогда не была для него любимой женщиной! — Дечимо вскидывает руку, останавливая поток слов. В ее глазах плещется мировое спокойствие и безысходность. — Хватит. Я не желаю это больше слушать. Пусть он придет сюда, пусть войдет в этот дом… Тогда он узнает о том, что я родила ему дочь. Я не собираюсь отправлять шпионов в разные концы мира, чтобы отслеживать его перемещения! — Вас понял, босс, — Тсунаеши сокрушенно вздыхает вслед обтянутой пиджаком спине. В очередной раз задела. Но сил о чем-то сожалеть у нее уже нет. Тсунаеши сгибается от кашля. Снова. Сплевывает на ладонь кусочки легких, морщась от привычного привкуса крови во рту, и берет влажную салфетку из пачки. В особняке теперь во всех комнатах есть такие. Хорошо, никто не заинтересовался зачем. За креслом материализуется Мукуро, обеспокоенно прикасаясь к руке босса. Девушка улыбается ему, подбадривая безмолвно. Хранитель Тумана хмыкает, тоже через силу, легко сжимает похудевшую ладонь, — одни острые косточки… Кажется чуть-чуть и проткнут белую кожу. Мукуро не нужно ничего говорить и ничего объяснять, он и так все знает, в отличии от остальных Хранителей. Ведь именно Туман скрывал ее иллюзиями так долго, подлечивал после каждого приступа, защищая ее тело, пожираемое изнутри пламенем, восстанавливая материальной иллюзией утраченные безвозвратно части органов. Он и Луссурия… Удивительно, что могут сделать деньги и вежливая просьба. Тсунаеши отодвигает в сторону отчеты, придвигает ближе к себе исписанный изящным почерком лист бумаги, просматривает еще раз и ставит подпись. И заверяет пламенем Неба. Ее завещание. Достает из-под рубашки ключ от ящика стола, прячет столь важный документ, закрывает, и отдает ключ в надежные руки. — Две недели, — Савада прикрывает глаза, откидываясь на спинку кресла. Усталая, надломленная и измученная постоянной болью. Рокудо опускается перед ней на колени, целует пальцы и смотрит тоскливыми глазами, подставляется под ненавязчивые поглаживания, как большой кот. Рокудо ее любит, и Тсунаеши была бы счастлива этой любви, обожанию в разноцветных глазах и тихой нежности. Только вот уже поздно. Уже очень-очень давно поздно. С тех самых пор, как она поверила, как приняла и полюбила, с тех пор, как сплела свое пламя с чужим. Тсунаеши когда-то это пламя Солнца любила. Теперь это пламя будет тем, что убьет ее. Ну, разве не чудная ирония? Бьякуран бы надорвал живот от смеха. Впрочем, Дечимо знала на что шла, знала, кого пыталась перевоспитать, знала, кого полюбила. С самого начала понимала, что этим все обернется. Страстью, свадьбой, ребенком, и горьким разочарованием на губах. И мотыляющимся по миру мужем. Сколько она его не видела? Больше года, почти два… Глупость. Думать о таком в последние минуты глупо. Тсунаеши прикрывает глаза, вспоминая теплое урчание пламени в груди, сладкие губы и мимолетное счастье. Тсунаеши уже без всякой тоски смотрит на многочисленные фотографии, заглядывает с интересом в черные глаза. Такие же пустые, как и в жизни. У Тсунаеши осталось две недели, чтобы закончить все свои дела. Ей и так отвелось много времени. Почти десять лет, без любви своей пары. Удивительно, как еще не сдохла. Дечимо запирает все свои мысли за семью замками, не желая даже сейчас, чтобы пара чувствовала хоть сотую часть ее страданий, скорее из принципа, чем из-за давно погасших чувств, гладит Мукуро по щеке. Наверное, было бы легко любить его. — Хочу увидеть Арию, принесешь ее? — Хранитель кивает, поднимаясь с места, смотрит понимающими глазами и скрывается за дверью. Тсунаеши снова содрогается в приступе кашля, выплевывая себе на ладонь кровавые сгустки. Кажется, ей понадобится еще одна салфетка.