Приют

Меланхоличное небо вскоре покинуло Бруклин, и солнечные лучи впервые за долгое время начали лениво пробиваться сквозь отходящие грозовые тучи. В этот день как никогда на улице кипела жизнь, полная музыки, смеха и пустой болтовни прохожих. Казалось, закатное солнце старалось заполнить своим теплом каждый уголок. Все так и звало присоединиться к празднику жизни. Но лёгкие порывы ветра, доносящиеся из полуоткрытого окна, — единственное, что заставляло Де’Карли пошевелиться, раздраженно накидывая на себя плед. Каким бы замечательным ни был день, хотелось только уткнуться в хорошую книгу, сидя в удобном, уютном кресле. Бесцельные вылазки в свет давно перестали быть частью его жизни. Наверное, прошла целая вечность прежде чем он сам это осознал. Когда это произошло — он и сам не мог толком понять. Возможно, когда тело перестало слушать его. Когда каждая лестница начала казаться тяжелым препятствием, а перемены вокруг стали чем-то омерзительным, отталкивающим. Прежняя импульсивность, играющая в глазах, словно покинула его, оставив за собой слабость, которая, — справедливости ради, — напомнила, что он, всё-таки, человек. Де’Карли давно нашёл для себя приют в четырёх стенах и, кажется, вовсе не жалел об этом. Пусть старые враги могли покинуть не только этот город: мир держит людей только условно. Но страх преследования тенью всё ещё следует за ним даже спустя столькие годы. Поэтому куда лучше заниматься чем-то, что заставит ненадолго забыться, отстраниться от внешнего мира, погрузиться в поток мыслей, под звучание скрипки в руках или переживания героев на потёртых страницах книг. Но, как бы он ни старался занять себя, всегда было что-то, что отчаянно мешало его планам. Иногда оно буквально врывалось в комнату, беспощадно распахивая дверь и донося уличную прохладу, заставляя не то, что поежиться, — подскочить на месте от громогласного приветствия и грохота брошенных на пол покупок. — Это что ещё за мавзолей, Шляпка? Можно было не смотреть на непрошеного гостя, — перепутать с кем-либо этот насмешливо-ребячливый тон было невозможно. Словно сама жизнь ворвалась в комнату, наполнив ее прежде знакомой иронией среди мрачной, гробовой тишины. Нетерпеливый стук каблуков раздавался не только в комнате — кажется, и в самой голове. До отчаяния знакомый и нужный. Сойди планета с орбиты — Вару ничто не изменит. — Так, как насчет радио? Риккардо поднимает на него взгляд, полный немого осуждения. — Не буду я слушать твоего Пресли, Вару — наконец бросил он, — Сколько тебе говорить? — А кто тебя спрашивает, Шляпка? — прыснул мужчина, проходя внутрь комнаты. В следующую секунду его загребущие руки уже настраивали волну. — Но ты только что, — Маразм или упрямство, а может, просто толика издевательства, — Риккардо не всегда понимал, чем в такие моменты движим Вару. Но уже в следующий момент комнату заполнила мелодия, очевидно, соревнуясь с шумом улицы. Де’Карли готов поклясться, что слышит, как каждая собака снаружи готова подвывать вездесущей песне. — Ты просто ребёнок, — повысил голос Риккардо, наблюдая за повеселевшим Вару. — А «ты ни кто иной, как охотничья собака, лающая все время»! В этот момент Риккардо понимает, что разговаривать с ним бесполезно.

***

— Чёрт возьми, Шляпка, как тебя отсюда вытурить?! В кои-то веки планы Вару не обвенчались успехом. Элвис, возможно, и король, но даже с его помощью не удалось заставить Риккардо капитулировать за порог квартиры. Но так просто сдаваться Вару не был намерен — он кинулся на поиски другой ненавистной пластинки. — Как думаешь, — Риккардо прочистил горло, словно вопрос давно уже стоял комом, а нужные слова то и дело покидали его. Мужчина хотел было продолжить свою мысль, но взгляд скользнул на стакан, небрежно оставленный Вару без подставки. Риккардо хмурится, ворча что-то на итальянском, на что тот лишь виновато смеется. Всё-таки, со временем некоторые вещи не меняются. Де’Карли всё так же любит чистоту и порядок. Вару всё тот же неряха, и никакой свет общества не исправит его. — Не надрывайся, — усмехнулся Вару, — Я обязательно исправлюсь. Точнее, подумаю об этом, — мужчина нарочито серьёзно хмурится, задумчиво потирая подбородок, — В жизни следующей… Если не забуду. Риккардо не сдерживает ухмылку. Буквально полжизни он убил на то, чтобы сделать из него нормального человека, но, по всей очевидности, не такой уж он и хороший наставник. И почему-то на сей раз это даже не расстраивает. В конце концов, что бы он делал сейчас, если бы убил в Вару того самого мальчонку, увиденного случайно десятки лет назад. — Ты хотел спросить меня о чем-то, — напомнил Вару. Риккардо обреченно откинулся на спинку кресла. — Sì, — вздохнул он, — По правде, это не так важно. — Брось, — прыснул Вару, принявшись перебирать пластинки на полках, — Решил пофилософствовать? — Нет. На самом деле, я думал о Чарли. Вару тотчас обернулся, от неожиданности замерев с пластинкой в руках. Их взгляды не встретились. Мужчина увлеченно наблюдал за тем, как в стекле множатся, переливаясь, словно в калейдоскопе, огоньки света. Внимание же Вару было приковано куда-то в пустоту. Они снова погружаются в пропасть памяти, у которой, казалось, им удалось затормозить, но чувство падения по-прежнему осталось. И пусть, подобная любой ране, она почти затянулась, а от терний остались едва заметные шрамы. Каждому хотелось лечить их не только в компании друг друга. В следующую секунду Де’Карли оживляется, стоит заметить странное скопление людей. — Только взгляни, — Риккардо поднимается с кресла, с неожиданно отточенной грацией подлетая к окну. Вару в недоумении следует за ним, окидывая взглядом уже знакомую панораму улицы. — Разве не здорово? — характерным жестом Де’Карли указывает на стоящую внизу компанию молодых людей. Длинные, развевающиеся на ветру волосы, мешковатая одежда, замысловатая символика, задорный смех и клубы, клубы, — клубища дыма. Разговоры о мире, любви и цветах, — что может быть приятнее? — Ох, «цвет общества», надо же, — хмыкает Вару, — Как думаешь, удастся стащить у них парочку самокруток? — Stupido, я не про это, — прыснул Риккардо, — Правее. На этот раз Вару уследил за девушкой, работавшей за холстом. Размашистой кистью она наносила мазки, один за другим. Картина стремительно разрасталась на бледном и безжизненном полотне. Компания подошла к ней ближе, и они ликовали, словно дети, наблюдая за тем, как энергия и энтузиазм художника отражались на холсте, раскрываясь каждый раз с новой стороны. Это было чем-то безумным, ярким, живым и до горечи знакомым. Первое время Де’Карли не мог поверить своим глазам. Но теперь в висках и груди стучало только одно: Чарли продолжал жить. Его веяния и идеи нашли приют в сердцах других. Именно так, как он всегда хотел. И Риккардо был за него бесконечно рад. Вару не оставляет без внимания его заметный интерес к картине, поэтому не сдерживает лукавую ухмылку. — Ну, что скажешь? — начал было он, пихнув Де’Карли локтём, — Как насчет оставить свой мавзолей и пройтись? Я видел много таких работ. Чарли — гений. Де’Карли обернулся к Вару, в кои-то веки не найдя нужных слов. Да и кто он такой, чтобы на этот раз отказать?