Алек, я ужасно боюсь грозы...

      Александр никогда не забудет того случая, как она еще ребенком совсем, впервые пришла к нему после полуночи, незаметно по коридору Института прокравшись, и легла рядом, обняв его и сказав тихо: «Алек, я ужасно боюсь грозы…». С той ночи прошло уже девять лет. Все было трогательно, по-родному, они еще не знали, что запятнают себя порочной связью брата и сестры, не знали, что такому вообще быть суждено. И около года назад на мысли он начал себя ловить,что смотрит на нее так, как не смотрят на сестер. А она будто не замечает вовсе, больно душу его терзает. Когда она танцевала в «Пандемониуме» для привлечения внимания преследуемого ими демона, Разиэль, какой невероятно красивой она была! Хотя такой Изабель была всегда. Глаза Лайтвуда с нескрываемым удовольствием скользили по ее стройному подтянутому телу и останавливались на пухлых приоткрытых губах, покрытых ее любимой, сангинового оттенка, помадой. И мысли вспышками о том, как желает ее он остро, как нуждается в ней, будто в воздухе. Всеми силами влечение это в себе душить ему приходилось. Грязно ведь, мерзко так желать родную кровь. Он осознал с самого начала. Понимал, что это ужасно и даже дико. Но если бы она ответила взаимностью, если бы ее ладони так правильно легли на его плечи, если бы губы Изабель коснулись его губ, если бы пальцы его слегка огрубевшие коснулись бархата ее кожи, то вся выдержка, все нормы и мораль полетели бы в Эдом вместе с пониманием того, что если об этом узнали, то их хрупкому, но такому обжигающему единению душ и тел пришел бы конец. Даже представить он не мог, что сестра придет к нему вновь тайно совсем не для того, чтобы он обнял, как тогда, коснулся губами ее лба и погладил по волосам, чтобы малышка Иззи, испугавшаяся грозы, уснула. Малышка давно повзрослела. Она ведь девочка неглупая, поняла скоро его желания темные, да вот только у нее самой они не праведней были. Но знать об этом она никому не давала, все ждала с истинной присущей ей хитростью. Подарило им шанс одно обстоятельство – очередная непогожая ночь. Изабель вошла, закрыв за собой дверь, когда он уже засыпать начал. Покачивая бедрами к постели приблизилась, села рядом, и снова как в детстве на ухо ему: «Алек, я ужасно боюсь грозы …». И ответа брата не услышав, накрыла его губы своими, над ним склонившись, а ладонь ее, такая нежная и теплая, по щеке его гладит. Этот поцелуй будто воздух из легких старшего Лайтвуда выбил, сознание отключая полностью. Его желанная, такая близкая… Проклиная себя самого тысячи раз, в ответ ее с жаром целуя, все ближе к себе прижимая, глубоко дыша, будто желая, чтобы ее сладкий запах под кожу навсегда въелся, бедра ее упругие горячими ладонями гладя, боялся, что это все – лишь сон и что закончится все в любое мгновение. Спустя несколько длящихся словно век секунд после этого поцелуя он лишь спросить смог: «Ангел! Изабель, что мы делаем? Зачем ты это делаешь? Мы не…», и снова она не желает его слышать, только целует так горячо, что пламя Эдома по сравнению с ее губами – лёд. Их руки по телам друг друга ласково скользят, а волосы сестры как ночь черные, щекочут, когда она поцелуями плечи его широкие покрывать начинает. Взяв ее за подбородок, он смотрит в глаза жгучие, и ответа желает на свой вопрос. А она, дыханием своим ему кожу опаляя, лишь шепчет несвязно о том, как давно этого желала. Алеку крышу сносит от мыслей о ней, такой же, как и он, грешной, с запятнанной репутацией, но такой близкой, открытой только для него, такой отзывчивой на его ласки. В ту ночь они были невероятно грязными, неправильными, порочными, но такими чистыми и такими правильными друг для друга. А раскаты грома и всполохи молний, освещающие их сплетенные тела, никогда не расскажут другим о томных стонах Лайтвудов, которые они заглушили.