Your Savior

Чуя Накахара всегда любил розы. Ему безумно нравился дождь, вино. Взгляд всегда привлекали яркие звёзды в тёмном ночном небе. Но больше всего сердце желало боли. Это, пожалуй, был самый лучший источник наслаждения, вдохновения, уверенности и ещё много чего. Такое приятное чувство. Он так любил его. Всей своей душой. Хотя нет. Не душой. Боль он любил телом. Каждой его клеточкой, но не малейшей частицей души. Дазай не любил боль. Он обычно пытался её избежать. Все способы суицида были основаны на безболезненной смерти. Как только эти двое работали вместе? Наверное, даже они не знают ответа на этот вопрос. Возможно, противоположности и вправду притягиваются. Никто точно не скажет. Скорее всего, если бы Дазай не вытаскивал Чую каждый раз из каких-нибудь болезненных ситуаций, тот бы уже давно помер. Эти два идиота постоянно спасают друг другу жизнь. И это при том, что ни один из них не упустит возможности полить грязью другого. Часто они даже причиняют друг другу боль. Такую желанную для Чуи и такую невыносимую для Дазая. После ухода Осаму из мафии, Накахара старается причинить себе боль настолько сильную, чтоб сердце сжалось. Но все попытки тщетны. Он не может сделать со своим телом ничего, что заставило бы рыдать, свернувшись комочком. Часто Чуе хочется попросить об этом бывшего напарника, но перед самым важным моментом — нажатием на кнопку вызова после набора номера — его пальцы начинают предательски дрожать, и побледневшей от волнения рукой он прячет телефон в карман снова. Так происходит уже два года. Постепенно желание получить сильнейшую боль в жизни становится непреодолимым. Так хотелось почувствовать на своём теле холодную сталь ножа. Чуя не выдерживал. Он медленно сходил с ума. Все его запястья были в порезах. На груди виднелись яркие синяки от чего-то тяжелого, шея была изрезана причудливыми узорами. Каждый день он оставлял новые отметины на своём теле, но боль от них уже не чувствовалась. Она стала слишком привычной. Нужно было что-то более мощное, что-то новое. Мафиози, наконец, сдался. В один из вечеров самоистязаний он дрожащей рукой снова набрал номер бывшего напарника. В этот раз сил терпеть уже не осталось. Чуя не выдерживал. С истерической улыбкой он нажал на кнопку вызова. Из-за сильной дрожи по всему телу телефон выпал из его рук. С грохотом он упал на тёмный ламинат. Накахара судорожно коснулся кнопки громкой связи. Гудки шли. Ожидание сводило с ума. Так долго не берёт трубку? Может, что-то случилось? Глупости. Подобные мысли даже не осмелились посетить голубоглазого. Он чётко знал, что эта перебинтованная скотина не возьмёт трубку сразу. Гудки смолкли. — Да? — холодным голосом ответили на том конце провода. — Дазай, — Чуя пытался говорить сдержанно, но голос предательски колебался, срываясь на высокие ноты, — помоги мне! — он не выдержал и, прерывисто дыша, начал молить тварь, что так ненавидел о помощи. — Ты ещё не подох? — без единой эмоции спросил Осаму. Ему, кажется, было совершенно плевать на состояние бывшего надоедливого напарника. — Н-нет, прости! Я подохну, если так хочешь, только спаси меня! — слёзы выступили на глазах и быстрыми ручьями покатились по щекам, оставляя на них влажные дорожки. Они собирались в большие капли на остром подбородке и падали, впитываясь в чёрную отделку дивана. — Ты жалок. — грубо отрезал Дазай. — Я… я знаю, но… прошу тебя… в последний раз… Шатен повесил трубку. Чуя откинулся на спинку дивана, не прекращая рыдать. Безумно дрожащей рукой он потянулся к ножу. Еле нащупав его, парень холодными пальцами приподнял рукоять, затем полностью сжал её кистью. Дрожь в руке умолкла. С полной уверенностью, безумной улыбкой маньяка и со слезами на глазах он быстро провёл по запястью. Это был блеф. Резать поперёк уже не хотелось. Чуя всё ещё надеялся на помощь бывшего напарника. Так продолжалось около двадцати минут. Накахара снова и снова проводил остриём ножа по запястью. Кровь снова и снова капала на его некогда белоснежную рубашку. Но ему пришлось остановиться. В то время, как голубые глаза застилала пелена слёз, шатен проник в квартиру. Открыть дверь, замок которой не раз взламывал, было просто. — Ты жалкий идиот, — Осаму накрыл своей рукой руку Чуи, которой тот держал нож, тем самым убирая остриё от истерзанного запястья. Взгляд холодных карих глаз падал на холодные снаружи, но теплые изнутри голубые. — Я знаю. Не могу так больше, — Накахара щекой прижался к тыльной стороне ладони бывшего напарника, которая всё ещё лежала на его руке. — Ненавижу таких, — поморщившись, Дазай одёрнул кисть вместе с выхваченным ножом. — Я знаю… можешь сделать со мной всё, что хочешь. Мне нужно это, — и вновь голубые глаза встретились с карими. В первых отчётливо видна была надежда. Надежда на то, что перебинтованный ублюдок всё же спасёт окончательно съехавшего с катушек повелителя гравитации. Шатен промолчал. Он медленно обошёл диван и сел вплотную к Чуе. Тот всё ещё смотрел на экс-мафиози взглядом, полным надежды. — Ненавижу тебя. — Осаму крепко сжал запястья Накахары. Прежде чем тот успел что-то сказать, Дазай повалил его на диван, прижимая руки к нему же. — Ненавижу эти блядско-рыжие волосы, по-женски голубые глаза, этот голос… ты всегда похож на дешёвую отчаявшуюся шлюху, — кареглазый юноша стянул с себя ремень. Пару секунд — и запястья Чуи крепко стянуты вместе над головой. Этого Осаму мало. Он резко расстегнул рубашку бывшего напарника, долго не церемонясь, снял с него ремень. Следующей была ширинка брюк, расстегнуть которую было сложно трясущимися от злости руками. В последствии Дазай решил игнорировать её, стянул с напуганного и донельзя покрасневшего Чуи брюки. Сам раздеваться он не спешил. — Посмотри на себя, ты отвратителен, — детектив использовал и ремень Накахары. Его затянул на шее рыжеволосого. Казалось, Осаму был вне себя от злости. Видеть его в таком виде было невыносимо. Одновременно хотелось отыметь его как можно скорее и задушить собственными руками. Выбрать что-то одно было невозможно. Хотя зачем же выбирать? Задушить можно и после секса. — Ты похож на животное, — парень резко потянул за ремень на шее другого, притягивая того к себе, — ты такой же жалкий, глупый, да? Чуя молчал. Его лицо было слишком близко к лицу шатена. — Отвечай! Отвечай, рыжая блядь! — Дазай резче потянул на себя ремень. — Да… — слёзы снова покатились по его щекам, — да… — Прекрати жалеть себя, подонок, — Осаму отпустил ремень. Терпеть он больше не мог. Руки сами потянулись к боксёрам Накахары, и те в момент слетели с него. — Если я услышу хоть звук, — сразу два пальца Дазая оказались внутри мафиози, от чего тот поморщился и прикусил нижнюю губу, — придушу своими же руками. Шатен начал двигать пальцами внутри своего бывшего напарника. Сначала медленно, затем чуть быстрее. Позже добавился третий палец, который заставил Чую жмуриться и сильнее закусывать губу. Детектив пытался войти как можно глубже, как можно резче и грубее. У него отлично получалось. Временами он задевал чувствительную точку, и повелитель гравитации шумно выдыхал. — Нравится тебе, да? Нравится, кобелина? — Осаму, наконец, вынул пальци. Чуя опять молчал, и это раздражало Дазая ещё больше, чем его заплаканное лицо с «по-женски голубыми глазами». Он резким и грубым движением вошёл. Накахара прогнул спину от резкого толчка. Теперь он уже не прикусывал губу. Парень искусывал её в кровь. Осаму взял его на сухую, поэтому мафиози не мог проследить тонкую грань между невыносимой болью и чертовским наслаждением. Увы, это было слишком сложно, особенно в тот момент, когда детектив начал двигать бёдрами. Он увеличивал темп постоянно, не давая привыкнуть к прошлому. В конце концов скорость и глубина, с которыми производились толчки, стали настолько невыносимыми, что заставили Чую тихо и надрывисто постанывать, нарушая все запреты шатена. — Я же говорил тебе, — послышались звонкие удары по бедрам голубоглазого, что никак не мог сдержать стоны, — стонешь как шлюха. Блядь рыжая. Накахара всё равно не мог себя сдерживать. Оргазм уже подступал, раскрываясь пламенным цветком внизу живота, и стоны становились громче, решительнее. Первым под жалобные вскрики партнера кончил Дазай. Почти вместе с ним Чуя.

***

Чуя Накахара любил розы. Осаму Дазай был чёрной розой. Чуя любил Осаму.