И он остался

      Крупные дождевые капли разбивались об асфальт, наполняя воздух свежестью, принося прохладу. Тыдынь-сплин-тынь-тынь-никотин.       В темной комнате, увешанной полотнами, занеся кисть перед легким мазком, стоял перед мольбертом из светлого дерева юноша. По стеклу нещадно барабанило. Сквозь форточку врывался в помещение дух свободы, колыша темноватые винтажные шторы.       Томный выдох — последний штрих.       Большое видится на расстоянии.       Ньют берет в руки картину и, как есть, в своей извечной серой футболке под клетчатой рубашкой, направляется к выходу из своей обители, накидывая лишь шарф по пути. Он никогда не знает, куда идет. Если парень пишет во время буйного дождя, то, определенно, позже готовое полотно отправится в теплые ладони знакомого незнакомца. Выложенная мазками масла картина всегда найдет своего хозяина, который обязательно повесит подарок жизни на самую свою любимую стену. Да, точно, на самую любимую. Невообразимо длинная подпись с множеством завитков будет выхватывать взгляд каждого гостя, посетившего комнату, наполненную запахом нескончаемого дождя.       Так было всегда и навечно так останется.       Расплескиваются лужи под тяжестью людских тел и подошв обуви. Взгляд в небо порождает теплую улыбку. Глаза пленяют выступившие слезы. Просто ветер. Просто. Ветер.       Стук сердца под ребрами. Тук-тук. Тук. Тук-тук. Здесь.       Дверь подъезда нараспашку. Твердый шаг вовнутрь. Легкое головокружение. Абсолютно точно здесь. Первый лестничный пролет, второй, третий. Ступенька выше плывет. Значит, третий. Белизна двери 118 квартиры. Постукивание о древесину разлетается по подъезду, смешивается со звуками покрапывания о козырек подъезда капель.        Сам Ньют не видел, как в тот момент ярко светились его глаза, а вот брюнет, приоткрывший дверь, заметил это сразу. И мокрые, взъерошенные, пшеничного цвета с рыжеватым оттенком локоны. А еще подрагивающие густые ресницы, обрамляющие растаявший молочный шоколад с кусочками расплавленного золота. Заметил тонкие алеющие губы, искривленные в легкой полуулыбке. Выделяющиеся на столь бледном, фарфоровом лице.       А Ньют заметил, как дверь приоткрылась чуть шире, будто сама по себе, приглашая в обжигающую близостью квартиру. Здравствуй, погибшая мать. Кажется, я снова дома.       Два легких шага в сторону стены. Внесенная картина вместе с хозяином прошлепывает к пушистому светлому дивану. Затем, расположившись на коленях, четко произносит: «Здесь. Навсегда».       И он остался.       Вначале на чашечку чая, пролитую на журнальный столик.       Потом посмотреть на то, как картина гордо повесится на стену.       Затем на прочтение романа в стихах.       Ньют съедал глазами страницу за страницей, не в силах оторваться ни на минуту, и узнавал себя.       Они много говорили. Ньют рассказывал, как жил один уже пять лет после автокатастрофы, в которой погибли родители. И о бросившей его девушке.       Говорили о том, что Томас всегда с кем-то дружил и никогда один не был. О том, как отвратно было Ньюту, и откуда шрамы на запястьях. Ногах. Плечах. Поперек шеи…       Блондин называл темноглазого «Томми», и он краснел каждый долбаный раз.       Парни обсуждали музыку. Любимой Ньюта была та, что не позволяла затупить острую боль. Томас же слушал под ранние завтраки «Simple plan». Вместе с ним блондин вдыхал теплый сладостный запах выпечки, прикрывая глаза, и слушал, как Том подпевает своим чарующим голосом. Потом Ньют всегда улавливал запах свежеприготовленного кофе и улыбался чуточку шире. Поэт целовал его слегка прикасаясь губами — будил только так.       Окна в квартире всегда были открыты. Как и душа Томаса.       Однажды он притащил домой разношерстного котенка. Сначала он был «просто Котом», а потом стал Ньютти.       Потом он притащил в дом Терезу. Ньют был в больнице.       Обострение. У обоих.       Маниакальная фаза биполярного расстройства. Проданная квартира. Ньют вернется к Томасу, обрадует, переедет… Томасу и Терезе.       Под каким только подъездным козырьком ее нашел ты, Томми? Под чем ты только был, когда запрокидывал голову. Чем думал, зная о болезни Ньюта? Ничем?       И Ньют ничем не думал, когда войдя в их теперь общую (или нет?) квартиру, застал человека, с которым он забывал о таком «его» понятии как «один». Когда рывком кинулся на кухню за режущим предметом. Когда звякнул металл, соприкасаясь с другими столовыми приборами. Когда он проходился по шрамам трехлетней давности, вспарывая кожу и вскрывая вены. Выпуская кровь наружу, заливая собой пол, Ньют ничем не думал.       А вот о ком-то… О каком-то темноволосом парне с родинками по всему лицу. О Томми, спасшем его. А потом безжалостно убившем. О шоколаде его глаз и ямочках на щеках. Вспоминал его Томми. Теплые губы, мягкую кожу, прикосновения длинных пальцев… Которыми Том сейчас одаривал Терезу.       Расстройство проклинало девушку, вытягивало душу из тела. За секунду заставило проглотить целую банку антидепрессантов и запить их виски (перестраховка).       А любовью сейчас занимались два бывших любовника Ньюта. Два самых родных человека. И оба сейчас нажимали на рукоять ножа с таким усердием, каким не обладало даже расстройство.       Последний поцелуй расцветает на алых губах. Тереза выгнана из их общего дома. Взгляд стеклянных глаз — в потолок, сквозь голову парня, что держит в своих руках безжизненное тело.       Портрет Томми на полу в тысяче осколков, залитый кровью. Сбивчивое бормотание. — Ньют, как же так… Нью…       Сам Томми на полу. Мешает кровь из своих вен с чужой.