Хозяин "Мшистой лощины"

Гарик, тихо сопя, до щелчка прокрутил рукоять фонографа. Проверил ленту — должно хватить на полтора часа непрерывной записи. Кинул взгляд на левое предплечье: три циферблата тускло блестели в полумраке. На радийном хронографе светящиеся стрелки застыли буквой «V» — без пяти час, идеально-пунктуально. Индикатор заражённости радовал куда меньше — колебался между красным и фиолетовым секторами, «опасно» и «смертельно опасно». Неудивительно, что на циферблате надёжности респиратора стремительно росли проценты: и десяти минут Гарик не провёл в «Мшистой лощине», а износ новёхонькой маски уже полз к тройке. Впрочем, Гарик знал, на что шёл. И оно определённо того стоило. — Я прибыл в поместье за пятнадцать минут до назначенного времени, — сказал он, нарочито стараясь говорить так спокойно и правильно, словно уже записывал готовый вариант. Фонограф защёлкал, дырявя ленту — сохранял каждый звук. Голос, приглушённый маской-респиратором, казался чужим, механическим; Гарик уже сейчас предвкушал, как будет слушать запись, до конца не веря, что это он — он сам! — побывал в «Мшистой лощине» и встретился с единственным её обитателем. Нельзя было упускать ни минуты, надиктовывая всё: впечатления, мысли, отзвуки чувств — иначе пропадут безвозвратно, не вспомнить потом. — В карантинном кордоне меня пропустили удивительно легко, — снова заговорил он, мысленно уже видя свои слова набранными чётким, ровным типографским шрифтом. — Лиц под масками я, конечно, не рассмотрел, но офицер, проверявший мои документы, был удивлён не меньше меня самого. Вряд ли Чёрный барон часто приглашает гостей… Однако я тут, и, следуя инструкциям, уже вошёл внутрь. Дом, — Гарик огляделся, — выглядит заброшенным. Местность вокруг уныла и тосклива… До модного курорта Южноморья «Мшистой лощине» далековато… Поняв, что смешок, даже обезличенный, обесчувствленный фильтрами респиратора, прозвучал совсем уж жалко, Гарик замолчал. Огляделся ещё раз по сторонам. — Я не встретил никого живого, — уже спокойнее сказал он. — И не-живого тоже, хотя следы… В холле темно, старые портьеры на окнах задёрнуты наглухо. Напольные часы заведены, отстают, — беглый взгляд на наручный современный хронограф, точный и безотказный, — на полторы минуты. На стенах картины, в основном — портреты, некоторые выглядят очень старыми. Зеркал нет. Иду, как было велено, в центральный коридор. Гарик ещё раз окинул взглядом холл. Вздрогнул, уловив тень движения, едва не выронил фонограф… Вовремя сообразил, что испугался собственного отражения в тёмном стекле напольных часов. И было чего испугаться: защитный костюм, непроницаемо-чёрный, терялся в полумраке, лишь маска-респиратор скалилась из-под капюшона желтоватым металлом. — Обязательно надо было делать защиту такой… жуткой? — пожаловался он сочувственно щёлкающему фонографу. Респиратор и впрямь напоминал оскалившийся голый череп, даже тёмное стекло окуляров казалось пустыми провалами глазниц. — Мементо мори, мать вашу… Кстати, не забыть спросить у барона, кто выдумал этот дизайн. Уж он-то должен знать. А то и сам руку приложил… Коридор, ещё более тёмный и мрачный, чем холл, Гарик почти пробежал. Ряды дверей по обе стороны его не отвлекали: в инструкции чётко говорилось, что только самая дальняя, в центре, и никак иначе. Любопытство, вкрадывающееся в его голову по дороге сюда, окончательно истаяло в этих мрачных пустых стенах. У последней двери, старинной и тяжёлой даже на вид, он притормозил. Поборол малодушное желание сбежать или хоть оттянуть неизбежное, в десятый раз проверяя индикаторы, фонограф, костюм… И решительно постучал, когда тонкая светящаяся стрелка наручных часов переползла на цифру «12». Приглашение входить, глухо прозвучавшее из-за двери, больше походило на приказ. После темноты коридора живой, настоящий, хоть и приглушённый, свет резанул глаза. В кабинете барона шторы были раздвинуты, и серое дождливое небо, кажется, вползало внутрь сквозь пыльные стёкла окна. И у этого окна, глядя на унылый, безрадостный пейзаж, вполоборота к Гарику стоял хозяин «Мшистой лощины». Без маски. Без защитного костюма. Невероятно, но — живой. Гарик отчаянно пожалел, что наговаривать на фонограф свои впечатления в присутствии объекта этих впечатлений едва ли уместно. И принялся запоминать так старательно, словно делал внутри головы иконические снимки. Барон был высок и широкоплеч, и выправка военного, бескомпромиссно-прямая спина, упрямо вскинутый тяжёлый подбородок ещё добавляли — по ощущениям — роста. Смуглая кожа и тёмные вьющиеся волосы с проседью придавали ему зловещий вид. Барон обернулся, и Гарик наконец рассмотрел его вживую: широкоскулое резкое лицо, цепкий прищур глаз, сжатые губы… Не красив, отнюдь не красив, скорее уж — безобразен. Но — Гарик сглотнул ставшую вдруг вязкой слюну — очень, очень эффектен. До сих пор. Чёрного барона фанатично, безумно, всепоглощающе проклинали — или так же фанатично, безумно, всепоглощающе боготворили. Мало кто верил тогда, в войну, что он — всего лишь человек. Не то тёмный ангел возмездия, не то посланец бездны, глашатай конца времён — он всегда был впереди. В каждой атаке — во главе наступления. Послушные его руке, разверзались пучины неведомого доселе ада — и ковалась казавшаяся невозможной победа. Войска шли за ним, надёжно скрытые защитными костюмами, черепами-респираторами, глухими капюшонами… И только Чёрный барон всегда, всегда шёл без маски, с открытым лицом. Безумцы, решавшие за ним повторить, находились снова и снова. Конец каждого был предсказуем и неотвратим. А сейчас, десять лет спустя, Чёрный барон стоял перед Гариком; смоль волос подёрнуло пеплом седины; льдистые зелёные глаза в тёмных тенях усталости смотрели равнодушно и холодно; глубокие морщины рассекали лицо. Не ангел мести, не глашатай конца времён — просто уставший старый отшельник. — Молодой человек, я выделил вам час, — равнодушно сказал барон, по-военному чётким, сухим движением руки перевернув большие песочные часы на столе. — И то лишь благодаря ходатайству его величества. Если вам угодно провести это время в молчании — я не возражаю. Я привык к тишине. — Простите, — растерялся Гарик, смутно порадовавшись, что респиратор-череп надёжно скрывает сейчас его душный нелепый румянец. — Господин барон, я… — Генерал. — Что? — Голос, предатель, подвёл тоже — даже сквозь фильтр маски-респиратора звучал жалко и растерянно. — Генерал Корлагон, пожалуйста. Не барон. Обращайтесь ко мне так, молодой человек, если хотите продолжать общение. Гарик растерянно моргнул. Кажется, он умудрялся делать не так примерно всё. Почему, ну почему никто не предупредил его об этой причуде баро… генерала? Не мог главный редактор «Трибуна» не знать. Разве что намеренно подставлял слишком молодого и амбициозного подчинённого? Гарик сжал зубы, мысленно отвесил себе оплеуху и отодвинул невесёлые думы об интригах и завистниках на более спокойное время. Тонкая струйка песка в старинных, даже архаичных часах на генеральском столе безжалостно и равнодушно стекала вниз. — Генерал, вы, без всякого сомнения, остаётесь сейчас самой загадочной фигурой последних лет. Возможно, во всём мире, — Гарик, наконец справившись с волнением, заговорил уверенно и спокойно; мерно щёлкающий фонограф сохранял каждое слово. — Война закончилась, но вы, победоносный полководец, стратег, подаривший нам всем победу, живёте отшельником в своём поместье, в месте, где, — взгляд непроизвольно снова метнулся к наручному индикатору, — где жить, казалось бы, нельзя. Вы не соглашались на встречи, не посещали торжеств и светских мероприятий… Ни комментариев, ни эмоций, только сухое, сквозь зубы брошенное «да» — вот и вся реакция. — Вы — человек-загадка, генерал Корлагон, — Гарик упрямо решил не сдаваться. — Даже сейчас, когда война давно закончена… — Вы так считаете, молодой человек? — неожиданно прервал его генерал. — Вы правда считаете, что война закончена? Гарик неуверенно кивнул. — Вы видели карту? — Генерал рывком поднялся, подошёл к стене. Гарик, как заворожённый, следил за длинным смуглым пальцем, скользящим по привычным, знакомым линиям гор, рек, внешних и внутренних — послевоенных — границ. Вот только карта в генеральском кабинете была необычная: тёмные пятна запачкали её, как чернила — пропись нерадивого школяра. — Ведьмин хребет, — сказал генерал, и палец обвёл контуры самого большого, вытянувшегося жирной гусеницей пятна. — Тут мы впервые остановили раффийцев. Три «Дракона» сбросили порошок на их левый фланг. Четыре тысячи жертв. Один из «Драконов», — ноготь царапнул гусеницын хвост, — не долетел, взорвавшись возле приграничного города. Семь сотен. Тут ветер неожиданно сменился, и порошок достался нашему арьергарду… неготовому арьергарду, ничего не подозревающему. Без малого две тысячи. Генерал говорил, палец царапал карту, замирая у каждого тёмного пятна — названия, подробности операций, побед и ошибок, самоубийственных прорывов и стратегических отступлений. И цифры, цифры, цифры… Гарик сжимал в занемевших руках щёлкающий фонограф и с отчаянием осознавал своё бессилие. Он не сможет, никогда не сможет передать и сотой доли того почти магического действа, что разворачивалось сейчас перед его глазами. Бесстрастная техника сохранит лишь такой же бесстрастный голос Чёрного барона. А здесь, в самом сердце мёртвой зоны, в месте, где нельзя выжить, генерал Корлагон говорил — и его память оживала. Парили в небе «Драконы» — белый металл каркасных скелетов, тёмные баллоны летучего газа. Раскрывались в клыкастом оскале люки, выпуская чёрный, как дым горящей резины, порошок над ровным строем ещё не подозревающих ничего врагов… Над рядами своей пехоты, неверяще глядящей в небо. Над городами и деревнями. Люди — свои и чужие, крестьяне и солдаты, взрослые и дети, — раскрыв рты, смотрят вверх: что за странные чёрные облака, чем это дышат военные дирижабли?.. И сами вдыхают-вдыхают-вдыхают отравленный воздух, и… …и не-умирают. Генерал, облокотясь о стол, смотрел не мигая, прожигал Гарика насквозь своими мёртвыми холодными глазами. — Скажи мне ещё раз, сопляк, что война закончилась, — приказал он. — Повторяй это чаще, кричи со страниц своей газетёнки, напиши в небе праздничным салютом: война закончилась! Забудь, как все забыли, о ста тысячах тех, для кого она не закончится никогда. Для тех, кого вычеркнули, выбросили, оставили за периметром мёртвых отравленных зон. Скажи это им — и, может быть, ты докричишься. Готовясь к встрече — действительно невозможной, если бы не прямой приказ короля, — Гарик подобрался к карантинной зоне так близко, как только подпустили гражданского. Медведка, небольшая деревня всего лишь в двух днях пути от столицы, была последним тёмным пятном на генеральской карте. Медведка остановила наступление раффийцев, остановила войну… Возможно, Медведка остановила и все грядущие войны. Сто тысяч, сказал кто-то в Гариковой голове голосом Чёрного барона. Теперь он знал, сколько… людей навсегда осталось там, за карантинным кордонами. Гарик молчал. Генерал тоже замолчал, и его искажённое яростью лицо словно поблёкло, вылиняло, утратив краски и эмоции. Он устало опустился за стол, покосился на песочные часы. От обещанного времени осталось меньше половины. — Генерал, вы знали? — спросил Гарик. — Вы представляли себе последствия использования… «чёрного барона»? Он намеренно назвал порошок не официальным названием, не безликим, безобидным, почти ласковым «Пасифо-11». Он хлестнул наотмашь прозвищем, под которым порошок запомнили все, кто видел ту войну. Одним на двоих прозвищем — и для оружия, и для того, кто отдавал приказ. На миг ему показалось, что барон не выдержит, взорвётся снова. Судорога исказила резкое лицо, вздрогнули широкие плечи… Не забыть бы записать для статьи, и как-то потрагичнее… — Да, молодой человек, мы знали. — Генерал Корлагон взял себя в руки, сел, снова бесстрастный и отстранённый. — Насколько вообще можно было знать. Скажите, юноша, там… в мире… ещё есть те, кто верит, что эффект обратим? Гарик вздрогнул. Задумался. Давно, в первые послевоенные годы, верили все. Он сам, совсем мальчишка, тоже верил. Даже мечтал, что станет учёным и найдёт средство, возвращающее жертв. Прославится — и встанет рядом с Чёрным бароном, его антипод, его обратная — светлая — сторона… — Немногие, — признался Гарик, отводя глаза. — Сейчас в основном думают о том, как избежать новых жертв. Вдохнувшие чёрный порошок не умирали. Они… засыпали, наверное. Переставали хотеть воевать. И жить, и думать, и любить — тоже переставали хотеть. Сложно было не надеяться. Но надеяться — не проще, не легче. Когда ты прощаешься с мертвецом, когда тление разъедает любимое лицо, когда синюшные пятна покрывают кожу, вытекают глаза — это больно, запредельно больно. Но в смерти есть окончательность. Мертвецам — покой, а живым — отплакать и жить. Жертвы «чёрного барона» не умирали. Бледнела кожа, становясь холодной и жёсткой на ощупь, да подёргивались молочной пеленой глаза. Мышцы, кости, связки — помнили и жили. Разум — спал. Вздымались и опадали рёбра, вгоняя в лёгкие уже ненужный воздух. Руки и ноги делали то, что привыкли. Раффийские солдаты, говорят, несколько лет шагали на месте, чеканя шаг — строевая подготовка вытесняла им всё при жизни, и она же осталась с ними в не-умирании. Крестьяне копали землю — и продолжали копать, даже когда трухой рассыпались черенки лопат. Многие — шли, пока не упирались лбами в стены, деревья, кусты. Падали и продолжали перебирать ногами, не пытаясь подняться. Раскрывали рты, выталкивая бессмысленные обрывки слов… Говорят, по ночам над карантинными зонами чаще всего слышно — «мама». За десять лет ни один не-мёртвый так и не проснулся. И их, так похожих на живых, сторожили живые в масках-респираторах, похожие на мертвецов. — Много новых случаев? — спросил генерал, вырывая Гарика из воспоминаний. — Не очень, — подумав, сказал он. — И с каждым годом всё меньше. Земля, конечно, до сих пор ядовита, но самоубийц, прорывающихся к своим, уже почти не осталось. — Хорошо, — холодно сказал генерал. — Что-то ещё хотите спросить, молодой человек? Гарик помолчал. В голове уже складывались бойкие, звонкие строки будущей статьи — неудивительно, первое за десять лет интервью с Чёрным бароном, мрачным отшельником, героем и преступником… «Зовите меня генералом, — сказал человек, чья война не закончится никогда,» — прокрутил Гарик в мыслях, смакуя первую, самую яркую строку… — А вы сами — всё ещё живой человек, барон? — спросил он вслух. — Вы уверены? — А вы? — невозмутимо вернул вопрос генерал, и Гарик зябко поёжился. — Я — ошибка, странная причуда природы с врождённой невосприимчивостью к «Пасифо». Статистически — один из десяти тысяч. Я не прячу копыт, у меня нет рогов, по утрам я бреюсь, а по вечерам испражняюсь. Ем, сплю. Впрочем, разве вы за этим шли? Пишите в вашей газете всё что угодно, молодой человек. Мне, в сущности, плевать. Ваше время почти истекло, будьте любезны покинуть мой дом. — Последний вопрос, — спохватился Гарик. Задумался, подбирая слова, снова вздрогнул, встретившись глазами с холодным равнодушным взглядом. — Вы не упомянули ещё одну мёртвую зону. Ни подробностей, ни числа жертв. Вы не сказали про «Мшистую лощину», генерал. Пальцы сжались в кулаки, разжались. Тяжёлые тёмные веки опустились на бесконечно долгие две секунды. — «Мшистая лощина», — бесстрастно сказал он. — Первые испытания порошка. Первая ошибка. После… были внесены усовершенствования в меры защиты, позволяющие использовать «Пасифо-11» с относительной безопасностью для операторов. Мы не представляли, что за демона выпускаем… Но, даже поняв, выпустили всё равно. «Черный барон» — тогда ещё никто не называл так его… и меня, — был нашим единственным шансом. И цена этого шанса невелика. Тринадцать жертв… Двенадцать человек и… причуда природы, статистически невозможный один из десяти тысяч. Прощайте, молодой человек, ваш час закончен. Гарик не осмелился обернуться, когда выходил. Затворил за собой тяжёлую дверь генеральского кабинета, шагнул раз, другой… Коленки стали будто ватные, а коридор, казалось, уходил в бесконечность. Гарик прижался спиной к стене и вдруг понял, что под лопатками не камень, а ещё одна дверь. Пальцы сами нащупали ручку, повернули… …Здесь, в этой комнате, ярко и солнечно пылал огонь в камине. Серое небо и безрадостный вид за окном скрывали светлые лёгкие шторы. Пёстрый ковёр устилал пол, как сочное летнее разнотравье. В кресле у камина сидела женщина — стройная, красивая, с блестящими тёмными волосами. Изящное, хоть и старомодное, довоенное ещё платье было свежим, кружева по вороту отливали снежной белизной. Бледные пальцы в перстнях перелистывали страницы книги. На ковре у её ног сучил пухленькими ножками голый младенец. — Корл, дорогой, — сказала женщина. — Корл, дорогой. Корл, дорогой. Книга на её коленях лежала вверх ногами. Взгляд, затянутый молочно-белой пеленой, неподвижно буравил стену напротив. Такой же пустой молочной белизной смотрел на потолок ребёнок у её ног. — Корл, дорогой, — повторила женщина. — Корл, дорогой. Пальцы переворачивали страницы. Дёргал ручками младенец. Десять лет женщина переворачивала страницы. Десять лет смотрел в пустоту пухленький малыш. — Прошу прощения, баронесса, — зачем-то сказал Гарик, пятясь. Фонограф в руке трясся… Не фонограф. Тряслись руки. Впервые в этом мрачном доме, в этой мёртвой зоне его обуял настоящий, пронзительный ужас. Детскими сказками показалось всё, что было прежде. Первые жертвы «чёрного барона». Первые жертвы Чёрного барона. Бесконечная война генерала Корлагона.