Репетитор

      Никите временами кажется, что он — долбоёб. Причём уверенность растёт в, если верить Женькиным словам, геометрической прогрессии. Сам он не мог отличить одну от другой, из-за чего и сидел сейчас в собственной комнате, кажущейся невыразимо душной (и это даже не от бесконечной увлечённой болтовни подруги, разжевывающей каждое действие для него).       Вообще Женя милая. Да, прямо милая, прямо вот так, без вот этих "ты посмотри, какая жопа!" и прочих сопутствующих комментариев. Милая и тёплая, из-за чего время с ней проводить приятно даже за математикой, только вот Никита всё ещё долбоёб. И это даже не потому, что он считать столбиком может с трудом. А потому, что не хватает мозгов как-то спокойно и банально объяснить ей, что «да, ты мне нравишься, да, и не потому что помогаешь с матаном, честно-честно».       Просто в остальных случаях Никите не нужно было трудиться, чтобы заполучить чьё-то внимание. Школьный альфа-самец, ага. На деле — обычное природное обаяние и самый минимум усилий. Причём план действий чаще всего был одинаковый если не на сто процентов, то хотя бы на девяносто пять. Ему нравится, как он может теперь раскидываться такой статистикой — Женя про проценты особенно долго объясняла.       И дело не в том, что Женя какая-то Снежная Королева, не поддающаяся на его ухаживания. Просто Курскееву, во-первых, было дико совестно с Женей поступать вот по тому самому заготовленному плану, а когда было не совестно, наступало "во-вторых". Женя не была Снежной Королевой, Женя, скорее, как глупый ничего не понимающий котёночек. Или это, опять же, Никита долбоёб, создавший себе такой образ, что любой подкат воспринимался как что-то естественное и нормальное, на что реагировать и не надо.       — Мы этот номер уже решали, — как-то печально констатирует Фарафонова, подпирая рукой подбородок. Молчание уже затянулось минут на десять, причём тишина стояла такая, что слышно было только шелест страниц.       — Ага, — соглашается с ней Никита — как не согласиться-то, если правда? — продолжая с тупым взглядом смотреть на короткий пример, никаким объяснениям не поддающийся.       — Полчаса назад решали, — добавляет чуть позже, надеясь, что это даст ему какую-то наводку. Никита же только повторяет ещё раз своё тупое «ага». — Ладно, давай ещё раз.       С Женей как-то привычно-спокойно, даже когда она злится, ничего страшного не происходит. Может только пару подзатыльников шутливых отвесит, да и всё. Но по большей части она скорее расстраивалась. До экзаменов всего-ничего, а ей очень-очень надо, чтобы Никита хорошо написал. Вернее, очень-очень надо, естественно, самому Никите, а Женя просто слишком добрая душа, чтобы пройти мимо и забить на беду друга.       Из-за этого приходится слушать особенно внимательно, стараться, вникать в формулы, в которые до этого за все школьные годы вникнуть не удалось. И вроде даже удаётся, с пятой попытки он решает правильно, нигде не перепутав квадраты и знаки, устало позвав её пить чай. Женя соглашается, но просит кофе.       И когда дело перестаёт касаться математики, уже время Жени задавать вопросы, а Никиты с умным видом отвечать. Правда, вид-то умный, а сам по себе Никита всё ещё долбоёб, потому что спрашивать у него советов по отношениям было явно не самой лучшей идеей — он свои-то построить нормально не мог. Только Женя об этом не догадывалась.       — Мне хоть в теории бы знать, как это всё работает. Не то чтобы она могла мне пригодиться, — Женя сама с себя смеётся, рот ладонью прикрывая, а Никите нихуя не смешно. — А то сериалы выглядит не слишком-то правдоподобно.       Приходится объяснять, как он всё видит со своей колокольни, и периодически давать советы. Вряд ли чем-то полезные.       — Меня пригласил Слава с ним танцевать на последнем звонке! — чересчур радостно для такого события сообщает Фарафонова, отпивая гостеприимно наведённый растворимый кофе из кружки.       Курскеев отрубает газ, наливая себе чай с мрачным выражением лица. Не успел. Ебаный Карелин. Зачем оно ему?       — Из параллели который? Не иди, — пытается сделать ровный голос, чтобы это действительно выглядело как поддержка и помощь, а не щенячье «пожалуйста не иди ведь я так хотел пойти с тобой». И умудряется придумать внятную отмазку: — Он наверняка просто постебаться хочет. Я уверен, он с Сашей пойдёт.       — Думаешь?.. — и у Жени опять делается это лицо несчастного брошенного котёнка, из-за которого сердце у Курскеева разрывается.       — Эй, Жень. Ну эй, не расстраивайся, — утешать Никита был не мастер, но старается, придвигает стул ближе, по плечу потрепав. Он же хороший друг. Хочется верить, что хороший.       — Я не расстраиваюсь, спокойно, — уверяет его Фарафонова, не меняя лица с «я сейчас расплачусь просто не при тебе».       — Хочешь, я с тобой пойду? — ляпает Никита, уже через секунду опомнившись. — То есть ты! Ты. Пойдёшь со мной танцевать?       Слова говорить сложно, зато Женя успокаивается и ржёт с него. Обидно немного, но на это быстро забивается: на радостную Женю куда приятнее смотреть.       — Да. Да, конечно, почему нет, — успокоившись, соглашается, и теперь уже успокаивается Никита. Всё ещё не совсем плохо.       Они тратят остаток перерыва на краткий курс по вальсу для Жени (скорее для Никиты, не знающего, как положить руки на талию без подтекста), а потом она снова пинками гонит его за учебники.       — Если не сдашь матан, никакого аттестата и выпускного у тебя не будет, — грозится, и в этот раз мотивирует куда больше всех подзатыльников: Никита правда учит. Со скрипом и страданиями, но учит.       И проще, конечно, нанять репетитора. И проще, конечно, поговорить начистоту. И проще поцеловать Женю, потому что хочется, а не «ну тебе же надо научиться целоваться, да? Да».       Проблема только в том, что Никита всё ещё долбоёб.