Если бы я умирал на коленях, Именно ты спас бы меня. А если бы ты тонул в море, Я бы отдал тебе свои лёгкие, чтобы ты смог дышать. Kodaline — Brother
Они ничего не ели шесть дней. Здесь, в пустыне, еду не найти. Сколько раз пытались. Ни тушканчика тебе словить, ни травы поесть какой-то. До базы ещё приблизительно восемьдесят километров. Осталось совсем ничего. Только сильнейший выживет. — Голод всегда творит чудеса, — улыбнулся Миллер. — Не пытки, не страх, не унижения. Просто обычный голод. — С каких пор ты в философы заделался, Миллер? Ещё недавно они считали, что почти выиграли войну, праздновали победу, — а сегодня готовы отдать всё, унижаться, корчиться — за крохотный кусок еды. Миллер и вовсе сказал, что вылизал бы своему командору очко за военный сухой паёк. Учитывая то, что сухой паёк и собаки здесь не едят, — дело дрянь. — Джейкоб? — Миллер улыбается. Он всегда улыбается, всегда пытается подбодрить. — Чего задумался? — Всё тебе расскажи. Жрать хотелось так, что ни о чём другом думать было нельзя. Сид успел сотни раз разочароваться в себе, потому что не мог вытерпеть голод. Жажда усиливалась с каждой секундой. Всё сильнее, всё острее, всё больнее. Стало неспокойно. Джейкоб посмотрел на Миллера и голову посетили самые ужасные мысли, которые только могут посетить человека. Конечно, ему случалось голодать и раньше. Но так долго — впервые. Шесть дней. Впереди только степь и пустыня. Днём — палящее солнце, парит до удушения. При жаре долго и далеко не прошагаешь, надо будет отдыхать, завернувшись в футболку. Даже скорость выносливых солдатов по пустыне примерно четыре километра в час. Если всё пойдет как по маслу, в чём лично Джейкоб очень сомневается, путь займет всего ещё два-три ночных перехода. Но есть проблема. Ночью здесь ещё хуже. Ночи здесь холодные и темные, хоть глаз выколи. Да и ещё в этих местах месторождения металлов слишком бедные для промышленной разработки. Поэтому компас иногда выделывает такие трюки, что положиться на него нельзя. Если они собьются с курса хоть на один градус, непременно пропустят кишлак возле базы. И пойдут дальше, не имея шансов на спасение. Ориентироваться по звёздам с точностью до градуса — это проблема даже для профессиональных путешественников или кочевников. Чего уж говорить про обычных вояк. Шансов выбраться живыми не так уж много. Вокруг полно змей, попадаются степные волки. Ночь в пустыне прохладна, но костёр они зажгли не для того, чтобы согреться. С костром не так страшно. С костром меньше ужаса лезет в голову. Это днём пустыня кажется тихой, когда животные да взрывы производят столько шума, что заглушают всё звуки песков. Ночью же много их — непонятных, а оттого устрашающих звуков, негромких, едва слышных. — Миллер? — негромко позвал Джейкоб, разглядывая пламя, словно ища в нём изъян. Костёр из сухого овечьего навоза почти не даёт пламени, но с ним веселее сидеть и слушать пустыню. К тому же у костра, из чего бы он ни был разведен, можно погреться. — Чего тебе, Сид? А самое главное — костёр виден издалека, даже ночью, при свете звёзд. — Ты мой лучший друг, Миллер. Ближе тебя у меня никого нет. И уже не будет. За свою недолгую жизнь Джейкоб всего один раз встречался с волками. Но успел хорошо изучить их повадки. Знал он также и то, что сегодня они вряд ли нападут. Они чуют людей, они голодны и злы. Но сегодня их мало, — это по вою можно было определить, — иначе бы выли беспрерывно, скулили и дрались. Сегодня волки боятся огня и людей. А вот завтра или послезавтра — другое дело. Тогда их будет много — больше, чем пальцев на руках и ногах Джейкоба. Волки воют не оттого, что они голодны. Они кличут своих собратьев, разговаривают, советуются. А когда их много — они ни с кем не разговаривают и ничего не боятся. Ни костра, ни людей с оружием. Нет тогда зверя здесь опаснее, чем волка. Ничто и никто не устоит перед ним. — Мужик, что-то ты совсем раскис. Моча в голову ударила? А ведь я тебе говорил, не пей её, рано ещё. Мы с тобой будем как Ромео и Джульетта. Напьёмся собственной мочи и откинемся. Джейкоб рассмеялся, громко, не сдерживаясь. Миллера он знал уже, наверное, лет шесть. В двадцать один ему скостили срок за хорошее поведение и он пошёл в армию. Дома нет, никто не ждёт. Но он не жалел. Первый год пребывания в армии выдался у Сида непростым, именно тогда проявилась его склонность к вспыльчивости и неприкрытой агрессии. Поначалу его перемещали из одной казармы в другую, но Джейкоб всегда находил с кем можно поспорить о жизни и понятиях. Чаще всего такое заканчивалось обычным мордобоем. После нескольких таких драк Джейкоба даже хотели выгнать. Пусть этот отморозок отправляется искать счастья обратно в тюрьму, а здесь ему не место. Тем не менее, потерять его они всё-таки не захотели. Армии важна была ярость солдата на поле боя. Когда об этом узнал Миллер, то сам напросился в казарму к Джейкобу. Миллер был племянником одного из взводных сержантов. С Джейкобом он познакомился во время посвящения в солдаты, и между ними завязались весьма неплохие отношения. Джейкоб вспоминал, что в первые трудные месяцы лишь неугомонный юмор Миллера мог вызвать у него улыбку. Все думали, что Миллер сумасшедший. С чего бы невысокому и легкому парню добровольно подселяться в казарму на соседнюю койку к тронутому, пересчитавшему рёбра всем своим предыдущим соседям, каждый из которых являлся значимым солдатом? К всеобщему удивлению, они сумели найти общий язык и даже подружиться. У Миллера, как оказалось, был талант рассмешить кого угодно, хоть дикого зверя. — Но вообще... — он чувствовал, как будто что-то давит ему под ложечку, отчего трудно дышать и нервы раздражаются. — Знаешь, Джейкоб, я рад, что мы познакомились. Ты хороший человек. Знай это. Миллер лёг боком на землю, подложив одну руку под голову, другой рукой стал рисовать на песке немыслимые фигуры. Набросал одну, быстро вытер её и, не поднимая глаз, теперь уже весь поглощенный работой, нарисовал ещё одну, потом третью, четвертую, пятую, шестую. Джейкоб перевёл взгляд на лезвие ножа в своей руке. Сейчас в нём боролись два чувства. Первое — которое было Джейкобом Сидом — орало, чтобы он немедленно откинул нож в сторону. Второе же, проснувшееся, когда он ещё вчера ночью смотрел на огонь, требовало вогнать нож в горло лучшего друга и почувствовать горячую кровь, которая станет толчками выходить из раны. Это было дикое, первобытное стремление убивать ради еды, чудовищный инстинкт, запрятанный веками цивилизованности в глубины подсознания и вернувшийся от осознания того, насколько легко ему теперь обрывать чужие жизни. — Сделай это. Я только обуза для тебя. — Что ты такое говоришь? — Джейкоб сжал нож, чувствуя кожей ладони холодный металл и грубую ткань, обматывающую рукоять. — Ты думаешь, мне в голову не приходят такие мысли? Я даже сейчас об этом думаю, — Миллер всё улыбается. — Я не такой сильный. У меня нет такой тяги к жизни. Я не смогу. Ты — другое дело. Сердце пропускает удар. Их взгляды встречаются. — Всё нормально, Джейкоб, — он засунул руку в карман и достал небольшую деревянную коробочку. Это музыкальная шкатулка. Миллер всегда носил её с собой. Он верил, что эта вещица приносит ему удачу. Джейкоб же думал, что удача — это миф. — Пусть эта шкатулка теперь тебе приносит удачу, — грустно смеется Миллер и передаёт музыкальную шкатулку Джейкобу. — Помни меня. Я не попрошу у тебя ни тризны, ни песен, ни памятников. Я не святой. Никогда не был святым. Закончи эту чёртову войну. Теперь тебе придётся сделать это за двоих. Мне жаль... Я не могу тебе передать, насколько мне жаль, Джейкоб. Ты мой лучший друг. Для меня было честью служить с тобой, офицер Сид. Джейкоб почувствовал, что внутри что-то сломалось. Рухнула дамба. Перед его мысленным взором по лезвию уже бежала кровь. Солдат стиснул зубы, а затем, издав глухой хрип, перешедший в нечленораздельный вопль, проткнул ножом горло Миллера. А потом ещё. И ещё. Кровь вытекала медленнее, словно была гуще. Запахло железом. Чёрная струйка сползла вниз по горлу, растёкшись пятном на зеленой рубашке. Миллер зашёлся в кашле, схватился за горло. Он забыл про Джейкоба. Забыл про лезвие ножа, заставлявшее его держать голову задранной кверху. Тьма вокруг казалась ему залитой кровавыми реками. Когда Джейкоб убивал его, Миллер смеялся. Смеялся своим тихим колючим смехом, похожим на кашель. А потом затих. И только что-то булькало в его горле. Он даже мертвый продолжал смеяться. Едва не плача, едва удерживаясь от истошного крика, Джейкоб начал стаскивать одежду с Миллера. Мужчина принялся кромсать безжизненное тело лучшего друга. Он вскрыл грудную клетку и брюшную полость. Он извлёк сердце с печенью и, отодвинувшись, пристально взглянул на лежащие в его руках окровавленные внутренности. Сердце он положил обратно. На один короткий, почти неуловимый миг его губы сурово и горько сжались. Он убил своего лучшего друга. Надо сказать, что печень Миллера пахла препохабно. Видимо, он чем-то болел, потому что печень была слишком мягкой консистенции, едва сохраняя структуру. Не задумываясь над её вкусовыми качествами, сохраняя спокойствие и напрягая все лицевые мышцы, чтобы не скривиться в гримасе отвращения, он с видимым удовольствием откусил приличный кусок. Он ел её большими кусками, почти не пережевывая, весь перепачкался, а ветер услужливо набросал на липкие места песок. Пришлось счищать его с щек, подбородка и шеи. Джейкоб вновь лез в кучу потрохов, ковырялся в кишках окровавленными пальцами, перерезал жилы собственными ногтями, что-то связывал, скручивал. Так тепло. Прерваться мужчину заставила лишь подкатившая к горлу тошнота. Немного погодя его вырвало — желудок не справился с новой пищей и её объемом. Это привело в чувство, но лишило сил. Он присел рядом с Миллером и взял в руки музыкальную шкатулку, единственную свою ценность. Завёл её, утирая кровавыми руками слёзы.Only you can make all this world seem right Only you can make the darkness bright
— Прости меня, — мужчина закрыл лицо руками и заплакал. — Ближе тебя у меня уже никого не будет. Никогда. Где-то завыл волк. Его тоскливую песню подхватил ещё один. Внезапно Джейкоб почувствовал себя своим среди них, таким же одиночкой, отщепенцем, ищущим уединения и, спокойствия не зная, где, не зная зачем.. Мы всегда друг за друга горой, Пока нас не разлучит смерть.