Ганс Лангсет жив

- Решил отпустить бороду, а толку нет. Позволишь? - Баки приваливается к дверному косяку. Голый, только на бедрах полотенце. Живот с горчичным налетом субтропического загара и густой порослью жестких волосков. - Валяй, - Стив откладывает станок. В ванной тесно, когда Баки подходит к нему, Роджерс вспоминает, как он двигался над ним со скрипом складной двухспалки в голубые предрассветные сумерки Бруклина. - Это Джимми Уэйкли. Сделай громче, - просит Баки. Транзисторный радиоприемник на волне сороковых и солдатской молодости, когда они пили виски в пыльном джаз-клубе, ели консервированный чили и устраивали кулачные потасовки за Мэй Уэст. Баки вынимает станок из теплой воды, берет рассохшееся розовое мыло. От него пахнет жареным луком, потом и соусом карри, волосы на затылке влажные. Когда Роджерс впервые встретил его, он был сломлен. Пытался спрятаться на задворках Бруклина. Альбом для рисования, мальчишеская майка и тридцать центов. Пальцы немеханической руки у Баки загрубевшие. - Так нормально? - спрашивает он, сбривая отросшие волоски под его подбородком. Станок времен Кинга Жиллетта, со сменным лезвием острее перочинного ножика. - Стало быть, больше не придется делать это самому. - Толку было. Я с тобой до конца. У Роджерса борода неподстриженная, липкая от крови и трупного пепла. Барнс сказал, будет следить за этим. Барнс мертв.