***
[ Кактус — тебе не надоело одиночество? ]
***
Весна — ненавистна. Окружающий мир цветёт, и Рейна мучима приступами фантомной аллергии: крылья носа дрожат приступом чихания, который так и не наступает, а глаза слезятся. Прикрывая их, девушка трёт пальцами веки устало; сознание постоянно терзает напоминание, что в комнате её продолжает оставаться цветок, хранящий отпечатки Кумико, и не выбрасывать его, оставлять для него место в своей жизни — лицемерие. Совладать с собой не получается, и оттого Рейна злится-злится-злится, мотая головой из стороны в сторону, словно мошек отгоняя. Школьные клумбы высаживаются гортензиями. Щека поддерживается рукою и локоть, упирающийся в поверхность парты, начинает гудеть и болеть — из окна девушка посреди урока, забывая про экзамены, будущее поступление, наблюдает меланхолично за тем, как девочки-первогодки смеются, подбегая попеременно к своему учителю и что-то спрашивая, указывают на клумбы, а попутно кокетничают в открытую. Они возятся с кустами, у которых светлыми тонкие ветки, будто иссушенные и мёртвые. Внезапная ассоциация — эти гортензии на саму Рейну похожи — рождают вспышкой новую волну злости. Скребок ногтями по парте привлекает внимание своим режущим слух звуком, а девушка сдерживается едва от боли, ввинчивающейся в грудную клетку: вспоминается, как в средней школе Кумико также пачкала руки в земле, улыбалась по-солнечному широко и не замечала тёмного мазка на носу и лбу, неловко смеясь, когда Рейна молча подходила и стирала их, улыбаясь мягко уголками губ. За дверями кабинета после звонка спасительного ждёт удар в солнечное сплетение: Хазуки в школу приносит белоснежные кружевные хризантемы с листьями-пёрышками и собирает восхищённые ахи и охи. Румянец смущённого довольства трогает её щёки, натянутые улыбкой — похожи на крепкие круглые бутоны пионов; Рейна фыркает, отворачиваясь и идя дальше по коридору. Малейшие тона цветочных ароматов вызывают муть тошноты, а из головы не выходит тот факт, что взгляд у Хазуки светится, как у тех самых влюблённых по самые уши, когда в голове ветер, пахнущий сладкой выпечкой и проклятыми цветами. Пятки врезаются в землю, когда Рейна резко тормозит, и резина подошв, мерещится, нагревается от трения, начиная плавиться. Из груди вырывается против воли всхлип, а пальцы сжимают рубашку, комкают удушающий воротник.***
[ Белые хризантемы — честные и верные отношения ]
***
Возвращаться в класс не хочется: проходящих мимо учителей или директора девушка пережидает в кладовках для швабр, обмениваясь с молчаливой темнотой сотней оттенков вздохов. Счастливая Хазуки, любовно сжимаемые стебли хризантем — цветы ей дарит, кажется, тубист, что в последнее время девушке стал часто помогать и поддерживать улыбками тёплыми, теплее, чем кому-либо за всё время в оркестре дарил. Становится липко, и Рейна отчаянно трёт ладони о юбку. Если бы она подарила Кумико цветы, ей бы понравилось? Случайно брошенный взгляд натыкается на фиалки, усеивающие почему-то один из школьный подоконников (девушка поклясться готова, что раньше их тут не было). Издёвка, от которой мутнеет в глазах. Пальцы погружаются в землю — комочки забиваются тотчас под ногти, вызывая желание напрочь вырвать их, шершаво проходятся по коже, отчего Рейна бесится, ощущая покрывающий ладони плотный слой земляной пыли. Тонкие брови сводятся, и вместе с возникающей между ними морщинкой появляется головная боль, острая, давящая, подобная иголкам, что мучительно входят под черепную кость, задевая остриём мозг. Обе кисти в цветочный горшок не помещаются, и Рейна рычит сквозь зубы, расшатывает его, стукая дном о школьный подоконник. Хаотичное переплетение тонких корней оказывается крепко сомкнутым в дрожащих от ярости ладонях, и девушка выдёргивает фиалки из горшка, стискивает — стебли и листья ломаются беззвучно, оставаясь мутноватыми разводами сока по рукам. Рейна сглатывает — хронической ангиной больно — и отпускает цветы упасть глухо на пол. Фиалки вырываются из почвы одни за другими и осыпаются землёй и смятыми лепестками. — Что ты?.. — вопрос Кумико не договаривает — обрывает на середине, когда на лице проступает помоментно, как замедленной изрядно съёмке, узнавание, кто перед ней. И тогда девушка замирает, цепенея, и из приоткрытого рта пытаются вырваться смутные звуки, недостаточные для слов. Рейна на неё смотрит как-то рассеянно, словно бы сквозь; голова её, запрокинутая к бесконечному незабудковому небу, томящемуся по ту сторону оконного стекла, чуть поворачивается в сторону Кумико, и взгляд встречается с её — карамелью густой, на просвет золотисто-прозрачной. Ещё одна издёвка: только Кумико могла выйти из класса в учебно-пустующие коридоры и свернуть, чёрт возьми, именно сюда, увидев девушку такой. — Фиалка, — отстранённо, точно самой себе, выдыхает Рейна, и опускает голову низко-низко, разглядывая распятые останки цветов. На растерянное «что?» — резкий поворот головы, передёргивание плеч, будто девушке зябко, хотя на улице тепло до того, что даже кое-кто успевает вытащить из шкафов купальники и поехать к прозрачным озёрам и морям. Поднимая ладони внутренней стороной, Рейна долго смотрит на них — первые секунды не видит, а потом рассматривает грязные разводы. Усмешка вздёргивает, как марионетку, правый уголок губ. Она не повторяет сказанное, только отряхивает руки безжалостностью о форму, а затем чеканит шаг дальше по коридору, вбивая ступни в школьный пол, и так избитый множеством ног. «Косака…» — срывается у Кумико с губ, и кончики пальцев её фактически прикасаются к руке девушки (мажут секундно по рукаву рубашки), почти ловят её, вынуждая остановиться. Длинный вдох — Рейна позволяет себе замедлиться лишь настолько, после идёт уверенно дальше по коридору, фальшиво-гордо поднимая голову.***
[ Фиалка — никто не знает о нашей любви ]
***
Тренированные часами, годами, упрямством губы продолжают извлекать из трубы звуки, но девушке кажется, что она уже потеряла слух, а с ним и разум: ноты разбегаются озорниками, скачут по страницам, да и дыхание в груди заканчивается. Закончилось, вроде бы, ещё задолго до этой репетиции. Чужая ладонь опускается на плечо — жаркая крепость прикосновения. Рейна вздрагивает, а сердце кульбит в рёбра совершает; Нобару что-то ей говорит, объясняет и указывает на ноты. Кивки согласные выходят скорее машинальными: девушка слушает себя предельно внимательно. А внутри, в общем-то, пустота. Раньше Нобару — источник трепетных выдохов, разъедающий постепенно мышьяк, а без наблюдающей издалека внимательно Кумико он, отчего-то, не колышет даже. Рейна тянется свободной рукой, а вторая стискивает трубу, лежащую на коленях — металл словно бы плавится и течёт вниз по ногам, капая тяжёлыми кляксами на пол. Кончики пальцев касаются чужой ладони, смело в своей безумной решительности скользят по ней, изучают. Внутри всё так же не дрожит. На недоумённый вопрос, удивлённо вскинутые брови наставника девушка не реагирует — её рука равнодушно спадает вдоль тела, глаза упираются в ноты. В этой комнате определённо не хватает Кумико. — Голубая фиалка, — бормочет Рейна; из груди вырывается смешок, когда Нобару тоже переспрашивает «что?», только абсолютно в иных интонациях, чем Кумико, и звучит инородно.***
[ Голубая фиалка — всегда буду верной ]
***
Школьное здание пустует: в каждом классе идеальной ровностью стоят парты и стулья, доски вымыты до такой чистоты, что ловят блики солнечного света, а почва во всех цветочных горшках увлажнена заботливым поливом — про них никто никогда не забывает, и это Рейну тоже раздражает. Впереди цветение сакуры, и она не знает, как пережить эти дни, когда улицы кишат понаехавшими туристами, будто цветущих деревьев в их странах не существует, а воздух пронизан миражным, едва уловимым цветочным запахом, не говоря уже о лепестках, что усеют каждый бу* города. Руки замком заложены за спину. Глаза опущены, изучают носки лакированных школьных туфель. Мысленно Рейна сравнивает себя со псом, преданно ждущим у двери: она вслушивается в каждый звук, и иногда кажется, что уши чувствительно дёргаются, ловя жадно каждый шорох в ожидании приближающихся шагов. Это нервирует, особенно потому, что уходят припозднившиеся учителя, хлопая дверьми, и девушке начинает казаться, что записка её, написанная дрожащими руками на собственных коленях, так и не была найдена, не была прочитана, может, стала просто выпавшей и растоптанной сотнями ног. Коридоры красит разворачивающийся во всей своей красе закат — Рейна запускает ладони себе в волосы и сжимает остервенело, не зная, куда деть заполняющее её разочарование и обиду, просто задыхается от страха, что её поняли не то что неправильно, но уродливо. — Косака, — голос Кумико, произносящий её имя, передёргивает тело дрожью. Грудная клетка судорожно вздымается в попытках вдохнуть, и девушка медленно поворачивается в ту сторону. У Кумико волосы похожи на гречишный мёд и пахнут наверняка также — шальная мысль, от которой щёки тут же горят. — Ты хотела со мной поговорить? Почему именно после занятий? — девушка медленно поднимает руку, зажимая в пальцах сложенную в несколько раз по первоначальным изгибам записку. Улыбка на губах Рейны выходит неосознанная: — Белая фиалка. Растерянность в очередной раз читается на лице Кумико: она вскидывает брови, неловко переспрашивает, часто моргая. Делая шаг к ней — один-единственный, твёрдый, уверенный, — Рейна протягивает тонкую брошюрку, что в начале года старшей школы была вручена клубом флористики. — Белая фиалка, — повторяет; вдохи выходят жадными, пытающимися ухватить запах Кумико. По правде сказать, она всегда пахла чем-то цветочным.***
[ Белая фиалка — давай рискнём ]
***