Замок

Muse – Unintended Ты был необыкновенным. Все о тебе так и говорили:"Необыкновенный". Хотя из уст этих самых "всех" подобная характеристика была скорей отрицательной, чем положительной. Я только поступил в Кембридж, только вошел в маленький окололитературный и в тоже время псевдофилософский кружок, когда мне рассказали о тебе. Яркий, дерзкий, невыносимый. Тебя не могли терпеть, но тобой не могли не восхищаться. Второкурсник, чьи непокорные черничные кудри разбили сердце не одной младшей сестре наших ребят. Второкурсник, который мог спорить с любым из профессоров, не обращая внимания на количество ученых степеней. Второкурсник, о чьем блестящем уме успели сложить легенды. Могу ли я описать, как я чувствовал себя, когда слышал о тебе? Мы оба знаем, насколько я был недалек, как топорно и скрипуче мыслил, заливаясь краской при любом споре, словно меня уличили за подглядыванием. Я и представить не мог, что... Ты был легким и звонким как струна в тот день. Прямые серые штаны, тонкая белоснежная рубашка, перехваченная шерстяной жилеткой, элегантный, почти женский портсигар, вечное движение и вечный вызов. Я был неуклюж, чуть было не вылил на тебя бокал с дешевым едким вином. Ты тогда холодно изучающе смотрел на меня своими пустыми глазами, глубоко затягиваясь и заполняя приторным дымом шумную комнатку, набитую гогочущими юношами. Ты тогда что-то говорил о музыке, я лишь кивал, потому что абсолютно ничего в этом не понимаю до сих пор. Потом ты раздобыл виски, начал рассуждать о католичестве, о каких-то философах... Я тогда быстро ушел, чувствуя, что моя голова буквально трещит. Через пару дней ты настиг меня во дворе, пытался что-то втолковать, рассказывал всякие несуразицы. Не знаю, как уж так получилось, но с тех пор ты пропадал у меня в комнате, читал, курил, разбил несколько моих тарелок, объяснив это словом "скука". Меня предостерегали, рассказывали, какой ты подлый и двуличный, что используешь людей, чтобы побаловать свое эго. Я же лишь отмахивался, понимая, что не могу жить без наших разговоров обо всем на свете, без твоих невероятных рассуждений о природе сущего. Ты клал свою голову мне на колени, я запускал свои пальцы в твои кудри, проводил по мочке уха, по нежной коже щеки. А ты говорил, говорил, говорил. Ты был убежденным атеистом. Поэтому, когда во время субботнего обеда ты на всю столовую, облаченный в подобающее одеяние и с выражением невероятной духовности на лице, произносил молитву на латыни, восхваляющую то, что ты яростно отвергал, мне казалось, что у меня, у меня, стоящего в другом конце залы, пытающегося безуспешно поймать твой взгляд, у меня земля уходит из под ног. - Джон, - говорил ты мне, - почему ты такой глупый? А, Джон? И в такие моменты я скидывал тебя со своих колен и начинал щекотать, ловко фиксируя твои руки. Я оказывался наверху и помирал от смеха, глядя как ты исходишь в хохоте, но не отстраняешься. А потом ты сказал, что я ужасный человек, потому что не вижу, что ты любишь меня. Ты так и сказал, замысловато, странно. Я ответил, что ты безумец. А через неделю влетел в твою захламленную комнату и поцеловал, поцеловал так, что свело скулы. Я очень хотел целовать тебя, заключать в объятьях, чувствовать тебя. Мне нужны были незаметные жесты, взгляды. Но мне нужно было и что-то большее. Когда я в очередной раз попытался почти вымолить у тебя поцелуй, ты сказал, что нас связывает любовь платоническая, физической же мы только испортим "небывалую святость этого союза". Святость этого союза. Шерлок, твои ли это слова? Так или иначе, я попытался сковать вожделение плоти, полностью погрузившись в твою душу. Никогда я не чувствовал себя таким счастливым. Мог ли я мечтать о том, что во всем свете найдется человек, который не только поведет за собой, но и с охотой последует за мной. В своих рассуждениях я перестал походить на школяра, многие вопросы (не без твоей помощи) стали ясны и понятны. Хотя я так и не выяснил, уготовано ли мне адское пламя за то, что я люблю тебя. Запрещено ли любить духовно? Или меня ждут пытки за те редкие, почти случайные твои прикосновения ко мне? Но даже если так... Наступила весна. Я тогда пытался отращивать усы, но ничего не получилось. Ты был как-то по-особенному добр ко мне. Близились экзамены. Мы часами спорили о Платоне, о Сократе, об Аристотеле. Перечитали огромное множество древнегреческих трагедий. Наполненные жизнью, мечтами, нас закружило. Ты стал чаще повторять, как дорожишь нашей дружбой. Наверное, тогда я и понял. В твоих глазах, таких холодных и пустых, затеплилась жизнь. Но жизнь эта не была связана со мной. Ты не мог в этом признаться даже самому себе. Я не мог признаться в этом. Летние каникулы мы провели порознь. Ты уехал в Грецию, там о тебе написали в газетах, потому что ты умудрился раскрыть какое-то преступление. Ни на одно мое письмо не ответил. Когда мы встретились осенью, нам пришлось знакомиться заново, находить слова. Просто нельзя было уже ничего вернуть. Даже сейчас, когда я жду твоего прихода, я не могу думать о тебе как не о чужом человеке. Мне хочется найти в тебе того Шерлока, которого я себе нафантазировал, о котором мечтал. Тебе же... Тебе тоже чего-то хочется. Почему я пишу это? Потому что ты Замок, к которому я шел, к которому мечтал приблизиться. Я петлял: то мне казалось, что я у самой цели, то тропинка опять сворачивала, увлекая меня прочь. Ты Замок, Шерлок. Замок, в котором я бы хотел жить. Но не всем желаниям суждено сбываться. Твой верный друг. Твой глупый друг. Д. Нераспечатанный конверт с этим письмом (дата: 1913 г.) был найден родственниками Шерлока Холмса в 1931 году.