Spogliarsi

Существует не так много вещей, которые Джеймс Мориарти находит интересными. Их можно пересчитать по пальцам одной руки: дорогие костюмы на заказ, едва скрываемая паника в глазах тех, кто не знает как вести себя в его присутствии, математика, декадентская поэзия угасающего сердцебиения и, конечно же, Шерлок Холмс. Шерлок, который, кажется, рождён только затем, чтобы быть ему равным и, в то же время, противоположностью, его перевёрнутым изображением, отражением в зеркале, королём на другой стороне доски. Шерлок, который сделал его живым, заставил ощутить то, чего он не знал о себе – что он может чувствовать так неистово надежду, разочарование, гнев и любовь в самой первозданной и жестокой её форме. Шерлок, который проводит дни под прикрытием на грязной свалке в Восточной Европе, разрушая империю, величия которой даже не может себе представить. Джим приседает – осторожно, чтобы не коснуться грязного пола коленями – и вытаскивает из кармана пальто инструменты для вскрытия замков. Вонь мочи и рвоты, повисшая в воздухе, вызывает желание проблеваться, заставляет искривить лицо в гримасе. Джиму нравится Майкрофт, но он разорвал бы ему горло голыми руками только за то, что тот бросил своего брата в таком месте. Шерлок заслуживает лучшего, он заслуживает всего, что Мориарти мог бы дать ему. В квартире обстановка немногим лучше. Воздух, хоть и затхлый, но пригоден для дыхания, пыль покрывает почти все видимые поверхности, за исключением дивана, маленького столика и серого пальто на плечах короля, лишившегося теперь своей короны. На полу грязная посуда, и Джим не сомневается, что на кухне ещё большая груда такой же, просто Пизанская башня грязи. Он думает, что с удовольствием свозил бы Шерлока в Италию, позволяя себе на миг вообразить то, чего никогда не произойдёт. На столе небольшой пакетик с белым порошком. Он притягивает взгляд Джима подобно крупнейшему в мире бриллианту. Разочарование проходит через каждую клеточку его тела, садится на кончике языка острым и горьким привкусом, который невозможно проигнорировать или проглотить. Затем к разочарованию примешивается ярость – к Шерлоку, к Майкрофту, который недостаточно заботился о своём брате, к себе, вмешавшемуся слишком поздно, к миру и снова к Шерлоку – до сжатых кулаков и вытянутых в прямую линию губ. Он всё ещё смотрит на пакет с кокаином. Джеймс мог уехать и забрать его с собой, не замечая слона в комнате, мог оборвать все связи, приводившие его к Шерлоку, признать, что человек, который в течение долгих лет был его единственным смыслом жизни – не более, чем жалкий наркоман, обычное животное, не имеющее ничего общего с образом, выстроенным у Джима в голове. Он может вернуться к своей машине и сосредоточиться на преступной сети или выстрелить себе в рот – для Мориарти нет никакой разницы между этими вещами. Он может (или должен?) сделать это, но улавливаемая краем глаза фигура мешает ему. Нечто в Шерлоке разбивает ему сердце – или что там у Джима вместо него. Этот едва различимый, почти незаметный шорох, крохотная трещина в громадном слое льда. Этот робкий звук, но каким-то образом он напоминает Джиму, что он всё ещё человек. Он слегка поворачивается, глядя на мужчину с капюшоном на голове – тот, согнув ноги, уставился в сиденье дивана – и этот образ совмещается с другим. И другого человека, немного ниже ростом и с более тёмными глазами Джеймс видел только в зеркале. Джим всё понимает. Джим понимает, что всё, что происходит с его врагом – беспредельный вакуум, не чёрный, но лишённый красок, отсутствие того, в чём нуждаются люди, чтобы жить – и вздыхает. Он перестал верить в Шерлока, в себя, а в Бога он перестал верить ещё когда ему было восемь. И он протягивает руку. Кончики пальцев едва касаются толстовки у плеча, там, где ткань образует складки. Движение вышло более деликатным, чем он рассчитывал, полным той заботы, какую может проявить только прекрасно понимающий человек. Оно похоже на жест, прерванный им на крыше много лет назад, осознаёт Джим, и горькая усмешка кривит его губы. – Шерлок. В ответ он слышит скулёж и шорох одежды с диванных подушек, намёк на движение, непонятно откуда исходящее. – Убирайся. – Шерлок. – Я вполне уверен, что не сплю и не нахожусь под воздействием наркотиков, и было бы просто великолепно, прекрати меня преследовать порождённые моим же мозгом видения. Мягкое прикосновение к плечу оборачивается хваткой, Джим с силой тянет Шерлока на себя и бьёт его по щеке. Жёстко. Теперь его покрасневшая рука горит. – Перестань вести себя как ребёнок. Он уверен, что никогда прежде не разговаривал с Шерлоком таким тоном – наполненным холодным и резким шипением, которое Мориарти оставлял для своих заказчиков. Может поэтому Шерлок так меняется в лице. Приподнятые брови, губы, раскрытые в попытке извлечь хотя бы звук. И впрямь убого. – Если ты скажешь что-то вроде «Как ты можешь быть жив? Ты же застрелился!», клянусь, Шерлок, я оставлю тебя здесь тонуть в этой… омерзительной заурядности. Мне нужен твой не наводящий тоску ум. Это ясно? Шерлок просто кивает. – Хороший мальчик. А теперь поднимайся, тебе нужна ванна. Ты воняешь. В Шерлоке Холмсе не осталось ничего, перед чем преклонялся Мориарти. Нет чувства превосходства, которое тот никогда не утруждался скрывать; нет льда мраморно-скульптурных черт его лица; нет неизменно задранного вверх подбородка и мягких прерафаэлитских кудрей, спадающих на лицо – вместо них лишь грязное месиво. Джим никогда не был так резок и груб с Шерлоком, но и детектив до этого не разочаровывал его настолько, порождая чудовищную неудовлетворённость. Мориарти имеет полное право вести себя так, как считает нужным. Если у Шерлока и имеются какие-либо сомнения, он не показывает этого: не говоря ни слова, он бредёт в ванную – Джим с облегчением обнаруживает, что она не так и ужасна, вполне чистая, в отличие от остальной части квартиры. Шерлок начинает раздеваться, когда Джим усаживается на ещё не жёлтую, но уже не белоснежную керамику ванны. Он дал себе слово не смотреть на детектива, и всё же, оставив наблюдение за постепенно заполняющейся ванной, он поворачивается на 180 градусов, фиксируя обнажённое тело Шерлока чернотой зрачков. Его взгляд, падая на украшающие бледную кожу шрамы и гематомы, не меняется. Джеймс продолжает сидеть с совершенно ничего не выражающим лицом и вихрем эмоций в груди; они не прорываются наружу, слишком сложные, слишком противоречивые, они как равные и противоположные силы, перечёркивающие друг друга. Малая толика вины. Лишь намёк на неё, и всё же первое, что чувствует Джим – это неутолимый зуд, раздражающий шум на заднем плане, который он не в силах заблокировать. Мориарти сожалеет, что пришлось зайти так далеко, он зол, ведь Шерлок оказался недостаточно хорош, чтобы предотвратить произошедшее – и к этой странной смеси горечи и злости Джим привыкал каждый день. И теперь пылающий жар в глотке сравним лишь с таким же жаром в груди, извечным пламенем ревности и страсти. Если Шерлок вынужден – почти постоянно – выдавать себя за кого-то, то этот кто-то обязан быть им. Они заняли его место и взяли силой то, что им не принадлежит, и руки Джима зудят так невыносимо, что он вынужден положить обе ладони на холодную поверхность ванны в попытке успокоиться. Он хочет прикончить их, хочет впиться в каждый синяк, каждый шрам на теле Шерлока, вновь вскрывая зубами и ногтями ещё не затянувшиеся раны. – Давай, садись. В его груди пожар, но в словах ласка. Они звучат не как приказ, и может именно поэтому Шерлок подчиняется. Однако, Джим поступает так не без причин. Его слова зажигают что-то в глазах Шерлока, нечто, заставляющее Джима вздохнуть с облегчением; в светлых радужках он замечает стремительно обгоняющие друг друга мысли, ощущает работу нейронов в постукивающем по белой кромке ванны указательном пальце. Детектив думает, и даже будучи абсолютно голым, с засаленными волосами и подтянутыми к груди коленями, он вновь обретает ту толику благородства, любовно хранимого в памяти Джеймса. Настала очередь Джима раздеваться. Он не спеша выскальзывает из одежды. Пуговицы расстёгиваются с трепетом, достойным ритуала в честь древнего божества,столь же повышенное внимание уделяется тому, чтобы сложить пиджак, рубашку и брюки, прежде чем они займут место на крышке унитаза. Только затем Джим погружается в горячую воду. – Ты, если хочешь, говори. Пока есть что умного сказать. Шерлок чуть кивает – он прекрасно знает, что поставлено на карту. Это его способ показать, что он всё понял и не хочет вновь разочаровывать Мориарти, своеобразное метафорическое рукопожатие, скрепляющее негласное соглашение. Детектив смотрит ему прямо в глаза. Прошло уже довольно много лет с тех пор, как кто-то смотрел на Джима так напряжённо. – Зачем ты здесь? – Здесь, в этой комнате, или на этом свете? – И то, и другое. – Я не могу видеть тебя таким. Это… Душераздирующе. Мучительно. – Скучно. – Это ответ только на один вопрос. Почему ты всё ещё жив? Ты хотел умереть. Вода смывает налёт посредственности с его тела, разума и сердца вместе с грязью. Джим уже может рязглядеть в Шерлоке слабый проблеск его личности, узнаваемый в прямоте фраз, и прикрывает глаза, на мгновение утопая в этой внезапной резкости. Это подобно объятиям, только привычнее. – Тогда ты так не считал. Шерлок глядит в сторону, уставившись на что-то невидимое слева от него, и, судя по всему, поистине занимательное. Замешательство смотрится на нём великолепно. – Признаюсь, это заняло у меня некоторое время. Но как только я пришёл к такому выводу… Шерлок из тех людей, которые всегда считают себя правыми, он даже не допускает мысли о том, что может не понять кто находится перед ним. Он допускает всё что угодно, основываясь лишь на косвенных данных, которым недостаёт истинно научной природы; Приоткрыв губы в полуулыбке своенравного молодого бога, детектив смотрит на вас и сообщает всё о вашей жизни, о том, кем вы считаете себя, чем занимаетесь. Это возбуждает и раздражает, это нелепо и да, опять-таки, это возбуждает. Если бы только ситуация была иной – если бы они были сейчас на середине их игры, если бы он не помогал Шерлоку, не был бы столь безрассуден – отношение детектива к нему раздражало бы, возможно даже, до самого момента выбывания из игры. Но есть то, что есть, и Джеймс просто не может злиться на него сейчас. Он брызгает водой в Шерлока и смеётся, когда тот морщит брови. – Я всё ещё хочу умереть. Но ты не хотел сделать то же самое, поэтому мне пришлось изменить планы. Джим произносит это с тенью улыбки на губах, как если бы рассказывал анекдот. Его способ сообщить, что он не желает говорить об этом сейчас. – Давай, наклони голову. Шерлок смотрит на него несколько секунд, кажущихся бесконечными – он в замешательстве, он жаждет задать вопросы, выяснить больше, и в то же время опасается всё испортить, ляпнув что-то не то. И в завершение своего (довольно заметного, к слову) внутреннего конфликта детектив наконец решается выполнить то, что ему сказали. Он опускает голову, утыкаясь лбом в колени. Выглядит это так, будто Шерлок встаёт перед ним на колени. С этими мыслями Джим запускает руку в шевелюру детектива, представляющие собой скорее спутанный комок, чем волосы. Он закручивает вокруг пальцев несколько локонов и натягивает их – о, он всегда хотел это сделать, с самого первого раза, когда только увидел его, прикинувшись бойфрендом Молли и оставив невежественному детективу свой номер, рассчитывая на секс. Джеймс вздыхает, полуприкрыв глаза, его член уже наполовину твёрд. Спустя несколько секунд он берётся за лейку для душа. Вода скатывается по волосам Шерлока, стекая и оставаясь крошечными капельками на его широких плечах, мускулистых руках, спине, согнутой так, что выделяются позвонки. Это выглядит так, будто он облачён в сотни мельчайших бриллиантов. И Джим не знает хочет ли он слизнуть их или сохранить так навсегда. Он берёт белую бутылку неизвестного шампуня. Написанные кириллицей ярко-красные слова сулят мягкость и совершенство локонов, но посредственность продукта ясна: выдавив небольшое количество, Джим кривит губы в гримасе отвращения. Он не любит дешёвые вещи, даже когда те приятно пахнут. Не то, чтобы это было так важно сейчас, но у него нет других вариантов. Он моет волосы Шерлока, как будто это наиважнейшее дело в мире, как если бы от этого зависела его собственная жизнь. Должно быть, он неплохо справляется, потому что как только его большие пальцы перемещаются на шею, Шерлок вздыхает. Этот звук едва ли не сексуален, он пробегает по позвоночнику Джима подобно электрическому заряду. Пожалуй, он куда безрассуднее, чем хотел бы считать. – Последний раз, когда кто-то мыл мои волосы, мне было шесть. Голос Шерлока низок и приглушён, как если бы доносился из параллельной реальности. Возможно, он действительно принадлежит параллельному миру, ведь детектив, как прекрасно знает Джим, никогда не делился с ним размышлениями и воспоминаниями о личном. Потому что губы Шерлока неизменно изогнуты в хищной ухмылке и ни разу не произносили таких слов, тихих, звучащих неподдельно искренне. Джеймс осведомлён о прошлом Холмса, но, несмотря на это, ничего не сказал. Он остался неподвижен и тих, взирая словно ученик на своего Бога. Исчезает грязная квартира, пакет с белым порошком в соседней комнате, испаряются гнев и разочарование и это настолько неожиданно, быть свободным от всех этих эмоций, что Джим откровенно поражён. – Мне нравилось притворяться пиратом. – В голосе Шерлока заметна улыбка – Не смейся! – Тотчас же добавляет он голосом, решительный тон которого слегка подпорчен ноткой детской обиды. Джим и не смог бы этого сделать. Да, он мог позволить себе немного посмеяться, пока Майкрофт рассказывал ему о любви своего брата к пиратам, и, пожалуй, счёл ещё более занятным увлечение детектива, когда Эвр повторила то же несколько месяцев спустя, добавив больше деталей. Но перед Шерлоком, показывающим себя таким, какой он есть, искренним и человечным, каким никогда не был в прошлом, Джим никогда не смог бы этого сделать. – Когда я был маленьким, я играл на заднем дворе в резиновых сапогах, чересчур больших мне, и любил тайком пробираться в такие места, после которых вся моя модная одежда оставалась в грязи и зелёных пятнах от травы. Мыться после этого я не любил. Да и где вы, в конце концов, увидите безупречно чистого пирата с идеальной причёской? Слушая, как Шерлок рассказывает о своём детстве, Джим ощущает, как согревается. И причина не в давно уже не горячей воде. Открываются десятки теперь уже невозможных сценариев развития событий, альтернативных вселенных, наполненных созвездиями и жаждой приключений, в которых нет места Карлу Пауэрсу и пропитавшемуся запахом алкоголя отцу. Если бы только они встретились раньше. Если бы… – У меня не было друзей. Но это меня не тревожило. Ведь был Рэдберд. Вообще-то, я мало что помню о нём. Только волнистую рыжую шерсть и то, что он был лучшим псом в мире, и он должен был умереть. Он замолкает. Джим вспоминает рассказ Эвр о Викторе Треворе и ничего не говорит. – Это было жестоко, но… все умирают рано или поздно. – Шерлок качает головой, затем поднимает её, чтобы взглянуть на Джима. – У тебя когда-нибудь было домашнее животное? Джим смеётся. Ополаскивает волосы Шерлока, затем снова берёт шампунь. – Мои родители не хотели животных, хотя если бы такая просьба исходила от моего брата, они, быть может, и согласились бы. Годы спустя я подумывал о том, чтобы завести себе паука, но это было бы слишком банально, даже для меня. Впрочем… Его голос отдаляется, теряясь так далеко в прошлом, что он видит его словно бы чужими глазами. Куда более скромный домишко, чем тот, в котором он живёт сейчас. Лондон, огромный, неизведанный и серый, куда они только что переехали. Джим смотрит в большущие голодные глаза ребёнка в поношенной одежде, с обкусанными ногтями и чуднЫм акцентом, всем своим видом выражающего неудовлетворённость. Уже тогда он имел завышенные ожидания и слишком быстро соображал. Единственное, в чём можно ошибиться, так это в предмете его разочарования – это не Шерлок, а город, не способный удовлетворить его нужды. Огромный, стремительно развивающийся, полный людей, и с некоторыми из них Джим уже успел столкнуться: с учителями, не сумевшими найти с ним взаимопонимания, с одноклассниками, удерживавшими его голову под водой до тех пор, пока вода не начнёт заполнять лёгкие. Отнюдь, запах хлорки не был тем ароматом, который он хотел ощущать. Но всё это не напоминает ему о Шерлоке Холмсе. Должно быть, он перестал мыть Шерлоку волосы, потому как тот тянется головой к его пальцам, жестом настолько естественным и непроизвольным, как моргание. Детектив, видимо, этого даже не заметил. Джеймс усмехается; Шерлок напоминает ему собаку, требующую, чтобы её приласкали. Прежде чем продолжить повествование, он одаряет детектива столь необходимым ему вниманием. – Однажды, я нашёл сороку. Она была со сломанным крылом и вся в царапинах, оставленных, видимо, одной из кошек, обитающих в том районе. Крошечная, совсем детёныш, и её безуспешные попытки вывернуться заставляли её выглядеть ещё более странно и пугающе. Никогда прежде я не видел ничего настолько…живого. Джим замолкает. Он заново ополаскивает волосы Шерлока, затем передаёт ему гель для душа. И пристально рассматривает детектива, пока тот намыливается. – Я знаю, о чём ты думаешь. «Когда видишь нечто настолько беззащитное, твой первый порыв – уничтожить это, просто потому, что можешь». Ничего подобного я не чувствовал: нет ничего выдающегося в том, чтобы убить уже мучающееся от боли существо. Это было бы неинтересно. Знаком Джим показывает Шерлоку повернуться, чтобы он мог вымыть ему спину. – Итак, я взял её домой. Спрятал в куртке и принёс в свою комнату. Ухаживал за ней, применяя скромные знания медицины, почёрпнутые из книг. Я брал хлеб, остававшийся на столе с ужина и, никем не замеченный, приносил его в комнату. Это было не сложно, моя семья предпочитала делать вид, что меня вовсе не существует. Иногда я уходил ловить червей и когда возвращался домой с грязными разводами на коленях, отец всегда смеялся, он воображал, что так и должны развлекаться мальчишки. Пальцы Джима оказываются над ссадинами и, на одно мгновение, он представляет себе, что сам явился причиной их появления. Наваждение длится недолго. Багряные ореолы невозможно охватить кончиками пальцев – чтобы стать жёлтыми, им потребуется несколько дней, и ещё больше времени, чтобы бесследно исчезнуть, оставляя чернеющий холст кожи готовым быть заново разукрашенным – челюсти Мориарти с ожесточением сжимаются, когда он слегка надавливает на гематомы. Шерлок издаёт стон, и Джим не может утверждать от боли он или от чего-то другого. – Замысел был в том, чтобы сделать её зависимой от меня. Относиться к ней с любовью только затем, чтобы позже прервать ту жизнь, которой, как я считал, я обладаю. Я желал увидеть в её блестящих глазах борьбу и осознание того, что её предали. Руки пробегаются по всей спине, и снова поднимаются к плечам, обвиваются вокруг шеи Шерлока. Джим ощущает пульс в кончиках пальцев и, на мгновение, может поклясться, что их сердцебиение синхронно. – Как ты можешь догадываться, всё пошло не так, как я ожидал. Я тогда только что переехал в Лондон и был одинок, и… Она была гораздо смышлёнее, чем кто-либо из моих знакомых. Мне нравилось её присутствие: я всегда оставлял окно открытым, чтобы она могла прилетать и улетать, когда ей вздумается, а она любила сидеть на моём справочнике по астрономии и закрывала глаза, когда я гладил её перья. Временами она даже приносила мне блестящие вещицы. В основном мусор, за исключением кольца, которое я сумел продать почти за сто фунтов. Джим замирает, облизывая губы. – Однажды она перестала меня навещать. Где-то погибла, может кошка её съела или случилось что-то ещё. Ванна слишком мала – меньше той, в которую Джим заползает после тяжёлого рабочего дня, окружённый разноцветными мыльными пузырями и фантазиями, неизменно разными, но постоянно вертящимися вокруг Шерлока и заканчивающимися рукой Джима вокруг члена. Он уже чувствует как начинает покалывать в ногах. Джим скребёт кончиком языка по нёбу, как будто это может снять неприятные ощущения. Прежде чем он разобрался наконец с физиологическими причинами этого явления, на ум ему приходили ассоциации с телевизионными помехами и десятками резвящихся муравьёв. Он гадает что бы об этом подумал Шерлок – и ясно видит, как тот закатывает глаза, фыркает и отвечает сердито, таким тоном, каким обычно обращаются к маленьким детям, слишком глупым, чтобы понимать что им говорят. Этот образ, в их почти домашней обстановке, заставляет Джима улыбнуться. Детектив поворачивается к нему прежде, чем Джим успевает задать вопрос. В его движениях только изящество и ничего лишнего. Вода переливается на пол, впитываясь в лежащую на нём одежду – Джим не обращает внимания, ведь одежда не его. Шерлок чуть не поскальзывается, как длинноногий щенок, толком ещё не научившийся ходить. Из губ Джима раздаётся лёгкий тихий смешок, застающий его врасплох. Изумление на лице Шерлока держится недолго, тотчас же сменяясь другим выражением, как в тех случаях, когда он пытается кого-то запугать (и терпит в этом неудачу). – Что ты чувствовал, когда она умерла? Теперь они смотрят друг на друга. От напряжённого взгляда Шерлока как-то неловко, это обескураживает, но именно поэтому Джим решает ответить максимально честно. У них, в конце концов, похоже, сложилась традиция разговаривать излишне серьёзно о всякой ерунде и не относиться всерьёз к вопросам жизни и смерти. – Нет, я не оплакивал её, но… скучал. Я был в ярости, во всяком случае, в первое время. Сохранил ей жизнь и… – Джим склоняет голову к плечу. – Она принадлежала мне. Я хотел, чтобы она умерла именно от моей руки, а не из-за чего-либо ещё, хоть бы это и было для неё лучшим исходом. Молчание между ними никогда не бывало неловким. Впрочем, отчасти это тяжело; они никогда не могли находиться вдвоём в одном помещении и просто заниматься каждый своим делом, как не могли и признаться в присутствии рядом другого. Слишком много молчаливых разговоров. Джим не имеет ничего против такого молчания. Он демонстративно потягивается, изгибая губы в ухмылке. Шерлок не следит за этим движением, для него почему-то гораздо больше эротичности в дуэли взглядов, чем в чём-то другом. – Я не понимаю. – Это не так и сложно. Ладно, ты не в форме и… Детектив прерывает его, не давая закончить. Шерлок словно сжатая пружина. Он напряжён, это читается в затвердевшей линии челюсти и сжатых до побелевших костяшек кулаках, в замедлившем своё течение времени, за которое он сокращает расстояние между их обнажёнными телами. Джим осознаёт, что не будь сейчас между ними преграды в виде ванны, Шерлок был бы всего в каких-то миллиметрах от его носа, жарко выдыхая слова своим чарующим голосом, более низким, чем это необходимо в данной ситуации. Если бы ему особенно повезло, быть может, он даже избил бы его. – Ты не хочешь убивать меня. Ты желаешь моей смерти, но не хочешь убивать меня сам. Шерлок изменился за эти годы. Это бессмысленно отрицать. Только безумец стал бы отрицать то, что у детектива теперь есть люди, которые его любят, которые оплакивают его смерть. Люди, которых он может называть друзьями. И Мориарти ненавидит их. Друзья превращают Шерлока в кого-то скучного и сентиментального, они заражают его своей заурядностью, самым опасным и губительным вирусом на свете. Джеймс их ненавидит, но что вызывает у него ещё большее отвращение, так это взаимная симпатия Холмса к ним. Всё, чего желал бы сейчас Джим, так это разорвать этих ничтожных людишек на куски. Вскрыть грудную клетку каждого из них, засунуть руку в проделанную им дыру в поисках того, что делает их такими особенными для Шерлока. Детектив изменился за эти годы, но бывают моменты, когда, кажется, не проходит и секунды, и он снова превращается в эгоиста, охотно готового подвергнуть опасности жизни других людей лишь ради того, чтобы решить отличную сложную задачку. И сейчас один из таких моментов. Заурядные людишки – те самые, что окружают Шерлока и утверждают, что любят его, хотя очевидно ясна их полнейшая неспособность хотя бы приблизиться к тому, чтобы понять гения – они прозвали его ледышкой, машиной! В том, как Шерлок смотрит на него, нет и тени равнодушия. О, он вовсе не кусок льда, он – неподконтрольное пламя – давным-давно Джеймс заявил, что собирается выжечь ему сердце, но правда в том, что это никогда не было возможно; Шерлок Холмс испепелит себя сам, он станет творцом собственной смерти. Шерлок не машина уже по той причине, что цепочки его рассуждений и наполовину не вписываются в логическую схему, как бы он не доказывал обратное. Он разбирает каждый компонент на мельчайшие частицы, теряя из виду целое, он подвергает анализу лишь то, что отвечает его запросам. Что и говорить о его пристрастности. Пускай Шерлок и считает себя учёным, но раз за разом он терпит поражение, пытаясь обратиться к основам критического мышления. Джим знает правду – Шерлок до боли человечен. И это то, что, в конце концов, делает его столь интересным. Кажется, проходит вечность, прежде чем Джим разлепляет губы, чтобы ответить. – Не думаю, что я похож на того, кто не осуществил с кем-нибудь свои истинные намерения. Она была милой девчонкой. Воспоминания ещё отчётливы, но далеки, как кадры киноленты. Шаблонные свидания. Цветы. Утомительный секс с последующими объятиями и слащавым признанием в любви. Проблеск замаячившей впереди совместной жизни. Руки, обёрнутые вокруг её бледного горла. – Это было занятно. Но недостаточно, чтобы повторить эксперимент во второй раз. Представь себе: утро понеде… – Тогда зачем рассказывать? – Ты спрашивал о моём прошлом и я ответил. Не всё, что так жаждут получить твои прекрасные мозги, является кодом или шифром. Шерлок замолкает на минуту, оценивая достоверность сказанного. Он похож на ребёнка, который только что узнал что такое секс и должен решить для себя может ли что-то настолько гадкое реально существовать. – Так это было на самом деле? – всё ещё чувствуя себя неуверенно, он замирает, прежде чем продолжить. – Я хочу сказать, что мне нужно было знать правду, и когда ты стал рассказывать о сороке, я посчитал, что это имеет отношение к нашей игре. – Он помедлил. – Да, я прекрасно понимаю, что сорока – твой символ, а я – это ты и… – Боже, тебе действительно нужно отвлечься. Он доведён до отчаяния. Рассматривая Шерлока, Джим спрашивает себя, а был ли он таким же в те времена, когда сам принимал наркотики, и то же ли отчаяние понуждало его снюхивать дорожки кокаина с ширинки очередного парня. – Надеюсь, что я всё ещё здесь. Джеймс касается его, и Шерлок не двигается. Не двигается так же, как за несколько минут до этого, когда Джим сомкнул пальцы на его шее. На этот раз прикосновение более осторожное. Кончики пальцев едва скользят по шее Шерлока, вычерчивая незримый узор, поднимаются к челюсти, касаясь настолько нежно, что это вынуждает обоих мужчин чувствовать себя неловко. То, что происходит с ними сейчас – недопустимо. – У меня большое сердце, и я люблю устранять чужие проблемы. У Мориарти низкий и нежный голос. Он не принадлежит этой ванной, квартире, не принадлежит этому миру. Только звёздам. Джим прижимает свободную ладонь к лицу Шерлока, придавая ей форму чаши. Он тянется к детективу – совсем немного, и положение, в котором он находится сейчас, ещё неудобнее, но эту цену он готов заплатить за Шерлока – до тех пор, пока не ощущает его тёплое дыхание на своих губах. Поцеловать его сейчас было бы так просто. Джим испытывает это желание костями, венами, нервными окончаниями. И было бы так правильно сделать это сейчас, верное время и место, и Шерлок тоже должен чувствовать это, потому что когда его подрагивающие ресницы опускаются и снова взлетают вверх, он смотрит на губы Джима. Джим не целует его. Он никогда не любил лёгких путей. – Секс мне не поможет. Голос Шерлока тоже словно не из этого мира. Джим отклоняется назад, разрывая контакт. Теперь он не знает куда деть руки. Чего-то не хватает, чего-то невидимого и необъятного, напоминающего о дыре между рёбрами, мучительно преследующей его всю его жизнь. Он задумывается чувствует ли Шерлок то же самое. Джим не желает больше чувствовать ничего подобного, поэтому, отерев руки о колени, вылезает из ванны. Под его ногами отрезвляюще холодный пол. – Я и не помышлял о сексе. А ты разве да? Джим подмигивает, игриво и легкомысленно, он уже не тот человек, что обнажил свою душу перед бывшим (уже бывшим?) заклятым врагом. Его ужимки не пресекают внимательного взгляда Шерлока, пробегающего по обнажённому телу. – Я больше размышлял о чём-то вроде тебя у меня дома, как обычно элегантно одетого, помогающего мне с организацией преступлений международного уровня, способных выбесить твоего братца. Джим протягивает руку за полотенцем. Он не повязывает его вокруг талии, а попросту вытирает влажную кожу. Оно совсем не мягкое, а Джеймс не любит грубые ткани и одежду – это напоминает ему о прошлом. – Секс может последовать, если ты захочешь. Лично я не собираюсь отказываться от этого. Шерлок закатывает глаза, но лёгкая улыбка предательски ползёт к уголкам рта. Это – тот самый электрический разряд, побудивший Шерлока с улыбкой следовать за ним в каждый уголок Лондона, не считаясь с человеческими жизнями. Это – самая мрачная часть его натуры, часть, которую Шерлок заковал в цепи глубоко в своём разуме, потому что ещё не способен её принять – но оковы ослабевают с каждой секундой, проведённой вместе. Это улыбка, сулящая надежду.