Вдовец. Оружейник. Папа.

      Это была трудная ночь.       Иниго метался в бреду, лишь изредка затихая, когда силы оставляли его. Негромкие стоны, вырывающиеся из-за крепко стиснутых зубов, тонули в шелесте волн, ласкающих борта «Возмездия». То и дело выглядывающая из-за туч щербатая луна безмолвно серебрила море, купая корабль в причудливых отсветах, и измученное лицо величайшего на свете фехтовальщика в ее сиянии казалось мертвенно-бледным.       Доминго Монтойя сидел на палубе рядом с сыном и смотрел на него немигающим взглядом. Так странно. Кто бы мог подумать тогда, двадцать пять лет назад, что их простая размеренная жизнь повернется именно так? Поразительно странно.       В тот пасмурный и промозглый день, когда Иниго появился на свет, Доминго овдовел, и, хотя тяжелые роды отняли у него возлюбленную жену, он никогда не превращал свою скорбь в упрек и не перекладывал ее на плечи сына, предпочитая вообще не заговаривать на эту тему. Доминго больше не женился. Он был уже немолод, но дело, впрочем, было не в этом. Хотя он разменял шестой десяток, он мог похвастаться отменным здоровьем, ясным умом и умелыми работящими руками, и в Арабелле для него отыскалась бы симпатичная вдовушка. Нет, дело определенно было не в этом. Он просто не хотел. Ему вполне было достаточно общества подрастающего сына.       Сложно сказать, понимал ли это маленький Иниго, да и едва ли он осознавал, как сильно любит его суровый, резкий, неулыбчивый отец. Доминго редко упоминал об этом, зато часто ловил на себе обожающий взгляд мальчишки и замечал, с каким восторгом тот подсматривает за его работой в кузне. Любви Иниго с избытком хватало на двоих. Если старший Монтойя и сожалел о чем-то в жизни, то лишь о том, что вряд ли протянет достаточно долго для того, чтобы увидеть, как его сын взрослеет.       И вот он лежал перед ним, молодой мужчина тридцати пяти лет, высокий, поджарый, прямой и изящный, как шестиперстовая шпага, неизменно сопровождавшая его все эти годы. Почти красивый. Доминго осторожно провел пальцами по длинным рубцам, пересекавшим каждую щеку сына от виска до подбородка, с ненавистью вспомнив того, кто их оставил.       Все изменилось в тот роковой день, когда шестипалый дворянин приехал забрать свой заказ, особую шпагу, вызов мастерству и гениальности Доминго, оружейника из Арабеллы. В тот день они виделись в последний раз. Иниго было десять, и всю свою дальнейшую жизнь он посвятил мести. Доминго злился на него за это все двадцать пять лет: сын так и не смог отпустить его.       Одержимый своей целью, Иниго обошел полмира, с упорством и покорностью обучаясь у всякого, кто мог открыть ему тайны фехтования, лишь для того, чтобы, отыскав шестипалого дворянина, вступить с ним в бой и не проиграть. Ибо его враг был мастером, а значит, Иниго предстояло превзойти его.       Иниго превзошел их всех. Не прекращая злиться, Доминго с затаенной гордостью следил за тем, как деревенский мальчишка, взращивая в себе лучшие мужские качества, превращается в искуснейшего фехтовальщика со времен Корсиканского Чародея.       И тем хлеще он разъярился, когда его сын, истерзанный безуспешными попытками выследить шестипалого, пристрастился к бутылке, а затем и того хуже — подался в наемники, связавшись с этим треклятым сицилийцем. Не хватало еще, чтобы отпрыск Доминго Монтойи скатился до уровня обыкновенного преступника!       И хотя никто в здравом уме не посмел бы сравнивать Сицилийскую Банду с обыкновенными преступниками, судьба разделяла негодование оружейника и вновь указала Иниго на шестипалого дворянина. И Монтойя, как натасканная гончая, тут же взял след, и в душе его с небывалой силой полыхнула решимость не позволить жертве скрыться…       Доминго с усилием оторвал взор от бесчувственного сына и, подняв кудлатую голову, уставился на Пьера, главного лекаря и старпома на «Возмездии». Тот неслышно приблизился к раненому и опустился рядом с ним на колени, не обратив внимания на старого испанца. Осмотрел кровоточащее плечо, заглянул под бинты, стягивающие талию, недовольно поцыкал. Доминго молча наблюдал, как старпом отер холодную испарину с лица и шеи его сына, смочил пересохшие губы разбавленным вином и так же бесшумно отошел, досадливо покачивая головой.       Славный малый этот Пьер, внимательный, умелый, даром что пират, и все же не очень сообразительный. С отчаянным упорством он связывал горячку с ранами в то время, как потеря крови была причиной лишь физической слабости, да только тени прошлого не спрятать под тугой повязкой.       Иниго потребовалось двадцать пять лет на то, чтобы нагнать своего призрака, и всего десять минут, чтобы, едва не погибнув из-за собственной пылкости, поставить точку несколькими ударами шпаги. Он победил. Граф Руген был мертв, но и сам Иниго едва ли был жив. Он обучался фехтованию, желая лишь одного: убить шестипалого человека, — так долго посвящал себя мести, с таким остервенелым рвением шел к своей цели, что просто не задумывался о собственном выживании, не говоря уже о том, что будет после дуэли. Не было никакого после, и призрак просочился в эту брешь, всколыхнув самые темные, самые болезненные воспоминания.       Иниго вновь снился тот день. Он слышал собственный пронзительный крик, эхом разнесшийся по деревне, чувствовал свою беспомощность и невыносимую боль в груди, словно стальные когти, сломав ребра, вырывают из нее сердце. Он вновь проигрывал шестипалому дворянину. Вновь и вновь подводил отца. С неизмеримой мощью, заставлявшей изнуренное тело содрогаться в судорогах, его терзал все тот же кошмар, что преследовал его все эти годы.       — Все кончено, Иниго, — шепнул Доминго, коснувшись лба сына кончиками пальцев. — Отпусти меня.       И лицо фехтовальщика, искаженное мучительной борьбой, вдруг расслабилось. Изгладились глубокие морщины между бровями. Веки дрогнули.       — Отец… — едва слышно вымолвил Иниго, вырванный из плена лихорадочного бреда.       Доминго кивнул ему, хотя понимал: живые не видят мертвых.       — Ты отомстил за мою смерть. Отставь прошлое в прошлом. Позволь мне упокоиться с миром.       Устало прикрыв глаза, Иниго выдохнул, протяжно и тихо, словно выпустил всю боль, раздиравшую его душу столько лет. Доминго провел ладонью по волосам сына. Он всегда делал так, когда неясные сумеречные тени скользили по Арабелле, и визгливые крики испанской рыси тревожили сон мальчика. Тяжелый запах чада и горячего металла, насквозь пропитавший одежду оружейника, дарил ощущение уюта и защищенности. Вот и сейчас Иниго мотнул головой в сторону его ладони и неосознанно втянул носом соленый морской воздух, словно учуяв в нем что-то знакомое, и дыхание его стало глубоким и спокойным.       В последний раз взглянув на сына, Доминго встал и, сощурившись, всмотрелся в ясное звездное небо. Налетевший бриз ласково поманил за собой, унося прочь тяжелую память о погоне длиною в жизнь.