Страх мой - друг мой

И вновь наступает тьма. Тянется к лицу своими черными лапками, душит своим мертвецки-холодным дыханием, как сталью, лязгает когтями — шаг за шагом, все ближе. Ноги не слушаются, словно налились чугуном, сердце бросилось в бешеный пляс, готовое разворотить ребра и выскочить наружу. А сумрак все наступает, уже берёт за горло железной хваткой. Страх парализует, сжимая свои холодные оковы на бледной шее, царапая ее, вспарывая старые раны. Невыносимое ощущение внимательного изучающего взгляда, пронзающего насквозь до самих костей, забирающегося в самую душу. В лицо дышит сам ужас, а воздух встал где-то поперек груди, словно в онемевших лёгких. Голубые глаза широко распахнуты, губы застыли в немом крике. Никто не услышит. Никто не придет. По шее потекла горячая кровь.

***

— Очнись, очередной кошмар, не более. - негромко скользит по слуху, уже ставший таким привычным, голос. На плечи давят вытянутые кисти рук и прижимают молодого к перине со всей возможной силой, что с течением дней становится все больше, но пока это больше похоже на простые прикосновения. Перед затуманенным после сна взглядом, во мраке, всплывают две жёлтые луны. Глаза смотрят внимательно, не отрываясь от ещё призрачной покрасневшей голубизны напротив. Гоголь вздрагивает, все ещё не отойдя от страха, а зрачки перед его бледным лицом расширяются, меняя листовидную форму на более округлую, после чего исчезают — моргнула. — Уймись, барин — в очередной раз нарушает тишину чуть раздраженный голос, пропитанный нотками отчаяния от картины, что разворачивается раз за разом посреди ночи. Молодой человек издает тихий нечленораздельный звук, походящий на стон, и таращит широко открытые глаза на полупрозрачный силуэт, что нависает над ним, пытается разглядеть скрытые сумраком черты лица. Чувствует, как чужие руки в успокаивающей манере стали поглаживать его плечи, чуть заходя на ключицы, спрятанные под белой ночной сорочкой. Медленно выдыхает, прикрыв на пару секунд полупрозрачные голубые глаза. — Вот, уже лучше — снова появляется двойное полнолуние, чуть щурится — улыбается. - Так ты, уже, и к живым прикасаться можешь? - вдруг, шепотом, спрашивает Николай, отмечая лёгкость и почти незаметность движений кистей с тонкими пальцами. - Помнится, ещё с полмесяца назад, проносилась ветерком мимо - в голосе отчётливо слышалось удивление, которое также играло и в светлых глазах. В ответ собеседница только многозначительно хмыкнула, щурясь ещё больше. Писатель, из любопытства, медленно протянул к ней руку, и только сейчас понял, что видит ее силуэт вверх тормашками — снова, не пойми каким образом, забралась на изголовье кровати. - Благодаря тебе, когда-нибудь, я обрету плоть, а пока... - Гоголь почувствовал, как прохладные пальцы с короткими когтями прошли от плеча вдоль шеи, останавливаясь за ухом. Его тело прошибла дрожь, и она это чувствует. - Я завязла между живыми и духами. Почувствовав теплые пальцы человека у себя на лбу, подцепляет кончиками фаланг несколько прядей цвета вороньего крыла, перебирает, будто смотря сквозь них, и задумчиво улыбается. - Ты... - почти шепотом произносит писатель, отводя руку, и чувствует, как его снова окутывает липкое чувство страха. Появляется напряжение. Собеседница снова переводит взгляд на два голубых моря играющих беспокойством, нехотя отвлекаясь от разметавшихся по подушке смоляных волос. Молодой человек снова вздрагивает от этого пронзительного взора. - Тьма не так страшна, - медленно наклоняется к его лицу, улавливая чувствительным слухом учащенное дыхание. Когти легко пробегаются вдоль шеи, не царапают. Тот дёргается, как только чувствует холодное дыхание на своих щеках. Страх застывает в очах Гоголя при взгляде в желто-лунные глаза, что оказываются слишком близко, заставляя оцепенеть от находящего ужаса. - Особенно, если знаешь ее в лицо - медленно выдыхает стылый воздух куда-то в макушку своего визави, бледнота которого заметна только для ее зоркого в темноте взгляда. Снова щурится. Гоголь чувствует цепкий взор каждой клеточкой своего тела, едва дышит от вновь захлестнувшей его волны страха - сон превращается в реальность. Писарь сильно вздрагивает и уже готов закричать, тогда как чужие темные руки упираются в хрупкие плечи с новой силой. - Тш-ш... - указательный палец касается его тонких губ, заставляя их вновь сомкнуться. Две огромные луны снова щурятся, после чего исчезают. Гладкие когти тыльной стороной проскользнули от бледной щеки до виска. - Спи, Коля - шепчет в миллиметре от лица писателя, а после, почти неощутимо, касается холодными губами его лба. Страх в голубых глазах постепенно сменился изумлением. Николай моргнул и его отпустили, а в следующий момент он уже видел очертания балок под потолком. На фарфоровой коже всё ещё осталось призрачное ощущение поцелуя. Руки похолодели, бьет мелкая дрожь. *** Проспал он совсем немного - в комнате только-только начинало светлеть. За это время его ни разу не посетило липкое чувство страха. Молодому человеку вообще редко ничего не снилось. Обычно он страдал от кошмаров, но сегодня ему дали возможность отдохнуть от всяких ведьм, чертей и прочей нечисти, регулярно посещающей сон юноши. Окно было открыто на распашку и впускало в помещение утреннюю прохладу отступающей ночи. Стрекотали сверчки, где-то уже слышались первые петухи и ровный шелест высокой осенней травы под окном. На розовеющем небе догорали свои последние минуты звёзды, а хаты деревни и обвитый мутным туманом лес все ещё стояли черными изваянияниями, дожидаясь первых лучей рассвета. Утренняя идиллия Диканьки во всей своей красе. На столе были разбросаны в хаотичном порядке бумага и перья - вещи писаря снова брали без спроса. Ещё несколько исписанных нотами листов валялось на полу, по-видимому, сброшенные вниз ветром. Взгляд голубых глаз по привычке скользнул в угол рядом со столом, отмечая уже знакомую картину: темное стройное существо сидело на полу, подобрав к себе длинные, подобные птичьим, ноги и мирно спало, облокотив голову на стену. Николаю до сих пор было странно, что это существо является его страхом - Фобосом, как оно представилось в их первом разговоре. Монстром его назвать язык не поворачивался: писатель ещё с самого начала отметил, что Шайера - так было ее имя, - недурна собой, как для реального воплощения отрицательного чувства. В ней было достаточно человеческих черт чтобы размышлять подобным образом, чего только стоило абсолютно людское, пусть и темное, лицо с прямыми и заострёнными чертами; внимательный и любопытный взгляд неестественно больших глаз. Даже удивительно, что существо столь приятной, по мнению самого поэта, внешности оказалось рядом с таким самокритичным человеком. Но больше всего, Гоголь не понимал почему, вдруг, живое воплощение его страхов, действительно, становится живым. Писарь все чаще отмечал, что этот, уже, не совсем дух начинает проявлять зачатки элементарных потребностей, вроде сна и пищи. Во всяком случае, чай ему нравился точно: забытые барином чашки с восточным напитком, которые, на сон грядущий, всегда приносил Яким, к утру, зачастую, оставались пусты. Чувства тоже не были исключением, в чем Николай убедился за последнее время. Шайера не желала ему зла, ни сейчас, ни с самого появления, но ее холодный нрав постепенно оттаивал: разговоры "о вечном" случались все чаще, она реже отпускала колкости, перестала рыться в голове писателя, конечно, возможно, только потому что уже выведала все что только можно. Этой ночью молодой человек понял, что она способна к проявлению милосердия - он знал, что только это существо могло влезть в его сон и отогнать неприятности, при этом тихо наигрывая какую-то ненавязчивую мелодию на своей скрипке. Но при всем этом Шайера не давала себя приручить, или, как это правильно говорится, "обуздать страх". Она могла быть снисходительной, но и в тот же момент, могла быть абсолютно безучастной к происходящему, которое, во многом, не давало ей поводов для беспокойства. Такова ее сущность, и с этим, увы, ничего не поделаешь. Возможно, разгадка крылась в природе самого Николая Васильевича, и именно она заставляла его страх обретать плоть. Но вопросов, как всегда, было больше чем ответов и Гоголь смирился, при этом стараясь лишний раз не думать о том, что будет, когда этот Фобос станет действительно живым. Писатель тихо поднялся с кровати, заметив обвившийся вокруг своей хозяйки хвост с белой кисточкой, и, прихватив с собой одеяло, бесшумными шагами приблизился к "обжитому" страхом углу. Сон порождения тьмы был очень чуток, поэтому молодой человек с особой осторожностью накрыл Фобоса еще теплой тканью. Отстранился, чуть затаив дыхание, и улыбнулся уголками губ, когда Шайера дёрнула ухом и нахмурила белые брови. - Спокойного дня, Шай - тихо шепчет Николай, поправляя край тёмно-синего одеяла, и наблюдает, как лицо его личной тьмы возвращается к выражению непоколебимого спокойствия.