Spring day

      Яркое солнце мягко касалось нежной золотистой кожи сквозь легкий шелк розовых занавесок, наполняя своим теплом маленькую светлую комнату, игриво пробегалось по голубоватым обоям, выпуская на волю крохотных желтых зайчиков, радуя только что проснувшегося подростка. В воздухе витал сладковато-пряный запах недавно зацветшей сакуры, преобразившей серые улицы уставшего Сеула яркими красками.       Сегодня был выходной, город еще не проснулся, наполненный утренней тишиной и долгожданным покоем. Тэхен нежился в теплой постели, распластавшись звездочкой среди кучи любимых плюшевых кроликов, длинными пальцами перебирая короткую шерстку посапывающего на груди рыжего котёнка. День начинался тихо, неспешно, лениво, точно так, как любил Тэхен. Надо бы встать, убраться, покормить кота и себя, но сладкая нега, проникнув в каждую клеточку тела парня, не дала даже шелохнуться, оставив проснувшегося парня в легком полудреме. За дверью маленькой комнаты что-то настойчиво шебуршит, сосредоточенно ковыряясь в замке, пухлые пальчики касаются золотой ручки, пытаясь провернуть неподдающуюся преграду, маленькие ножки разочарованно топают о теплый древесный паркет, пытаясь привлечь внимание посапывающего Тэхена. — Хён, хён, я соскучился.       Любимый детский голос, до боли нежный, звонкий, сладкий, как нуга, такой родной и необходимый. Тэ тоже скучает, но глаза так и не раскрывает, боясь прогнать навязчивый мираж, призрак из прошлого, которое не хочется забывать, не хочется стирать со страниц детского фотоальбома, выкидывать из хранилища драгоценных воспоминаний. Слишком больно. Чонгук уже вырос, так же, как и сам Тэхен, но в памяти так и остался крохотным свертком нежности и любви, центром вселенной, в которой Ким медленно погибает, до последнего цепляясь за уже несуществующую действительность. Настроение падает, скатываясь до отметки «отвратительно», превращая еще не начавшийся день в повседневную тягомотину, Тэ открывает глаза, окончательно возвращаясь из царства Морфея. — Доброе утро, Тэ. Чонгук так и не пришел с очередной гулянки, поздравляю, ты отличный старший брат.       Хриплый разочарованный бас заполняет небольшую комнату, эхом отражаясь от полупустых стен, на которых красуются лишь пара детских рисунков и рамка со старой нечеткой фотографией двух братьев, на которой парень останавливает свой взгляд. Улыбка печалью ложится на красивые искусанные губы: на старой потертой бумаге отголосок былого счастья, радости, заключенной в ласковых объятьях двух братьев. Один очень худой, высокий, с забавным выражением лица, на котором красуется прелестная родинка. Другой поменьше, еще щекастый, похожий на крольчонка с детским жирком, с улыбкой до розоватых ушек. Любимое воспоминание, запечатленное в деревянной рамке.       В коридоре что-то глухо падает, ударяясь о стены, матерится, ойкает, хватаясь за ушибленное место. А вот и младший подоспел, вернулся, наверняка, нетрезвый и потрепанный, нагулявшийся на неделю вперед. Тэхен жмурится, потирая уставшие глаза, он не выспался, ждал Гука почти до самого утра, под конец сдавшись и забывшись тяжелым сном. Длинные изящные пальцы зарываются в отросшую светлую челку, приглаживая растрепанные вихры, массируют виски, бьющие невыносимой болью, подготавливая затуманенный мозг для ненужной работы. Родителей дома нет. Опять ругань, опять ссоры. Но ведь на то Тэ и старший, чтобы ругать непутевого младшего, наставлять его, учить жизни, (несмотря на неприязнь и холод, с которым младший Чон смотрит на него), а не потакать всем желаниям и прихотям, как это делает лелеющий своё чадо отец. Тэ почти взрослый, не за горами поступление в университет, самостоятельная жизнь и новые перспективы, но в душе он такой же ребенок, как и в детстве. Он любит все милое, обожает животных, красит волосы в разные цвета, предпочитая светлые тона, идеально оттеняющие бархатную золотистую кожу, носит сережки и кольца, коллекционирует плюшевых зайчиков и кроликов, охота на которых началась с подаренного пятилетним Чоном розового зайчонка. Отец вечно бесится, не принимает предпочтения своего старшенького, считает его странным и ненормальным, причисляя к числу психов, задротов и типичных хиков, ни на что ни годных и совсем не нужных современному обществу. Может быть, поэтому мужчина и любит Гука больше, строит на него планы и всячески поддерживает, отгораживая от странного Тэхена, сокращая их общение до минимума. Тэ не обижается, ему больно. Он любит свою маму, брата, даже отца, но ничего со своей ненормальностью поделать не может.       В дверь скребутся. Чон играется с братскими чувствами, манипулирует зависимым от него блондином, насмехается. Ничтожный, сопливый, противный и неказистый, похожий на девчонку, долбанный гей, которых Чон на дух не переносит. Именно такой его брат, и от осознания этого мутит, тошнит, выворачивает внутренности сочащейся ненавистью. Чонгуку плохо. Он хочет выблевать свои невысказанные чувства прямо в красивое лицо недоумевающего подростка, показать то, насколько ему больно и плохо, сказать, как скучает по тому, прежнему ТэТэ, игривому мальчугану, обожающему мультики и видеоигры, доказать то, как ненавидит нынешнее ненормальное существо, подменившее его брата. Дверь открывается.       Рыжий комочек спрыгивает с нагретого места, рысцой, путаясь в ногах, подбегает к стройным ногам, обтянутым плотной джинсовой тканью с прорезью у колен, цепляется за носок, кусаясь и царапаясь, трется об ноги, тихо мяукая, выпрашивая внимание и ласку. Чонгук стоит, не обращая внимания на мельтешащее рыжее пятно у ног, неотрывно глядя в черные омуты, принадлежащие отдельному произведению искусства, выжигая свой отпечаток на шее блондина, подавляя своей сильной аурой. Тэхен сглатывает, тушуется под непонятным пронизывающим взглядом таких же, как у него глаз, цвета новоявленной сажи, оттенка полуночной тьмы, с вкраплениями морионовой крошки. — Вставай, — без капли нежности, без толики сочувствия, приказывая жёстким, глубоким голосом.       Ким не двигается, не подчиняется, он не будет унижаться перед Чоном. Никогда. Руки вцепляются в мягкую ткань одеяла, острые зубы рвут тонкую кожу обветренных губ, взгляд поясняется. — Пошел вон.       Улыбка застывает в хищном оскале, животное нутро требует крови. Чонгук подходит сам, хватает за грудки, ударяя сопротивлявшегося блондина затылком о бетонную стену, встряхивая, что-то гневно выкрикивая. Тэ ничего не слышит, оглушенный, не может остановить взгляд на одной точке, в глазах двоиться, в голове целый коллапс, взрыв, вспышкой тупой боли обезоруживший парня. — Как я тебя ненавижу, Тэхен! Ненавижу!       Крича, захлебываясь словами, бешено чеканя отдельные слова и слоги, сжимая тонкую жилистую шею, сдавливая пальцами жизненно-важную бьющеюся венку. — Отпусти, — хрипящим шепотом, со слезами на глазах, но без мольбы в голосе. — Я всё ещё твой хён, Чонгук.       Уже сильно, твердо, накрывая своей рукой руку взбешенного, все еще опьяненного брата, цепляясь отросшими ногтями за гладкую кожу, оставляя розовые ранки в виде царапин.       Лицом к лицу. До безобразия близко, сокращая разделяющие миллиметры, приближаясь к запретной полосе, черте, отделяющей нормальность от безумия. Воздух тяжелеет, обжигает легкие, раздирая изнутри, чернота гипнотизирует темноту, перебарывая равного по силам противника. Сердце замирает, останавливает свой ход, отказываясь разносить спасительный кислород по венам. Чонгук все еще пьян, а вот Тэхен нет. Он упирается руками в грудь одурманенного парня, пытаясь оттолкнуть и привести в себя, сил не хватает точно так же, как и желания это сделать.       Чонгук гипнотизирует своим взглядом, тяжело дышит, сжимая еще сильнее задыхающегося брата. Хочется сделать Тэхену больно, заставить его плакать, просить прощения, хочется унизить его настолько, чтобы он больше и не думал выползать из своей блевотно-розовой конуры. Хочется пометить его, подчинить себе несуразного длинноногого подростка, чей образ не желает вымываться из подсознания Чонгука даже алкоголем. Тэхену больно. Тэхен весь красный из-за недостатка кислорода. Такой беззащитный, крохотный, готовый расплакаться от собственного бессилия, маленький родной ТэТэ. Чонгуку нравится. Он холодным носом касается разгоряченной кожи шеи, руками расстёгивая мешающую ночную пижаму своего хёна, прижимается теснее, чтобы слышать грохот безостановочно бьющегося, сходящего с ума сердца Тэхена. Чонгук срывается, оставляет свой кровавый след на шее сопротивляющегося блондина, разрывая мягкую кожу парня зубами и губами. Ким задыхается воплем, крик боли застревает где-то между ребрами, а сердце сбивается со своего привычного ритма, останавливается, не желая восстанавливать свой привычный ход. Чонгук доволен, привкус меди на собственных губах только дразнит, раззадоривается проснувшегося зверя — в глазах напротив затаившееся черное море, затянутое свинцовым соленым небом. Чонгук заворожен.       Дверь с хлопком открывается, запуская в комнату разъярённого отца, приехавшего с ночной смены и услышавшего шум на втором этаже их дома.       Чонгук отшатывается от брата, вытирая окровавленные губы, нервно умоляюще смотря на своего отца. Полураздетый блондин сползает на пол, оседает, не в силах вынести полного ненависти и презрения взгляда растерянного родителя.       Соволь* думал, опять Тэхен что-то учудил: упал, запутавшись в своих ногах, или сломал на соплях уже держащийся стол или стул, а, может быть, поранился о разбитое зеркало. Это нормально для его ненормального старшего сына. Но сегодня в его комнате был Чонгук. Растерянный, окровавленный и крайне напуганный. Ненависть красной пеленой мучает сознание мужчины: Тэ перешел границы, позарился на святое — на семью. Мало того, что взял другую фамилию, отказавшись фактически от отца и матери, так еще и Гука донимает, пристает к нему, домогается его. Ярость застилает глаза, заставляя размазать свою злость о перекошенное от боли лицо родного сына, потащить его вниз по лестнице, ухватившись за блядскую, отросшую, крашенную челку, побить о все встречные углы. Сын валится на пол, молча принимая свою участь, он не сопротивляется и не кричит, знает — бесполезно. Отец хватает ножницы, резко задирая голову Тэхена до хруста позвонков, отрезая ненавистные волосы, царапая нежную кожу лица, оставляя кровоточащие раны, срывает серьгу с левого уха, разрывая тонкую мочку. Тэ жмурится, кровь застилает глаза, но он отчетливо видит ошарашенный взгляд своего брата, а затем уродскую ухмылку на его лице. Чонгук молча наблюдает за развернувшейся сценой, ему нравится вид раздавленного брата, на лице которого виднеются проявившиеся синюшные и кровавые пятна, нравится наблюдать за его страданиями, криками, застывшими глубоко в сорванном горле. Чонгук не виноват, это все Тэхен с его идиотской растянутой футболкой, открывшей вид на голые ключицы и ноги. Улыбаясь самому себе, брюнет уходит, оставляя ненавистное тело на растерзание голодному зверю. Тэхен молчит, разбиваясь о холодную глыбу безразличия, умирает в садисткой ухмылке своего брата, прощается с жизнью. Боль. Света больше нет, запах розовых цветов больше не доносится до тлеющего сердца парня, его заменило соленое железо, хлынувшее с новой силой из разбитого носа. Тэхен закрывает глаза, перед ним вновь ласковый крольчонок с мягкой игрушкой в руках, в его старой пижаме с мишками, с пастой на щеке. Ким больше не хочет их открывать. Никогда.       Сверху доносятся крики, брань: отец с окна выкидывает любимые игрушки Тэ через окно, срывает обои и детские плакаты, снося со стены старую фоторамку, которая с треском падает на пол, разбиваясь. Тэхен мысленно умирает, разливаясь горечью по грязному полу. Ненавистная ухмылка изрезала его сердце, покрошила на мышечную крошку, залив соляной кислотой, забрызгав змеиным ядом недосказанных слов. Тэхен терял сознание, рассудок, затуманенный невыносимой болью, заляпанный жестокостью и несправедливостью. Тэхен тонул в тинистом болоте, вяз в трясине собственных ощущений, захваченный черной туманностью любимых глаз. Он никогда не думал о иррациональности, противоестественности своих чувств к родному брату, но сегодня впервые задумался: если в этом мире нет и не может быть любви, значит, все-таки он сам странный, бракованный, ненастоящий? Тэхен не знал. В коридоре шорох. Отец спускается, чтобы выйти на улицу, покурить и успокоиться, напоследок ненавистно выкрикивая: — Сукин выблядок, чтоб ты сдох, псих ненормальный.       Ненормальный. Ненормальный. Ненормальный. Тэхен лишь горько смеется. Нет. Вовсе нет. Он самый нормальный в этом ненормальном мире.       Что-то заставляет тело подняться, забраться ползком вверх по лестнице прямиком в разгромленную комнату. Здесь нет больше ничего, принадлежащего Тэхену, вакханалия заменившая его розовые стены. Парень подходит к зеркалу — единственной уцелевшей вещи — касается холодной зеркальной поверхности, оглядывая оценивающе свое отражение. Противно. Тэхену противно до ужаса. На него смотрят подбитые глаза, худое искалеченное тело, изрезанная челка, лохмами торчащая кверху. Он отвратителен, теперь он понял. Ненависть, ранее неизведанная, к самому себе, к своему хилому телу, девчачьему лицу, к худым ногам и изящным рукам, подобралась к горлу, захватив и разум, и сердце растоптанного парня. Он понял, почему ему здесь не место. Он чужой.       Руки сами тянутся к телефону, чудом уцелевшему в кармане домашних мешковатых штанов, набирая заученный номер. — Тэхен?       Сонный родной голос на том конце провода. — Я.       Там, наверное, уже давно за полночь. — Понял. Собирай вещи, буду максимум через два дня. — Хорошо, дя…       Перебивая. — Хён. Зови меня просто хёном, Тэ. — Я буду ждать, хён.       Сбрасывая звонок и прощаясь навсегда со старой жизнью. Зеркало разбивается, мелкими осколками разлетаясь по грязному полу. Тэхен улыбается. Он ненавидит себя. Ненавидит Чонгука. Ненавидит любовь. Ненавидит этот теплое весеннее утро.       Скоро он уедет туда, где не будет спертого сладкого запаха вишни, туда, где будет только Ким Тэхен.