Разбуди меня

У Генри Миллса давно было сформировано мнение об этом человеке, с того момента, как только он вошел в полупустой днем бар, резко контрастируя с дешевой обстановкой своими дорогими часами, пиджаком, притягательным парфюмом и модной стрижкой. Перспективный юрист, богатый человек. Ничего общего. Генри едва бросил беглый взгляд, нет, даже не стал отрываться от экрана своего старенького ноутбука, который всегда носил с собой. Возможно, именно сегодня он напишет что-то стоящее. В наушниках, как всегда, хиты восьмидесятых. Джасинда бы посмеялась и назвала несовременным: «Кого такое может интересовать». В самом деле. — New Order? — красивый голос, низкий и бархатный. — Что? — Генри повернулся к незнакомцу. — Да. — Для меня «Bizarre Love Triangle» в тройке их лучших хитов, — с улыбкой продолжил мужчина, и Генри загорелся. — Согласен! А самый лучший трек, это… — «Temptation», — одновременно произнесли они, и Генри засветился от счастья. Нового знакомого звали Ник Брэнсон, у него была высокооплачиваемая работа и потрясающий музыкальный вкус. Он исчез из бара также быстро, как появился, но за эти две минуты Генри пережил один из лучших эпизодов за все свое времяпровождение в Гиперион Хайтс. Ведь так важно, чтобы тебя понимали. Следующий месяц стал для Генри месяцем случайных встреч. Дважды они болтали в магазине эксклюзивных раритетных пластинок, подолгу, забыв обо всём, однажды пересеклись на фотовыставке, где Генри успел щелкнуть Ника на свой старенький потертый полароид и тут же спрятал фотографию, как-то раз на парковке Генри заметил, что у Ника забавный брелок в виде леденца, так не сочетающийся с его дорогим деловым образом, а в один из вторников они столкнулись в продуктовом: содержимое корзин было почти идентичным, но Генри этому уже не удивлялся. Иной раз Генри гадал, когда снова увидит Ника, но так и не решался взять все в свои руки и подъехать к его юридической конторе. Судьба (или все-таки Люси) в очередной раз свела их вместе. Этот бар, это пиво. Яркий свет слепил, покрывал лица цветными тенями, из динамиков возле автоматов с играми несся нинтендокор. Грязная толпа с перекошенными пьяными ртами — где-то вдалеке его друзья, разительно отличающиеся ото всех: один — рубашкой и пиджаком, второй — трезвостью и протезом. Генри был чертовски пьян, но старался (слишком рано, они едва знакомы, хоть и кажется — что всю жизнь) контролировать себя. Роджерс тоже его контролировал. Ник просто улыбался. У него лукавая улыбка и добрые глаза. Возле левого — глубокий шрам. Красиво. В темном углу бара, не обращая внимания на перепады света, цвета, музыки, Генри едва пишущей ручкой строчил очередную заметку в старом блокноте. Рука лихорадочно летала по испещренному мелким почерком листку, зарисовывая минутный образ. «Ник может смеяться одними глазами, а может — в голос, хрипло и яростно. У него есть кривая ухмылка для крайних случаев, и милая усмешка уголками губ, когда он пытается не улыбаться. Темные локоны иногда закрывают правую часть лица…» Его волосы стали длиннее с их последней встречи, и Генри с ужасом подумал, что следующий их раз может наступить совсем не скоро. Ему так нравилась эта компания! Нравился веселящийся Роджерс, нравился Ник, нравилось то ощущение, которое он испытывал, находясь рядом с ними. Как будто обрел семью. Ему не хотелось ничего менять, разве что зайти чуть дальше… В детстве, когда он верил в сказки, одна волшебница (с высоты возраста: наверняка обычная обманщица) предсказала ему великую любовь, которую он найдет по меткам. Разве все эти встречи — не символ? Разве их общие интересы, нет, почти тождественные вкусы — разве это не один сплошной знак? — Зачем люди влюбляются? — вопрошал Генри Миллс, с удивлением замечая холодный прищур Рони, наблюдавшей его ночной алко-заход. — Не для того, чтобы спиться, — заявила она, отбирая очередную бутылку, и тут же добавила мягко, едва ли не по-матерински: — Генри, если тебе нравится этот мальчик, то просто скажи ему. Это было неловко слышать, но в ту минуту Генри был благодарен, а на утро всё позабыл. Все, кроме тихого «всё будет хорошо, Генри, всё будет хорошо». А потом появился маньяк. Серийный убийца, читавший его книгу. Это так странно. Это так пугающе. Роджерс говорил: «он сумасшедший», Уивер, хмуро глядя исподлобья, добавлял, что фантазию убийцы поощряли его, Генри, сказки. Он никогда не хотел этого. Раньше ему казалось, что он способен сделать мир лучше единственным способом, которым владел. Он мог бы писать. Писать что-то хорошее, что-то стоящее. То, что раскрывало бы людям глаза, меняло сознание, заставляло быть лучше, делало бы мир красивым. В реальности его сказки создали ужасного монстра. «Убийца невменяем». «Убийца считает себя Гензелем». «Убийца имеет характерные ожоги». Но это все неважно, когда рядом есть люди, на которых ты можешь положиться. Друзья. Любимые. Он справится.

***

Машина ломается из-за какой-то чертовой стекляшки. Досадно. Вокруг глушь, ни души. Над головой луны и той нет. Тьма; только чертовы звезды. Ник рядом, Ник приближается. О боже, поспеши. Как он хорош. Какие глупости. В голове сумбур. Что делать? Каждый шаг все яростней, в голове у Генри крепнет уверенность податься вперед и поцеловать этого человека под россыпью молочных звезд в этой теплой чарующей темноте. У него кожаная куртка и ослепительная улыбка, уставшие глаза и недельная щетина. Ник шутливо касается его лица, скул и глаз, и Генри закрывает их, шагнув вперед. «Маска моя — поверх глаз ладони. Кто я? Узнай меня. Кто я?» Ник смущен. Они просто друзья. Они друзья. Генри садится в его машину. Он хочет говорить о своих чувствах. Слишком рано? Наверное, рано. По машине скачут искры, но разговор идет плавно, по-дружески. Они говорят об убийце. О его шрамах. У Ника на руках шрамы — там, под черными рукавами, глубокие красные ожоги. В ту ночь Генри понял только две вещи: первая — у него нет друзей, вторая — всё это время он грезил о нестабильном психически больном.

***

Логово маньяка совсем не выглядит устрашающе: уютный камин, непонятное современное искусство на полотнах, пластинки, много растений и музыкальных инструментов. Генри почти с интересом разглядывет гитары за стеклом. Почти — потому что его собственная судьба волнует сильнее. Он мог прийти в этот дом как друг и не только, и это было бы величайшей радостью, но вместо этого попал сюда как жертва - беспомощным, связанным. — Ник! Ник! Юрист и по совместительству музыкант стоит спиной у стола, возится с конфетами. Статный широкоплечий силуэт в белой майке. Конфеты, камин — только вина не хватает. Ну просто смешно, до абсурда. — Ник! — отчаянно зовет Генри. — Или… Гензель? Ник оборачивается. — Красиво звучит, — задумчиво произносит, чуть помедлив. — Я давно не слышал своего настоящего имени. Можешь повторить? Пожалуйста. У тебя всегда получалось как-то по-особенному. — Я ничего не понимаю… — Ладно, не стоит. Ник — тоже неплохо. Привычно, верно? Следующие часы Генри проводит привязанным к деревянной колонне. Резной угол неприятно впивается ему в бок, а руки сильно затекают, но больней всего осознание, что близкий человек — убийца. Брэнсон говорит четко, по-деловому. Там, на кухонном столе возле корзинки с апельсинами лежат ножи, много ножей. Генри холодеет. Руки его скручены назад. А руки Ника в ожогах. Возможно, он сошел с ума, пережив какой-то пожар? Как бы глупо это ни было, но Генри жалеет его, почти физически ощущая чужую боль. От плеча и до запястья кожа испещрена сетью линий и пятен — ни одного живого места. Ник стоит в майке, раскрывающей тонны берущей жгучей боли. Генри пронзает мысль, что такие ожоги не хочется показывать вообще никому, кроме самых близких. — Так странно… — в ту же минуту произносит Ник, и голос его мягкий, задумчивый. — Уже много лет никто этих шрамов не видел. Вот Брэнсон включает его любимый плейлист, вот перевязывает лицом к телевизору. Странно, Генри никогда не упоминал о своей любви к Звездным Войнам, но Ник ставят именно «Новую Надежду». Ночь. Ник приносит подушку и одеяло, совершенно не зная, куда их положить. Не привязывать же жертву к дивану? Ник мягко улыбается. Он старается действовать нежно, он правда заботится о Генри. Но это не исключает того, что он его похитил. Утром он приносит воды, но Генри отворачивается. — Нет спасибо, я всегда мечтал умереть от обезвоживания. Ник еще пару секунд смотрит на него, а потом грустно улыбается, хлопая по плечу. Он не настаивает. Садится в кресло напротив, смотрит в упор грустными глазами. Генри отводит взгляд, лишь поглядывая украдкой. Ник непривычно несобран: чуть кудрявые локоны взлохмачены, щетина совсем отросла, у век залегли тени. А еще он накинул рубашку, скрыв ожоги. — Знаешь, что мне это напомнило? — с внезапной радостью произносит Ник. — Твой девятнадцатый день рождения! Глаза Ника горят, он смеется воспоминаниям, которых не было. Он сумасшедший, сумасшедший. Он приехал в город лишь два месяца назад, а до этого они и не были знакомы. — Мы пошли в «Красного ворона», и я купил тебе выпивку. Твою первую выпивку в жизни! Один стакан. Потом второй. И третий тоже, — Ник по-доброму ухмыляется, покачивая головой. Тяжело вздыхает. — Как жаль, что ты не помнишь этого, Генри. У нас было много моментов. Столько приключений… — Когда ты был Джеком? Притворялся им, из-за случившегося с твоей сестрой и тобой? — осторожно спрашивает Генри. Он должен подыграть, разобраться в ситуации. В конце концов, когда он выберется, он сможет рассказать детективу Уиверу, и Роджерсу, и… — Генри, — столько боли в голосе. Генри ничего не понимает. Почему серийный убийца считает себя его другом? — Я так устал быть Гензель. Справляться с его шрамами, — такой тяжести в голосе Генри еще не доводилось слышать. Надрывный, хриплый, отчаянный. Нотка счастливых воспоминаний едва ли помогла. — …Поэтому я взял новое имя. Джек был простым. У Джека не было прошлого. И тогда, когда мы убили всех этих гигантов, ты решил, что я Джек — покоритель великанов. И внезапно я… Я стал героем. Ты дал мне второй шанс, Генри. И он понял, что так и есть. Это правда. Это было. Шрамы — метки на руках. Все сливалось воедино. Помимо слез на своих глазах и раздражения за связанные руки, Генри ощутил невыносимый прилив нежности. — Развяжи меня. — Не могу. — Развяжи меня! — Я не могу. — Развяжи, черт возьми! Развяжи! Гензель… Ник Брэнсон вглядывается в лицо друга пару секунд — серьезно, внимательно, и вновь опускается на колени рядом. Ненавистные веревки падают на паркет от первого соприкосновения с холодным металлом охотничьего ножа. Генри смотрит решительно, а потом бьет Ника кулаком в плечо. — Это за то, что похитил. А потом тоже встает на колени рядом, так, чтобы их лица стали вровень, и целует знакомые губы. — Это за то, что пробудил.