Отражения

Звонок на перемену взорвал кабинеты рутинным шумом и болтовней. Миша сладко потянулся до звона в ушах и выпал на парте ленивым осадком. — Кажется у кого-то слишком много химии в голове, — устало пробубнил парень. Весна в этом году началась гораздо раньше обычного, что вызывало приступы внутреннего мурчания. Абстрагируясь от шума в классе, разум Миши сфокусировался на угрюмо качающихся кленовых ветвях с молодыми, совсем мелкими листочками, и высоченном небе цвета водяного стекла. — Слушай, так че у нас дальше-то по расписанию? — Вов, ну слабо посмотреть что ли? — проворчал Михаил, переворачиваясь. Перед глазами возникло аристократическое лицо друга, с которым вместе и под стол ходили, и стихи на первой линейке читали, и от прогулов уклонялись — короче тот самый что ни на есть Лучший. Вова без всяких эмоций пропустил стайку одноклассниц с задних рядов к выходу из класса и тихо примостился рядом. — Нет… — Пидора ответ, — весело перебил Миша. — … просто Серега вроде выйти хотел, — закончил одноклассник. — и вообще, это разве новость, что я пидор, — почти без эмоций запаясничал Владимир. — Это ты у нас как лох натуралом ходишь. — Завались, — засмеялся обладатель традиционной ориентации. Была одна у Миши особенность. Очень такая странная, даже вычурная. Он считал, что, например, ауры — это не просто эзотерические бредни. Для него некий образ мог бы настолько точно описать знакомого, что детали проявлялись в воображении, словно фотографии в растворе. Его мозг выдавал безумные картины, мешал их с реальностью. Психическая болезнь? Дьявольская проницательность? Бурная фантазия? А может и всё сразу — не понятно. Но образы оказывались пугающе достоверными. Своей тайной он поделился лишь с самыми близкими, ведь как показывал опыт, людей отталкивала правда о них самих. Вова всегда был для него космонавтом в скафандре. Он так видел и представлял друга в детском саду: мол, знакомьтесь, космонавт-Владимир. Дети его на смех поднимали, а Вовке очень это прозвище понравилось. На ракете он так и не полетал, но парнем вырос хорошим: за словом в карман, пусть даже и чужой, никогда не лез, умным был. Ну и веселым еще, очень душевным. Правда только внутри себя. Или среди своих. Вот и сейчас нарастает, наслаивается на лучшего друга перед глазами белая пижама будущего. Выдавливаются на груди датчики и экраны, надувается за спиной белый ранец, а лицо накрывает зеркальным куполом. А что такое скафандр? В нем никого не услышишь, а из-за него никто не услышит тебя. Вова как в открытом космосе и будто не имеет возможности быстро пролететь, продвинуться на большие расстояния от одной, начальной точки социализации и избавиться от единственного средства против холода космического пространства. Серега с Мишей — другое дело, но при посторонних стекло мгновенно щелкало, закрывая лицо Владимира, как раковина моллюска прячет жемчужину. Парень словно погружался сейчас в невесомость, воспаряя под потолок кабинета и обращая на себя внимание испуганных одноклассников. Может космос ему действительно интересен? Может его случайно, аварийно забросило во вселенную? Михаил никогда не мог понять. Но зона комфорта — та вещь, без которой парень не смог бы выжить. По крайней мере, он сам решил, что вокруг него нет той самой жизненно необходимой атмосферы. Возможно Вова представлял, что его друзья, Серега с Мишей, тоже были в скафандрах и тоже летали между границами бесконечности в человеческих взаимоотношениях. Наверное ему казалось, что есть между ребятами каналы связи, что могут они всегда вернуться на космическую базу после, по его мнению, неоправданных вылазок в вакуум людского общения. — Владимир, я не понял, вы шо, в очко там друг-друга приветствуете? — из-за дверного проёма высунулась пожароопасно-веснушчатая физиономия. — Я ж говорил, — раздался голос через радиопередатчик на груди у скафандра, — А в итоге как обычно, сам пришел, — рыжий-конопатый бодро шагал к друзьям. — У меня мозги взрываются, — простонал Миша. — Не умирай ты! — Серега наигранно боксировал в его спину. — Вперед к буфету и приключениям! — На-асть, дай зарядку, — раздалось с последних парт. Мгновение и парень окаменел. Потом бросил якобы небрежный взгляд на источник голоса — Настю, самую красивую девушку в десятом-а классе. Друг не был настолько постоянным и предсказуемым, чтобы создать вокруг себя какой-либо образ. Это Мишу всегда очень удивляло, но только до девятого класса. Потом в жизнь их класса ворвалась жутко симпатичная новенькая. Сергей всегда был невозмутим, легок и чертовски уверен в себе. В спорте как рыба в воде, гитара в руках всегда поет звонкими аккордами, а учителя в конопатом просто души не чаяли. Безупречный Серега менялся на глазах до неузнаваемости, как только на горизонте появлялась Она. Для Миши в эти моменты товарищ казался настолько беззащитным, что перед глазами вырисовывался абсолютно неожиданный для Сереги образ. Из него прорастали цветы. Невозможно красивые, всех расцветок и форм, легкие и нежные побеги пробивались сквозь рыжую копну, вылезали из-под ворота рубашки, струились по рукам. Они должны бы пахнуть раем, но Михаил знал, что аромата он никогда не учует, а краски вскоре потухнут для его глаз, ведь цветы тянулись в сторону последней парты. Он видел, что каждый из бутонов не просто вырастает, а мучительно прорезается сквозь бледную кожу, чтобы раскрыться снаружи. Непокрытые одеждой места, скорее всего, ужасно саднили, поэтому Сергей бессознательно касался лица, потирал шею, трогал локти. Он словно хотел примять, затолкать обратно незабудки и ромашки, стыдясь их красоты. — Блин, у меня нет, — Настя вздохнула и, оглядев полупустой класс, столкнулась взглядом с Сергеем. — О, Сереж, у тебя на Айфон зарядки не найдется? Хлынули потоком цветные факелы, оттесняя друг друга и подаваясь вперед. Прямо сквозь одежду прорастали огромные пионы, белые хризантемы, шипастые розы, настолько быстро и активно, что Мише стало скорбно за своего друга. Ведь роскошные заросли вырывались прямо из сердца, прорезали легкие, росли из недр живота, переплетались за клеткой из рёбер, чтобы затем с томительно-сладкой болью выпорхнуть наружу через мягкую физическую и твердую волевую оболочки. Мучительно! Только, кажется дурманящий запах, что источали цветы, да ослепляющие краски лепестков заставляли забыть его о переживаемой боли. — Не, Насть, у него Андроид, — ответил за друга Вовка. Тот, казалось, даже не возражал и неловко отвернулся к друзьям. Анастасия Выхина. Очень неприятная Мише личность, безвкусная и расплывчатая. От того была роль Сереги в этот момент для него еще печальнее, что не видел наш художник в этой девушке ни единого светлого пятна. Выплеснулись из затылка брюнетки бесформенной, отвратительной массой осьминожьи щупальца. Склизкие, длинные отростки с ужасающей силой ринулись к положенным местам: одно ухватило шею Сергея, другое присосалось к Верке, лучшей подружке. — Настя, привет, тут в общем вот, — это была Любочка, кандидатка на золотую медаль, тихая и неприметная отличница. — Твоя домашняя работа, — протянутая тетрадь с заданиями подрагивала в трясущихся руках. Миг и черный мокрый хлыст крепко-накрепко оплел тело одноклассницы. — О, Люб спасибо большое, очень выручила, — почти безразлично обрадовалась Настя своей готовой домашней работе. Эти мерзкие конечности, казалось, никогда не закончатся: они цеплялись за всё вокруг, притягивали к себе объекты неусыпного внимания королевы класса. Оторвать присоски невозможно, поэтому все в ее поле зрения — добыча, которой не спастись. Толстые щупальца доползут до любого круга знакомых, до каждого шепотка, до всех косых и не очень взглядов. Миша знал, что если человек становился ей выгоден, то она обматывала вокруг него все свои орудия, смыкала их на шее, высасывала соки, жалуясь на сложную жизнь, втираясь в доверие, шантажируя всеми реальными методами. В конце всё, как правило, разрешалось одинаково — Настя просто выбрасывала людей после использования или душила их молниеносным захватом в случае неверности, глупости. Как любой осьминог, охотник, она была неприметна, прекрасно приспособлена к мимикрии. А в опасной ситуации Анастасия выпускала припасенный заранее снаряд чернильно-въедливых оправданий, отрицаний и просто пыли в глаза. — Так, не понял, а где все тунеядцы? — небольшого роста мужчина неловко ввалился в кабинет, балансируя большущей стопкой из журналов, учебников и тетрадей. — Юрь Васильич, перемена не кончилась еще, — констатировал Вова, открывая стеклянный заслон. — Ничего не знаю, тяга к истории — дело добровольно-принудительное, — по классу пронеслись смешки. На полпути до учительского стола преподаватель запнулся, книжная колоннада с грохотом упала, рассыпаясь по полу. Горькие вздохи, шелест бумаги. — Давайте помогу! — ринулся Миша вместе с ребятами к любимому учителю. — Спокойно! Спасение утопающих — дело рук самих утопающих, — слабо улыбнулся и поправил очки историк. Юрия Васильевича обожала вся школа. Среднее звено, старшеклассники, преподаватели, уборщицы, родители, да даже директор. Молодой мужчина с огнем в глазах проводил каждых урок, с особой любовью относился к собственному призванию, а такие люди всегда притягивают. Образец незаурядной интеллигенции, школьный историк нравился Мише и как преподаватель, и как человек. За все эти качества, а также систематические акты педагогической самодеятельности, ему прощали и неаккуратный внешний вид, и не заполненные журналы, и еще великое множество проявлений полнейшей безалаберности. Ребята гадали, как такой мужчина, авторитетный и весьма не глупый, мог быть столь рассеянным. Миша уже не гадал, потому что знал, что около пяти лет назад погибли от вождения мужчины сидевшие рядом жена и взрослая дочь. Юрий Васильевич в слезах рассказал ученику и про Катю, и про Леночку, и про диагностированное посттравматическое расстройство личности, когда тот неудачно зашел в кабинет с запоздалым конспектом. Крылья. Огромные, просто исполинского размера махровые белые крылья. Они тяжелые, грузные, всегда мешают мужчине, и он будто слон в посудной лавке: спотыкается об них в коридорах, сталкивается с прохожими, не вписывается в повороты. Нервозность Юрия Васильевича пропитана вечными извинениями, которые будто заслон не дают услышать и принять ему самому тот факт, что его действительно любят за интеллект, великолепное чувство юмора, ангельские терпение и доброту. Люди, возможно, никогда не поймут и не разглядят, почему, но бессознательно жмутся они позади крыльев мужчины, которые словно могли укрыть от любых бед. Крылья, правда, то ли подрезаны, то ли летать Юрия Васильевича никто не научил, поэтому уже с десяток лет он рассказывает о Месопотамии и Ассирии, рассуждает о феодализме и проверяет из вон рук плохо написанные сочинения о Второй Мировой Войне. Ему суждено было пойти дальше школьных стен: сколько раз появлялись в их школе всевозможные делегаты научной песочницы для «переманивания» Юрия! Директор нахваливала историка за таких гостей в ее владениях, учителя почему-то ужасно собой гордились, будто бы и за ними тоже вот-вот зайдут на чашечку чая люди из Министерства Образования. А историк только отмахивался: детей, говорит, люблю. Никто не спорил, ведь так оно и было. А он, наверное, понимал, что любое другое образовательное учреждение не примет к себе психически больного человека. Но Михаил знал: никогда от крыльев учитель не избавится, не вырвет из суставов длинные кости, не разорвет мыщцы, ведь это так больно, лишаться собственных амбиций. Так и будет ходить с этими огромными, упоительно красивыми белыми лоскутами за спиной, страдая от нервозности и двойственности собственных стандартов, и не зная, что с теми делать. — Молодой человек, тетради достаем, — повернулся к Мише учитель истории. — Да, простите, — транс воображения закончился, образы схлопнулись, как мыльные пузыри. Начался урок. *** Наспех попрощавшись с друзьями, Миша неторопливо пошел домой. После занятий на душе от чего-то было гадко, однако парень приготовился ко второму дыханию своего настроения. — Михаил Иваныч, а куда это мы так торопимся? От одного ее голоса становилось тепло и солнечно. Михаил обернулся, как вдруг в него влетел, сжимая в объятиях, ураган, высотой в сто шестьдесят сантиметров. — Привет, Саш, — он улыбнулся, обнимая девушку в ответ. — Ну что расскажешь как твой день? — Обязательно! — рот девушки растянулся от уха до уха. Руки сомкнулись в замок, а ноги понесли подростков по зеленым дворам. *** — Ну и вот, а потом я ей и говорю: «Вик, спокуха! У Соньки Литвиновой вон брат в седьмом, осталось еще пару лет подождать, а там и партнер для выпускного!» — выдала Сашка на одном дыхании и залилась хохотом. Миша прыснул, размешивая сахар в огромной кружке. — А у тебя как день прошёл? — Без сватовства, — отшутился Михаил. — Да как обычно, Вова в телефон залипал, Серега уши около девчонок развешивал. — Скафандр и клумба, — Саша с особым усердием размешивала чай и болтала ногами, — тентакли, ангелы и прочие, прочие, прочие. Поражаюсь твоему воображению конечно! — Только тебе и Вовке нормально, — парировал Миша, — попробуй я кому рассказать, сразу засмеют. — Я не засмею, — нарочито неправильно возразила Саша и внимательно посмотрела на парня. — Слабо меня описать? Только чур вслух! Он улыбнулся и оглядел девушку. Наверное, это единственный человек, который систематически, с большим вниманием обсуждал с ним эпилепсию воображения. Александра. Да тут и думать долго не надо. Она выглядела гораздо младше своего возраста и была очень… милой? Хотя встречался он с Сашкой совсем не из-за внешности: умница, добрейшей души создание, а еще одна из тех редких людей, кто понимал его с полуслова. — Это слишком сопливо. — Тем более хочу услышать, — злорадно ответила оппонентка. — Конфетная девочка. — Что? — захихикала Сашка. — Приторно-сладкая до горького привкуса, — невозмутимо продолжил Миша. — За тобой всегда остаются дорожки из сыплющихся с тела леденцов со смайликами, карамелек в форме котят, мармеладных мишек гамми с беззаботными улыбками. В твоих глазах плещется пузырящаяся вишневая кола, волосы блестят как лакированная гладь пастилы, кожа мягкая, белая, как зефирки. От тебя всегда пахнет шоколадом и корицей, а голос переливается всеми цветами радуги, как у круглых леденцов на палочке. Ты готова раздавать свои сладости кому угодно, ведь они у тебя никогда не закончатся. Правда вот сама ты их никогда не получала, а собственные кажутся безвкусными и мерзкими от того, что ты пропитана сахаром насквозь. А еще ты знаешь, что далеко не все любят сладкое, поэтому для многих ты кажешься обманчивой и лицемерной, ведь это логично: под глазурью всегда может оказаться заплесневелый бисквит. Горько обычно здесь только тебе, ведь больше всего на свете ты бы хотела получить в подарок от кого-нибудь даже маленькую баночку апельсинового джема. Повисло тягостное молчание. — Ого, — встряхнулась Саша, — ты в курсе, что твой анализ вообще без промаха бьет? — медленно продолжила девушка, приходя в себя. — А еще ты оказывается такой романтик. Меня чуть не стошнило! Вишневая кола, зефирки, карамельки! Ну надо же! — развеселилась она. А Миша будто услышал стук посыпавшихся конфеток-драже. — Дэ-э, вот так бывает в нашей жизни, — он сел рядом с Сашей. — Но знаешь, что самое интересное? — девушка подперла щеку рукой. — Что? — А как ты видишь себя? Какой у тебя образ? Микроскоп! Угадала? Миша задумался. Представил образ окуляра, линзы, тубуса, предметного стекла… Нет, не то это, просто картинка, просто детали, мусор, никак с ним не связанный. Не то! Здрасьте. Приехали. А если еще раз? Может скальпель? Тонкие лезвия как руки Эдварда Руки-Ножницы, блестящие, стерильные… Но разве его наблюдения причиняли кому-то боль? Нет, Михаил держал всё при себе. Снова не то. Паук? Магнит? Калейдоскоп? Мышеловка, пылесос, пишущая машинка? Нет, нет, нет и нет! Оно всё не то, ничего не подходит! Миша поймал себя на мысли, что паникует. Это было так странно, так пугающе. Он вдруг осознал, что не видит в себе собирательного образа даже своего проклятия. На чувствительной кальке воображения не оставляли следов ни его шуточки, ни тяга к учебе, ни ценности дружбы и любви. Он был всем и никем. Михаил понял, что все это время оставался пустой оболочкой, искавшей для себя изюминку в других людях. — Ми-иш? Осознавать такое действительно очень и очень паршиво. — Миша, алло, ты здесь? — Саша размахивала рукой перед лицом парня. Паршиво, но не смертельно. — Конечно здесь, — он выхватил руку девушки и слегка укусил ее за запястье. — И да, я всего лишь поедатель конфет.