Наедине

Солнце садится. Сначала это совсем не заметно: как медленно и постепенно его лучи теряют силу, а краски становятся ярче и наливаются сильнее, но уже спустя первые несколько секунд золото, наполнившее небо, съедает лепесток за лепестком лазурь, заменяя её тёплым и мягким сиянием. Лёгкая золотистая дымка переливается по краю голубоватой белизны, и золотистый оттенок, сперва несмелый, но потом всё более властный и сильный, заполняет небосклон до самого горизонта, разливаясь расплавленным драгоценным металлом над скалами и джунглями Ваканды. Оттенок этот колеблется, медленно наливаясь светом и цветом, пока наконец внизу у самой кромки, где кроны деревьев касаются облаков, не вспыхивает пронзительно-рыжая полоска. Полоса огня прорывается сквозь золотую завесу, проникает во все уголки, не оставляя и следа от лазурных лоскутков по всему небесному своду. Сидящий на парапете дворца Стив улыбается. Его губы трогает неуверенная, тихая улыбка, ему кажется, что он видит чудо, и ощущение это так тепло и светло отзывается где-то в груди, что боль и усталость, накопившиеся после наполненного сражениями дня, уже не кажутся такими насыщенными и явственными. Они как будто истончаются, подобно синеве неба под властью заката, и если не исчезают, то по крайней мере становятся приглушёнными. Оранжевый цвет властвует сейчас на небе. Он почти не оставил места прежней золотой дымке, давно уже сменившейся червонным золотом, наполняющим небо и как будто выплёскивающимся на крыши зданий столицы и кроны джунглей. И когда эта рыжина, скрывшая голубое небо подобно ржавчине, накаляется докрасна, темнея и уверенно разливаясь, происходит самое главное. Откуда-то издалека, из-под края защитного купола, выстреливает ослепительная стрела яростного алого пламени. Она ширится и растёт, становясь неумолимо яркой, и заполняет горизонт, из рыжего переходя в густой красный, темнеющий до багрового, до кровавого, до самого чистого и тёплого оттенка. Но того, как в этом красном море внезапно зажигается и сразу гаснет тонкий зелёный луч, Стив уже не видит. Расслышав мягкие, совсем тихие по каменным плитам шаги, он оборачивается, и улыбка его ширится. Лицо капитана светлеет, и он радостно приветствует подошедшего незаметно сзади человека: — Ты, Бак? Баки смотрит на него пристальным карим взглядом, и задорная, пусть и усталая усмешка вот-вот готова вырваться на его сухие губы. Он делает шаг, подходя ближе, и рука Стива тянется к нему, словно приглашая сесть рядом и вместе полюбоваться закатом. — В Ваканде лучшие закаты, — тихо произносит Баки, опускаясь на нагретый заходящим солнцем парапет, и поворачивается к другу, испытующе глядя ему в глаза. — Серьёзно, лучшие из того, что мне приходилось видеть. Ни у меня, ни у тебя на родине, ни уж тем более в России таких нет. Стив ничего не отвечает. Склонив голову на плечо, он искоса смотрит на Баки, втайне любуясь его измождённым лицом и его правильными чертами, сейчас кажущимися острее из-за усталости. Смущённо улыбнувшись, Стив берёт его за руку — живую, тёплую, не ту, которая металлическая — и стискивает в своей ладони грубоватую кисть. Баки переплетает свои пальцы с его, отвечая на пожатие, и молча кивает, как будто только что совершил одним им понятный ритуал. Он опускает голову с растрёпанными влажными волосами на плечо другу, и тот полуобнимает его за плечи свободной рукой. Так они и замирают вдвоём. — Стив? — голос Баки спокоен и ласков, и эти тёплые нотки согревают сердце собеседнику. — Хорошо, что всё кончилось. — Пока, — вздыхает капитан, — пока что всё кончилось. Он ещё вернётся. Вернётся и перчатка. Главный бой впереди… — Но пока мы здесь, — негромко возражает Баки, — вместе. И, потянувшись к его губам, Стив уже готов прикоснуться к ним, как вдруг щекочущее прикосновение обжигает его ладонь. Там, где секунду назад была рука Баки, темнеет россыпь песчаного пепла. Там, где он только что обнимал его за плечи, тот же пепел рассыпается по предплечью. Руки Стива полны песка, и он сидит на парапете один-одинёшенек. Закат догорает. Слеза скатывается по небритой щеке Стива и падает в ладонь, смочив горстку пепла. Никакого Баки здесь не было. Он один. Наедине с собой.