Совершенно обычные вещи

Дождь шел десять тысяч лет - или по крайней мере так долго, что уже стал забываться мир до дождя. Первыми испугались фермеры - за урожай, потом страховщики - за выплаты, положенные вследствие стихийных бедствий, потом вообще все жители Хокинса - за свои жизни. Такие дела. Но города никто не покинул. Когда совсем приперло, было уже никак. Их не пытались эвакуировать, о них не говорило телевидение, весь мир остался где-то там, за постоянной шумной - и очень мокрой - завесой, отрезавшей их всех от электричества, поставок первой помощи и уж тем более новостей. Ну и ладно. Привыкли. Макс сидела на крыше в чудовищном жёлтом дождевике и вылавливала палкой то, что приносила вода. О, волны приносили разные вещи: доски для огня и упаковки с нездоровой пищей, поблекшие платья, пластмассовые бусы, разбухшие книги и разбитую технику. Иногда даже друзей. Живых, конечно, фу думать гадкие вещи. Лукаса приносил самодельный плот - или кто ещё кого приносил. Уж очень он был упрямый, этот Лукас, чтоб позволять воде нести его куда ей захочется. Лукас говорил Макс: - Я люблю тебя. Я построю самый большой в мире пароход и мы спасемся, ты только иди со мной. Ничего не надо делать, просто шагни с этой своей крыши и я поймаю тебя. Ты всегда будешь в безопасности, а у наших детей будет лучший в мире кухонный гарнитур и телевизор с диагональю двадцать два дюйма. Макс ела размокшие чипсы и лениво качала ногой в воздухе: - Не-а. Какие такие дети? Мне четырнадцать, и я лучше умру со своим домом, чем буду думать о кухонных гарнитурах. Так он и уплыл восвояси, пришпоривая плот, как лошадь. Потом, на жёлтой резиновой лодке, полной еды и котов, к её дому причалил Дастин. Он улыбался, хотя укладка совсем не держалась в такой сырости, несмотря на пляжный зонт, вмонтированный в днище. Дастин говорил ей: - Ты такая классная и такая безумная! Давай догребем до самого Лас-Вегаса и покорим там все игровые автоматы! Моих припасов хватит на двоих, а коты будут греть нас в этом захватывающем плавании по бурным водам жизни. Макс спустила ноги пониже, чтоб котам было удобней играть с её шнурками, но все равно ответила отказом: - Мне только начало здесь нравится, да и Лас-Вегас слишком шумный - лучше привези мне сувениров, как вернёшься, Элвиса там или кактус. Они долго махали друг другу, пока лодку не скрыл ливень. Макс снова осталась одна. Когда тучи стали совсем черными, чернее даже, чем синяки на её руках, появился Уилл. Он шел и волны прогибались под ним, испуганные. Он ничего не сказал, только поднял к ней бледное нежное лицо. Вода в колодцах его глаз звала Макс туда, откуда нет пути назад - и какая же она была глубокая. И какая же она была красивая. Неведомые голоса, и туман, и тени, и сказания самых дальних времён бродили там рука об руку с волшебным народцем. И Королева Фей улыбалась лукаво и уводила с собой самых красивых детей, чтобы никто никогда их не нашел. И Король Оберон седлал соловья, взлетая в небо под исполненный отчаяния свист и клекот. И навсегда прощались с землёй их возлюбленные, дети мгновения и смерти - людской род. Макс стояла на самом краю крыши, и едва заметная улыбка Уилла играла ей, как дудочка Крысолова. - За твоей спиной кто-то стоит, он чернее воды, чернее туч, чернее, чем Вселенная, если она есть на самом деле. Руки его, как паучьи лапы. Мне страшно. Я останусь здесь. Я не буду его слушать - и ты не слушай. Уилл вскидывается, щурит на неё злые глаза, а потом вдруг становится напуганным и совсем юным, оглядывается на посветлевшее небо и говорит: - Как это я сюда забрел? Мама будет волноваться. И убегает, не замечая, что под ногами - волны. А Майка просто приносит течением - вместе с бревном, за которое он отчаянно цепляется. - Эй, ты! Да помоги же! - кричит он. - Чего встала? И Макс кидает ему на верёвке спасательный круг, красный, как её волосы, красный, как её вспыхнувшее лицо. Майк забирается к ней на крышу, не переставая ворчать. Вода стекает с него ручьями. С торчащих во все стороны влажных кудрей, с длиннющего носа, с ресниц, слипшихся лучиками, острыми и чёрными. Зубы его стучат так, что он едва не прикусывает язык, когда говорит: - Да я вообще не к тебе собирался, вот ещё. - А потом, запуская руку в её пакет чипсов, - поделишься. И это - утверждение, и сам он - восклицательный знак. Предупреждение на дороге "Дальше ехать запрещено". Макс говорит: - Терпеть тебя не могу, Майк Уиллер. И пускает его под свой дождевик. Теперь они оба мокрые, ловят простуду в себя, как в капкан. И та вода, что падает, встречается с той, что идёт, и вертикаль сшибается с горизонталью. И, спрятанные от всех дождем, они просто сидят на крыше и ругаются, до самого до воспаления лёгких. - Нет никакого дождя в Хокинсе, - говорит мама. - Во всяком случае, не чаще, чем здесь. Ну, милая, попробуй приподняться. Ради меня. Она подносит к губам своей девочки таблетки и воду, она протирает ей лоб мокрым полотенцем, она гладит её слипшиеся от пота волосы - снова, и снова, и снова. Но все равно поедет через всю страну в скучный маленький городишко, о котором они обе ничего не знают, кроме названия и того, что весть о нем - и разводе родителей - подкосили Макс ужасно. И как многие восприимчивые дети, от отчаяния она совсем заболела. Внизу беспощадно громко шумели работники службы перевозок. Наверху, в маленьком царстве жара, по градуснику с ужасной скоростью ползла ртуть. - Он там, мама.