Поделись со мной суждениями и мечтами. Я недавно разбередил свои старые раны, Я сижу в одиночестве в этом зимнем свете, застилающем мои мысли. Mumford & Sons — Thistle & Weeds
Натянув на голову капюшон толстовки, Джейкоб критически оглядел своё отражение в мутном зеркале. Недельная щетина на лице, мешки под глазами, и кривая нервная ухмылка. Стоя посреди загаженного мужского туалета приюта для бездомных, Сид лихорадочно думал над тем, как ему быть дальше. Как ему жить дальше. Мужчина часто вспоминал эту улыбку Миллера, какой тот улыбнулся ему накануне. Сердце его наполнилось горечью, когда он вспомнил его последние слова. Но ничего, кроме жгущего ощущения в области груди, это не принесло. И больше не принесёт. «Помни меня» — сказал он Джейкобу. Вот, на что он надеялся. Он слился с этой болью, они с ней — одно целое, пульсируют вместе, в такт бешеному ритму сердца, которое, кажется, сейчас выпрыгнет из заполненной болью груди. Раны на коже заживают, оставляя уродливые шрамы, благодаря которым он будет помнить. Всегда. Джейкоб всегда будет чувствовать эту боль. Я не такой сильный. У меня нет такой тяги к жизни. Я не смогу. Ты — другое дело. — Сильный? Я — сильный? — Джейкоб осторожно дотронулся подушечками пальцев до своего лица. Кожа была тёплой, шероховатой и мягкой. Обычный набор тактильных ощущений от соприкосновения с кожей живого человека. Настоящая жизнь высасывает неудачников до дна. Хочешь трахаться с орлами — учись летать. Хочешь жить — убей лучшего друга. Джейкоб осознаёт, что в прошлом совершал слишком много ошибок, но теперь делать нечего, и он живёт дальше с памятью о своих поступках. Солдат так устроен, что продолжает жить. И вот он живёт и, пытаясь взять реванш за прошлое, грешит в настоящем и видит, что его ошибки уже не могут породить ничего кроме ошибок — стыд порождает новый стыд. Он не обманщик, он не предатель, он — Солдат. Вся его суть в его же ошибках. Их пепел никогда мужчину не оставит, он намертво въелся в кожу, и его чернота всегда будет с ним. До последнего мига, за который он сражался. До последнего горького смертельного глотка воздуха. До последней судороги в коченеющих мышцах. До самой смерти. Воспоминания не уходят. Даже когда их стирают — они не уходят. От воспоминаний несёт хлоркой и лекарствами. Лежать в военном госпитале — это значит находиться в другом мире, почти полностью изолированном от остальных вещей. Если бы не медсестра Дана Роджерс, то от мира он был бы полностью изолирован. И сидел бы, в глухом водоёме утопив самого себя. Его бы навещали призраки прошлого и вся жизнь окончательно бы свелась к этим четырём стенам. Джейкоб сидит в кабинете у врача, разглядывает опавшую штукатурку на постаревших стенах и думает о том, как он проведёт будущие дни здесь. Пока врач задаёт вопросы, Сид сидит так, что старый мир оказывается в дверном проёме слева от него, а мир госпиталя — справа. Мужчина оказался на перепутье двух миров. И уже здесь больница начинала поглощать его. Один только вид этих стен нагоняет уныние. «Посттравматическое стрессовое расстройство», — прозвучало как приговор. Солдат легко принимал то, что его затягивает в другой мир. Он даже мало себе представлял, что конкретно с ним происходит и где он окажется в итоге. Мысли Джейкоба прерывались нечастыми вопросами, и он раз за разом снова начинал думать о том, что же всё-таки с ним будет. Ничего хорошего. Так говорила Дана Роджерс. И сейчас, стоя посреди мужского туалета в приюте для бездомных Джейкоб не мог с ней не согласиться. Дана Роджерс. Его тёмная лошадка с ядовитой уздечкой. — Ну ты же меня знаешь, — Сид усмехнулся и театрально развёл руками. — Я весь в делах, сегодня так замотался, ты бы знала... Веснушчатая шумно выдыхает и, скрестив руки под грудью, демонстративно закатывает глаза. Джейкоб врал и не краснел. Хоть в чём-то он специалист. Какие дела? Наверняка весь день тупо слонялся по городу, глазел на местных шлюх и пытался самоутвердиться за счёт избиения пьяниц. Многочисленные красные царапины на руках — подтверждение догадок девушки. — Твои дела, видимо, имеют очень острые когти, — открыто усмехается девушка, кивком указывая на ссадины. — Как только вернёмся домой, обработаю твои боевые раны спиртом, ибо, зная о твоём божественном везении, я уверена: где-нибудь ты обязательно подцепишь заразу. А мне потом отдуваться. Ты меня уже достал. Противоречивая, непостоянная, вынужденная страдать от собственных мыслей — это она, Дана Роджерс. Хрупкое равновесие телесной робости и чувственной дерзости, — первая разжигает мужчину, вторая в зачётный миг обрекает на погибель. — Я думал, что мы сейчас в бар зайдём. Не хочешь составить мне компанию? Слабая улыбка мелькнула на его лице и погасла. Её вечно аккуратная прическа сейчас была слишком растрепана, а волосы и вовсе в таком освещении отливали золотом. Но вот лицо не выражало никаких эмоций. Совершенно. — Я устала, Джейкоб. Ничего не отвечая он поднимается со скамейки и медленно подходит к девушке, будто не решаясь, будто это самый осмысленный шаг по изменению его жизни. Мужчина внимательно смотрит на неё, словно пытаясь запомнить каждую деталь её лица. Странно, ведь это всё в любом случае остается в его памяти. Навечно. — Я не об этом мечтала, — Дана хмурится. — Не такой жизни я хотела. Меня мало интересует выпивка, Джейкоб. Я семейный человек, понимаешь? — Дана... — Мы просто слишком разные. Ты даже не пытаешься, — бледное лицо посещает гримаса задумчивости, изящные брови хмурятся и на лбу выступают мимические морщинки. — У меня сотни, миллионы причин уйти. Но мне нужна всего одна веская, чтобы остаться. — Я куплю тебе щенка, — его фраза кажется отчасти странной, отчасти совершенно неуместной, но Дана всё понимает. — Бигль, да? — Не может быть, — она дерзко улыбается мужчине; в глазах её, мутных до сего момента, поблескивают острые искрящиеся огоньки. — Ты запомнил. — Я встал на путь исправления. Джейкоб не привык убегать от чего-то. И поэтому сейчас он стоял. Стоял до последнего, пытаясь вспомнить теплоту её рук и колкие фразы, что часто заставляли его злиться. Образ ранее любимой женщины терялся среди десятков других образов. У многих из них были теплые руки, а уж колких фразочек мужчине хватало по горло. Натянув капюшон поглубже, Джейкоб толкнул дверь ногой и вышел из туалета. Бредя и спотыкаясь в полумраке, разгоняемом лишь мягким светом электрических панелей, вмонтированных в потолок и стены коридоров ночлежки, он вспомнил. Её пушистые темные волосы, что отливали золотом на свету, белую кожу, к которой никогда не приставал загар, веснушки на носу, одежду, крест... Медный, угловатый крест, что постоянно покоился на её груди. Он был её неотъемлемой частью. Теперь Джейкоб был доволен. В сплошном сумраке её образ был светом. Он всегда будет неким светом. Жаль, что Дане не было суждено завести собаку.. Пусть мёртвые хоронят своих мертвецов, они будут выходить толпами, Но возьми у меня лопату и засыпь ямы, которые ты выкопал.