* * *
Собственно, ничего необычного не происходит, как и предполагалось ранее. Годы неумолимо бегут вперёд: Арсений заканчивает школу с золотой медалью, танцует вальс с Алёной на выпускном балу и тратит всё лето на поиск и подготовку к поступлению в университет, останавливая свой безоговорочный выбор на том, в который планирует пойти его любимая девушка. Алёна, кажется, не переживает о неустанно тикающих таймерах на их запястьях, относясь к нему с прежней нежностью и заботой, и Арсений платит ей той же монетой, всё чаще заглядывая в ювелирный магазин неподалёку от их съёмной квартиры, где проводит по несколько часов, застывая над стеклянными витринами с обручальными кольцами. Ему исполняется двадцать пять, когда девушка принимает его предположение, улыбается и плачет от счастья, и Арсений улыбается тоже, потому что любит её так, как никого ещё не любил. Зачем ему какой-то незнакомый журавль? Его более, чем устраивает синица, которая говорит уверенное «Согласна» и ставит свою витиеватую подпись, скрепляя их союз, обречённый на «Навсегда». Родители не плачут, только крепко обнимают их, когда они прощаются с родным Омском спустя пару лет совместной жизни и перебираются в шумный Санкт-Петербург, поселяясь в небольшой, но уютной квартирке, купленной на совместно накопленные средства и большую часть свадебного подарка. А ещё через два года Алёна дарит Арсению невообразимо прекрасно девочку с глазами цвета летнего неба и светлой улыбкой — маленькую Кьяру, которая наполняет их дом звонким детским смехом. Попов смотрит на дочь, целует жену в макушку и думает, что ещё никогда не был так счастлив. И никакие прихоти Судьбы не способны этого изменить.* * *
Всё начинает рушиться тогда, когда ни Арсений, ни Алёна не ожидают нападения со спины. И если Попов пребывает в блаженном неведении происходящего, то чувства его жены обостряются до предела, реагируя на малейшие изменения в привычной рутине. Карьера Арсения стремительно набирает обороты: предложения поступают одно за другим, круг влиятельных знакомств расширяется, количество фанатов неумолимо растёт, а тёплые прикосновения заботливых рук и сладкие поцелуи супруги стираются из памяти в вихре бесконечных съёмок, затяжных репетиций, душных интервью и долгих фотосессий. В конечном итоге, Алёна смиряется и ложится спать на свою половину кровати, не дожидаясь возвращения мужа с очередного «важного мероприятия», чтобы проснуться следующим утром и обнаружить рядом с собой нетронутую его головой подушку. Она никак не комментирует происходящее, лишь тревожно смотрит на плотные тёмные круги, поселившиеся под голубыми глазами, и просит Арсения «взять перерыв в работе». Тот нервно отмахивается папкой с новым сценарием и залпом осушает бокал с чёрным кофе, бежит в ванную, совершает все необходимые приготовления, оставляет мимолётный поцелуй на её губах и скрывается за дверью квартиры. Алёна знает, что Арсений любит её и давно не смотрит на часы, но глаза самопроизвольно цепляются за них с той самой минуты, когда они сократили встречу её мужа с его истинной парой до ничтожного одного года. Ей совсем не хочется уходить, но она понимает, что есть вещи, на которые невозможно повлиять.* * *
Арсений не понимает, каким макаром его заносит на «ТНТ» под колючий взгляд известного на всю страну Павла Воли и прочих популярных персон канала, которые въедливо наблюдают за его перемещениями по переговорной. Его мечты об игре в театре импровизаций находят воплощение в целом шоу с профессиональной съёмочной командой и весомой материальной составляющей; прыгающий рядом от предвкушения Серёжа — лучший друг и коллега по цеху — выдвигает предположения по поводу их опаздывающих партнёров, застрявших в московских пробках. Попов его практически не слушает, реагирует вымученной улыбкой на ламповые шутки и нетерпеливо косится в сторону закрытой двери, отчего-то неспособный усидеть на месте больше пяти минут. Тело болезненно ноет, словно он пробежал накануне целый марафон без остановки, а в груди разгорается пожар, что огнём вылизывает внутренности, скользит по костям, растирая их в пыль. Арсений срывается, вытирает влажные ладони о чёрные джинсы, набирает номер жены дрожащими пальцами и радуется, когда она поднимает трубку со второго гудка. — Ты в порядке, милый? — её голос полнится искренним беспокойством. Попов теряется и сжимает телефон в руке до жалостливого скрипа пластикового чехла. Ему становится страшно от осознания того, что он не знает ответа на такой простой вопрос. Под рёбрами нарастает тягучая волна паники, мешается с ожиданием чего-то неизбежно грядущего, с которым хочется столкнуться как можно скорее и сбежать от этого одновременно. Арсений не знает, что вызывает в нём противоречивые эмоции, и по какой причине его глаза возвращаются к проклятой двери, — снова и снова, — зато наверняка знает, что то, что за ней скрывается, разорвёт его на части, как тепловая граната. У него ещё есть время на спасительный побег, но ноги наливаются свинцом и врастают в пол, словно в зыбкую топь. Он упрямо отводит взгляд в сторону и сосредотачивается на тихом голосе Алёны, а сам отсчитывает минуты до характерного хлопка за спиной. Осознанно ждёт неминуемого взрыва, потому что не может уйти, — не хочет, — хоть и пытается заставить тело внять тревожным сигналам, что бьют по черепной коробке крикливым «Опасно!». Кожа неприятно зудит, Арсений зажимает телефон между ухом и плечом, освобождая руки, царапает себя ухоженными ногтями и согласно мычит в трубку, втягивая воздух сквозь крепко стиснутые зубы. — Мы не выбираем, помни об этом, — шепчет неожиданно скрипучий голос Алёны в динамике. Попов замирает на месте поражённой статуей. И перестаёт дышать. Телефон издаёт раздражающие монотонные гудки, лишая возможности отреагировать на сказанное. — Я успел познакомиться со всеми, кроме тебя. Арсений чувствует между лопаток чужой хриплый выдох и прикрывает глаза. Голос — определённо мужской — ласкает слух, липнет на барабанные перепонки сладкой патокой, и Попов почти стопроцентно уверен, что его накроет ударной волной, если он обернётся. Если он позволит себе обернуться, чтобы добровольно шагнуть на обманом подложенную мину. Все истории — ложь. В них нет ни капли истины. Взгляд против воли находит злополучный таймер, о котором Арсений и думать забыл после встречи с Алёной, скрывая его от любопытных глаз при помощи всевозможных браслетов, обычных часов и длинных рукавов верхней одежды. Десять . . . девять . . . восемь . . . Кто сказал, что метка — щедрый подарок Судьбы, если это — бомба с часовым механизмом? . . . семь . . . шесть . . . пять . . . Тело его не слушается — подчиняется внутренней команде «Кру-у-у-гом!» — и сталкивает тревожный взгляд с гладко выбритым подбородком и смущённо поджатыми губами. Кожа запястья плавится, часы не останавливаются, только бы . . . . . . четыре . . . три . . . два . . . Арсений несмело задирает голову, — разница в росте не большая, но ощутимая, — смотрит в любопытные зелёные глаза, что внимательно изучают его обескураженное лицо, и понимает, что это — конец. . . . один. Бум. — Антон. Правую руку выворачивает от боли. Попову кажется, что хруст костей слышно не только в этой душной комнатёнке, но и в самых отдалённых уголках Питера, в их с Алёной квартире, где его жена наверняка заваривает любимый травяной чай, кормит Кьяру вкусным обедом и не подозревает о произошедшем. Он силится остаться невозмутимо спокойным, но «Антон» хмурит светлые брови и закусывает нижнюю губу, будто давит рвущийся наружу крик. Протягивает широкую ладонь для рукопожатия, явно обескураженный тишиной. Арсений зеркалит его действие, а сам косится на бледные запястья, скованные переплетениями разномастных браслетов. — Арс. Украшения не скрывают метки — напротив, подчёркивают её наличие. Хватка парня неожиданно крепкая, а холод металлических колец приятно остужает разгорячённую кожу. Отвлекает от осознания того, что в то время, как его собственный таймер свёлся к нулевой отметке, часы на запястье светловолосого отсвечивают голубыми цифрами, продолжая вести отсчёт. Арсений успокаивает себя тем, что ему наплевать, и никакой Антон ему нахрен не сдался.* * *
Его запястье покрывает широкая полоска чёрной кожи, и Алёна не задаёт лишних вопросов, когда Арсений ложится в постель, небрежно касается губами её щеки и поворачивается к ней спиной, не снимая браслет с руки. Он задерживается на съёмках дольше положенного и не отвечает на звонки по несколько часов, прикрываясь усталостью и поставленным в беззвучный режим телефоном, но обновляет профиль «Инстаграма» коротким роликом с площадки «Импровизации», в котором засвечивается весь дружный коллектив. Алёна не знает, кто такой «Шаст», но смеющийся рядом с ним Арсений не выглядит уставшим. Ей хочется кричать, но Кьяра уже спит, поэтому она просто сворачивает вкладку и откладывает телефон на прикроватную тумбочку, успокаивая себя тем, что её муж заслуживает быть счастливым. К утру она почти уверена в том, что готова его отпустить.* * *
Арсений понимает, что его план с громким названием «Наплевать» не только не действенен, но и обречён на провал. Антон прижимается к нему разгорячённым алкоголем телом и влажно дышит в ухо, уничтожая любые представления о существовании личного пространства в считанные секунды. Попов отчётливо скрипит зубами и сводит брови на переносице. Антон прилично пьян, пуговицы его рубашки стремительно сокращают расстояние от воротника до границы терпения напряжённого, словно гитарная струна, Попова, а длинные руки бесстыдно хозяйничают на теле коллеги. Арсений хочет назвать его конченным придурком, сказать о том, как сильно он его ненавидит, а после — оттолкнуть от себя, восстанавливая безопасную дистанцию, но все поползновения обрываются ещё в начале предложения. Ненавидеть — не получается, хотеть — очень даже. И если в первые съёмочные недели это желание не казалось чем-то жизненно необходимым, то теперь Попов не может отделаться от навязчивой идеи привязать Антона к себе — полностью. Он не знает, кроется ли истинная причина в метке, или же это — его личная прихоть, вызванная силой разрушительного притяжения Шастуна, но сомнений не остаётся. Впрочем, это не мешает Арсению сопротивляться и строить стены вокруг себя. У него есть потрясающие жена и дочь, а у Антона — красивая девушка и не остановившийся таймер на левой руке. Попов всё ещё не разобрался, что является причиной последнему, и не собирается нарушать равновесие. Его пугает мысль о том, что случившемуся есть только одно логичное объяснение, — безответные чувства, — поэтому он не ищет ответов. Шастун напоминает о своём присутствии на вечернике громким смехом, притягивает не сопротивляющегося Попова за талию, впиваясь пальцами в кожу, зачем-то склоняется к шее, опаляя горячим дыханием. Рвёт крышу и портит характер. Арсений, честно, пытается. Вспоминает о терпеливо ждущей его в квартире жене и их маленькой дочери, наверняка уже сладко сопящей в кровати; о наличии у Антона красивой девушки, с которой тот планирует провести остаток жизни, невзирая на факт их несовместимости друг с другом; о собственном таймере, что остановился вместе с сердцем, когда зелёные глаза впервые изучающе мазнули по его лицу, выбивая из лёгких остатки кислорода. — Мне плохо, — скулит Шастун побитым щенком. — Умыться хочу. Помоги, а? Попов смотрит на него с недоверием, но Антон облизывает свои неестественно яркие губы и виновато улыбается, словно и правда извиняется за непристойное поведение и неспособность не напиваться до полуобморочного состояния. Позов подлетает к ним взволнованной курицей-наседкой, но Арсений заверяет, что справится с повисшей на его плечах ношей без посторонней помощи, и скрывается в тёмном коридоре, игнорируя внимательный взгляд, прожигающий спину. Антон опирается на него безвольной куклой, задевает влажными губами чувствительную мочку уха, впивается острым подбородком в ямку между шеей и плечом, скользит длинными пальцами по бедру. Попов старается не акцентироваться на прикосновениях, что обжигают через несколько слоёв одежды. Они отмечают успешно стартовавшие пилотные выпуски, Шастун безбожно пьян, и ничто не должно волновать Арсения больше, чем их нахождение на съёмочной площадке, на которой тот грозится распрощаться с содержимым своего желудка. Получается плохо, что неудивительно, если учитывать тот факт, что Антон чуть ли не вылизывает его шею и глухо стонет — то ли от количества выпитого, то ли от самого процесса. Арсению немного не до разбирательств, потому что ещё одно движение — и застонет он сам. — Стой, — оживает Антон заплетающимся языком. — Мне нужен телефон, срочно, — заявляет он, вскидывая голову. Попов тяжело вздыхает, мысленно молится всем известным ему богам за отстранившегося Шастуна и проклинает светловолосого за несуразные пьяные просьбы, которым безукоризненно подчиняется. — Ира просила позвонить, — поясняет Антон, не дожидаясь очевидного вопроса. У Арсения дёргается щека при упоминании ненавистного имени, но он молчит. — Мы всё равно около гримёрной, а я его как раз там и оставил. У него подозрительно бодрый голос и твёрдая стойка для человека, который позиционировал себя накидавшимся ещё пять минут назад, но лицо хранит невозмутимое выражение, словно всё его недавнее притворство и нынешняя искренность — обычное положение дел, не заслуживающее объяснений и крепкого удара в челюсть. Мысли сосредотачиваются на «Ира просила позвонить», поэтому Арсений ожидаемо ведётся. Мягко толкает пьяно улыбающегося Шастуна к стене, вынуждая привалиться спиной, и распахивает дверь. В комнате предсказуемо темно, сгустившийся полумрак разбавляется лишь огнями зеркальных ламп, но Арсений решает как можно скорее отыскать злополучный телефон и не тратить времени на включение-выключение основного света, поэтому проходит к столикам, надеясь найти забытый гаджет на одном из них. Зная о любви Антона к творческому беспорядку, Попов не рассчитывает на успех, поэтому не удивляется, когда не обнаруживает желаемое среди кисточек, пуховок и бутылочек с разнообразными косметическими средствами. Зато очень удивляется, когда ловит очертания высокого силуэта в отражении, который демонстративно поводит рукой с зажатым в ладони утерянным телефоном в воздухе. — Можешь потом меня ударить, если я ошибаюсь, — великодушно разрешает Шастун, сокращая разделяющее их расстояние. Арсений, честно, пытается. Помнить о жене, дочери; Ирине Кузнецовой; не остановившемся таймере. Даже тогда, когда Антон хватает его за отвороты пиджака, тянет на себя и целует так, что весь остальной мир меркнет, сужаясь до размеров гримёрной и голодных горячих губ, оставляющих красные ожоги обещаний на острых ключицах.* * *
Алёна смотрит в тёмные своды потолка их с Арсением спальни и улыбается. Слёзы застывают в уголках её глаз, так и не касаясь щёк.* * *
Они не пьяные: Арсений — по факту, Антон — по сути, поэтому логического объяснения, способного сгладить грядущую неловкость, стопроцентно не найдётся ни у одного из них. Они не пьяные, но . . . Попов приглушённо стонет в поцелуй, когда впечатывается спиной в зеркальную поверхность, предусмотрительно защищённый от болезненного удара головой широкой ладонью, крепко обхватившей затылок за мгновение до того, как его самого приподнимают над полом и усаживают на крышку небольшого гримёрного столика. Тесная комната наполняется звуком спихнутых предметов, но Арсений исправляет таблицу результатов и стонет громче. Пальцы Антона путаются в полах мешающегося пиджака, но всё-таки отыскивают путь к белой футболке, ныряют под неё и обрушиваются на разгорячённую кожу спасительной прохладой. Всё почти что невинно и легко поправимо: Попов уверен, что его силы воли хватит для того, чтобы пресечь жадные поцелуи и мимолётные прикосновения к обнажённой коже, поэтому позволяет своим рукам расстегнуть оставшиеся пуговицы на рубашке Шастуна. Ещё один поцелуй, — и он остановится, потому что это необходимо. — Антон, — стонет Арсений, когда губы светловолосого спускаются к шее. — Подожди, мы должны . . . Хочется ближе, глубже, до цветных пятен перед глазами, но нельзя, господи, нельзя поддаваться. Нужно выбираться, пока не затянуло с головой, пока есть шанс вернуть всё на круги своя. Пока есть шанс не полюбить его ещё сильнее, если это вообще возможно. — Мы не можем, — севшим голосом говорит Попов, упираясь ладонью в обнажённую грудь. — Почему нет? «Потому что я люблю тебя. Потому что у тебя есть шанс встретить того, с кем ты почувствуешь себя по-настоящему счастливым и полноценным. Потому что это не я и никогда им не стану, обречённый наблюдать за тем, как ты принадлежишь кому-то другому», — думает Арсений, глядя в широко распахнутые зелёные глаза. — Я знаю, что Алёна — не твоя истинная. Это, блять, все твои фанаты знают, Попов. Некоторые плюют на теорию родственных душ, живут себе спокойно с теми, кто по душе, и не парятся. Я могу понять, потому что наши с Ирой отношения строятся по этой схеме. Но если ты любишь свою жену, тогда почему ответил на поцелуй? «Потому что захотел». — Мне наплевать на то, что Вселенная вдруг ни с хуя решила, что нам с тобой не светит. Я прекрасно знаю, что раздражаю тебя так же сильно, как и ты меня — мы, блять, и без всяких подсказок Судьбы понимаем, что совершенно друг другу не подходим. Но ещё я знаю, что такого, как ты, я никогда не встречал и не встречу, потому что ты засел у меня вот здесь, — Антон яростно тычет в висок указательным пальцем и тяжело дышит, рвано глотая раскалённый воздух влажным ртом, — и съёбывать не собираешься. А если и собираешься, то чёрта с два я позволю тебе уйти, ясно? Арсений хочет его остановить, — каждое произнесённое слово больно ударяет под дых, а глаза начинает предательски пощипывать от выступивших в уголках слёз, — но никак не может решиться произнести задушенное «Замолчи», что станет той самой «Точкой невозврата», которой он стремится достичь и избежать одновременно. Вселенная, какая же ты сука. — Антон . . . — хрипло начинает Попов и вжимается в твёрдое стекло, чувствуя себя абсолютно беспомощным под натиском пронзительного взгляда лихорадочно блестящих зелёных глаз. — Нет, заткнись. Если посмеешь сказать про Судьбу и её безошибочность, я тебе врежу, потому что ты вряд ли сможешь объяснить, какого хуя я тогда влюблён в тебя, если не должен? Я никогда не поверю этим блядским цифрам, а своему сердцу — всегда. Я без тебя не смогу, Арс, и мне поебать на то, что это не вписывается в чьи-то планы. Голос Антона окончательно срывается на крик, зрачок топит радужку, а дыхание становится совсем тяжёлым и загнанным. Попов очень хочет верить его словам, прижаться к любимому телу и не отпускать никогда, но взгляд самопроизвольно спускается на опутанные браслетами запястья, пытаясь отыскать чёртов таймер, ставший настоящей пропастью между ними. Шастун отслеживает его действие, и решение приходит само собой; длинные пальцы вцепляются в полоски украшений мёртвой хваткой, больно дёргают — чёрные бусины разлетаются в стороны, громко скачут по полу. Попов вздрагивает, словно от удара, и чуть было не отворачивается в сторону, чтобы не видеть очевидного. — Это ничего не значит. Не для меня, — рычит Антон, стискивая вытянутую руку в кулак. Против воли, взгляд Арсения соскальзывает на светлое запястье и замирает на покрасневшей коже. . . . три . . . два . . . — Я тебя люблю. И знаю, что взаимно. Вот что на самом деле имеет значение. . . . один . . . Арсений ещё никогда не наблюдал процесс «единения родственных душ», — неимоверно странный термин, совершенно не подходящий для выражения испытываемых в этот момент эмоций, — но сейчас в полной мере осознаёт, что понятия «Увидеть» и «Услышать» несравнимы с безапелляционным «Почувствовать самому», потому что его сердце заходится неописуемым восторгом и отдаётся разноцветными фейерверками в области грудной клетки при виде неожиданно свободных от излюбленных браслетов изящных запястий Антона, на одном из которых заветные цифры отсчитывают последние секунды и обнуляются, прекращая свой ход.