***
Эти ребята были постарше и любили потолкать, попинать младшего как неваляшку, чтобы погоготать. Мальчик не сопротивлялся, пищал иногда, когда хватали за белые волосы или подкидывали к другому. Один раз его уронили, и у Ацуши закружилась и заболела голова, он ничего не видел перед собой. Мальчишки тогда сгустились около него тёмной тенью, их разговоры раздавались болезненным и неразличимым гулом в ушах, и малышу очень захотелось, чтобы это всё прекратилось. Прямо сейчас, и больше ничего не было… — Эй, вы! Вы что творите, выродки?! Гул стих, осталось шуршание. Ацуши, даже дезориентированный, ощущал всеобщее напряжение. Что-то, что грозным кличом пронеслось над местностью, испугало их. Мальчик почувствовал облегчение от отступления этих ребят. Они его не трогают, это хорошо. — Я повторяю: что вы здесь вытворяете?! Ацуши слышит топот, как визжат дети, чувствует, что кто-то ненароком засыпал ему в лицо песок. Чихнул, и приподнялся, опираясь на правый локоть. Очень сильно болела голова и глаза, больно… — Эй, малыш! Ты в порядке? Что они сделали?! Накаджима вздрогнул всем телом, распахнул глаза и отшатнулся назад, опрокидываясь обратно. Перед ним стоял почти взрослый мальчик старше него, с яркими рыжими волосами, не холодными, но голубыми глазами, с совсем непонятным выражением лица.— Ух… ты!
Тот замер с изумлённым лицом, вперившись взглядом прямо в детские глазки. Но сразу же переменился. Мальчик был одет, как обычный ребёнок его возраста, но позади него лежал на песке школьный портфель. Испачкается ведь, и родители ругаться будут. Ацуши отвлёкся и испуганно взвизгнул, когда рыжеволосый промелькнул перед глазами, исчезнув, и неожиданно подхватил его под мышки, поднимая. Младший с ужасом смотрел, чувствовал, как старший, уже школьник, отряхивает его одежду, тело, приводит в порядок и что-то причитает. — Червяки глупые, за что же они такое делают! Ты же тоже живой, да ещё и маленький. А они, эти гады, издевались. Не нужно было отпускать, идиот, не нужно было… такое бы задал! Ты как? В порядке? Эй? Ацуши никогда не видел, чтобы на него так смотрели. Он испугался и отшатнулся, задрожал всем телом, не в силах вымолвить ни слова. Губы подрагивали, раскрывались, но не издавали ни звука, только шумные рваные выдохи. Наконец одна из знакомых младшему эмоций проявилась на лице мальчика напротив: настороженность. Рыжеволосый нахмурился и серьёзно смотрел прямо на него. Вот-вот побьёт… Вот-вот что-нибудь скажет… Может, сейчас вернутся те ребята и… и… Ацуши сжался и попятился назад. Всхлип. Он с ужасом прикрыл рот испачканными ручками, и вскрикнул, когда мальчик подорвался с места и протянул к нему руки… Вот сейчас… — Не прикасайся грязными руками к лицу, заболеешь же! — он просто… просто взял ладошки и отнял их от припухшего личика. — Нельзя так делать, там столько вредных микробов! — посмотрел на ручонки, замявшись, — Подожди, у меня где-то были салфетки… — а потом отпустил, отбегая. — Стой тут, ладно? Я-я сейчас!.. Ацуши даже пошевелиться не мог, какой уж тут уходить. Он, замерев, смотрел на школьника, который подбежал к своему портфелю, быстро раскрыл его и начал очень агрессивно потрошить его изнутри, выпихивая страницы учебников и тетрадок. Досадливо прикусывал высунутый язык, хмурился и злился всё больше, не находя желаемого, а потом резко посветлел лицом, выудил из бедного рюкзачка пачку и побежал обратно к пострадавшему грязнушке. Тот упал на мягкое место только почувствовав, как заходится в бешеном ритме сердце от страха. Сейчас могут ударить, сейчас всё будет… Ай! Х-холодно… Рыжеволосый опустился перед малышом на колени, прямо в чистых, почти белых джинсах, взял его ладошки и начал старательно оттирать. Пальчики, между ними, на тыльной стороне. Обе ручки вскоре стали чистыми, но… личико младшего было грязным, припухшим и заплаканным. Рыжеволосый покачал головой, нахмурил брови и взял новые салфетки, поднося их к чужому лицу. — Они уже так делали? — первым делом мальчик оттирал щёки и грязные дорожки от слёз. Малыш всё молчал и дрожал, «не доверял». — Скажи что-нибудь, я же тебя не обижу, — на левой щёчке грязь оттиралась хуже. Чуть надавив на влажную салфетку и настойчивее протирая, мальчик замер, стоило только услышать болезненное шипение младшего. Очищенные ручки потянулись к лицу, но рыжеволосый мягко оттолкнул их. — Тише, тише, погоди… — Не-не… н-нужно… — надрывный всхлип. Ацуши очень боялся и не понимал, что этот мальчик делает, для чего. Хотел остаться одному, чтобы эта непонятность прекратилась. Пожалуйста, пожалуйста… — Нужно! Моя сестра говорит, что если ходить грязным, то можешь умереть, — там оказалась ранка, которую нужно было промыть аккуратней, поэтому рыжеволосый сложил одну к салфетку к другим использованным и взял новую, совершенно не жалея ни единой. — Мы в школе проходили про бо-ле-зне-твор-ных бактерий и про то, как с ними борется наш организм, — вокруг ранки уже чисто, осталось только самую малость прочистить в ней самой, а потом малыш лучше пойдёт умоется чистой водой, — потерпи немного. Потом тебе нужно будет самому хорошенько промыть царапину и попросить родителей, чтобы они тебе… про-де-зин-фи-и-ицировали её, вот! — радуясь сложному выговоренному слову, мальчик принялся оттирать правую щёку. — …у-у… у м-меня т-тольк-ко… только дядя, — всхлип. Глаза покраснели, но Ацуши пока держался и старался не плакать, но было… больно. Просто больно. Рука с салфеткой замерла, но сразу же продолжила оттирать область возле оказавшихся многочисленных ранок. — Тогда попроси дядю, он точно должен помочь, — серьёзно заверил мальчик. По щекам Ацуши прокатились горькие и крупные слёзы. Дядя будет злиться, будет очень хмурым и недовольным, что племянник вернулся в таком ужасном виде. Он будет зло смотреть на него, ударит… Не нужно, не нужно, пожалуйста… Рыжеволосый мальчик растерялся и выронил салфетку. — Эй, да чего ты плачешь, ну?.. — аккуратно утёр влагу с чистых щёк своими не загрязнёнными подрагивающими от волнения пальчиками, и странное, незнакомое чувство, принёсшее это прикосновение, заставили почти задохнуться надрывным всхлипом. — Не нужно плакать, серьёзно. Ты же мальчик, а мальчики сильные и не плачут! Ну же, хватит… Потом школьник неожиданно спохватился, похлопал себя по бокам, залез в правый карман лёгкой олимпийски и… вытащил шоколадную конфетку в коричневой обёртке, победоносно на неё посмотрев. — Не плачь, держи батончик! — он протянул её малышу. Ацуши во все глаза уставился на… что? что это?.. такое… Этот мальчик правда хочет поделиться с ним сладостью? Но Ацуши же не просил, не осмелился бы… зачем он ему даёт? Он, наверное, сам хочет… Рыжеволосый видит, как младший колеблется и не берёт предложенную конфету, поэтому сам берёт чужую ладошку, вкладывает сладость и закрывает своими обеими руками, как сокровенный сундучок с ценнейшим кладом, чтобы никто кроме малыша не взял. — Возьми её. Сестра говорит, что нужно защищать младших и не обижать их, — старший мальчик посмотрел в глаза малышу и по-доброму широко улыбнулся, — поэтому я тебя не обижу. Не бойся, — и доверительно сжал ручку с конфеткой своими двумя, будто ставя точку и окончательно убеждая Ацуши, что он — не опасность, а… хороший. Что он хороший и не обидит. Мальчик только отвернулся, чтобы взять новую салфетку и до конца прочистить детское личико, как вдруг младший не выдержал. Рыжеволосый мальчик по имени Чуя громко что-то причитал и паниковал, когда маленький Ацуши разрыдался ему в плечо в их первую встречу, обняв своими маленькими ручками.***
Ацуши всю неделю боялся выходить на улицу после встречи с добрым мальчиком. Боялся его встретить, боялся снова наткнуться на взрослых детей или других, кто будет его обижать. Испуганно смотрел за окно, изредка видя играющих детишек без присмотра, — обычно площадка пустует, и только Ацуши живым беленьким клубочком елозит и играется с самим собой на ней. Из-за того, что он там такой единственный, и подтягиваются другие дети помахаться кулачками или сказать обидное слово. Делать им нечего. Гулять Ацуши стал много реже, но дядя его силком выпихивал из квартиры на улицу, когда приходил домой. Малыш не мог спокойно сидеть посреди пустого и открытого пространства, потому сидел на лавочке под сенью высоких кустов и был тише воды ниже травы. Обычно брал с собой детскую книжку, зачитанную до корки, но бывало не успевал её захватить, поэтому часто было скучно. Как-то себя развлекая, он отрывал листочки и очищал их до жилок, или связывал скромный букетик черешками и клал на скамеечку, чтобы было наряднее. Очень часто пробегали бродячие кошки, бывали с ошейником. Они были чистенькие и добрые, Ацуши всегда радовался их появлению и нежно гладил их, ласкал ручками и улыбался от того, как они мурлыкают и поддаются детской ладошке, порой вылизывают пальчики, если совсем-совсем им понравился малыш. Ацуши кошек и котов очень любил, и ему часто бывало грустно от того, что они совсем одни, без хозяев и семьи. Он не думал, что они похожи: у мальчика есть… дядя, крыша над головой и еда (в маленьком количестве, не всегда удавалось наесться, но она была, и была регулярна!). А они… в прочем, не жалуются. Ластятся, трутся доверчиво и ложатся прямо на маленькие ножки, не всегда укладываясь на них полностью из-за собственного размера и худощавости малыша. Кажется, им нравился Ацуши. Пятилетний мальчик решил, что, когда он будет взрослым и иметь хорошую работу, станет заботится об этих добрых созданиях, забирать домой и лечить, чтобы у них был хозяин, тёплый дом и еда. Ушастые и хвостатые разбегались куда подальше, стоило им только услышать приближение несносной детворы. Это очень помогало Ацуши, и он сразу же почти полностью скрывался за густым ветвями куста позади, забираясь на скамейку с ногами и прижимая их к себе. Дети надолго не задерживались, убегая с весёлыми или возмущёнными визгами в другое, более интересное место. Некоторые ребята, которых беловолосый малыш знал по вечному глупому смеху и таскающим его рукам, приходили из-за Ацуши, не находили его на площадке и уходили с недовольными минами. Дважды пытались его найти за неделю, и в эти минуты мальчик был близок к обмороку. Ему было очень страшно, что его найдут и начнут издеваться ещё сильнее. Когда со страха в голову будто залилась ледяная вода, а тело становилось безвольным, ребёнок закрывал глазки и пытался нормально дышать, считать до десяти. Раз, два, три, четыре… Эти ребята его ни разу не нашли, но если бы действительно этого захотели, то определённо бы обнаружили свою жертву. Однажды Ацуши снова увидел того мальчика. Того рыжеволосого мальчика, который протирал ему ручки и лицо салфетками и отдал свою конфету. Который улыбнулся ему. С каким-то трепетом малыш смотрел, как хмурый мальчик с решительным лицом куда-то шагает. Скорее всего, домой. Время уже перевалило за полдень, и занятия, видимо, кончились, вот и шёл юный школьник оттуда. Ацуши только в следующем году поступит. Ему было немного боязно. Он хотел снова вблизи увидеться с этим мальчиком, поздороваться, поговорить… может, даже поиграть. Но так страшно! Школьник мог забыть странного плаксу или резко изменить своё отношение к нему,***
Постепенно Ацуши отпускало, и мысль о том, чтобы снова погулять и покопаться в песочнице уже не так его страшила. Наверное. Возле скамейки уже вяло несколько букетиков из листочков, куст позади был заметно общипан, а кошки уже по несколько штук ложились на коленки ребёнка или возле него, ухитряясь сохранять баланс даже на спинке. Ацуши было очень приятно чувствовать, как около него целой стайкой вибрировали пушистики, некоторые из которых, те самые, что сидят на спинке, тёрлись об его голову и мурлыкали прямо в ухо. Он задавался вопросом: почему кошки его не бояться? При виде других детей они убегали прочь или даже шипели, на что получали либо камнем в пушистую мордочку, либо непереносимый ультразвук. Не любили их, в общем. А к Ацущи, странному ребёнку, которого никто не любит и с которым никто не играет, они сами ластились, тыкались мокрыми носами и засыпали прямо на коленях. Наверное, они, пятилетка и бездомные кошки, нуждались друг в друге. По крайней мере Ацуши точно не мог представить свою жизнь без этого семейства и их тепла. Через две с половиной недели, после выходных, малыш самостоятельно вышел погулять на излюбленную площадку (впрочем, единственную), вооружившись старыми ржавыми инструментами, которыми дядя уже не пользуется. В такой день, после выходных, никто из ребят обычно не приходит, да и тем более утром или в полдень. Все обычно выползают только к вечеру, а Ацуши наоборот, — только с утра и до обеда, позже трёх часов дня обычно не задерживаясь. Больше всего малышу нравилось играть в песочнице. Старые качели были жуткими и громко скрипели, на них он почти не катался. А большего и не было, только косой железный забор. Поэтому ковыряться в песке, выравнивать его или делать неглубокие ямки, какие были по силу пятилетке, копать и сооружать было гораздо интереснее. Особенно нравилось, когда были дожди и песок был гуще, твёрже, из него можно было лепить всё, что угодно, и он бы не рассыпался. Вчера утром был дождь, поэтому в песочнице было достаточно твёрдо и вырытые ямки не заполнялись скатывающимися со стенок песчинками. Ацуши уже три часа копался, весь измазался, но не обращал на это внимание: он хочет вырыть глубокую-глубокую яму и обложить её листиками, а в середине положить оставшиеся букетики, завязанные черенками, которые так и лежали на скамейке. Некоторые завяли, некоторые лежали на земле, но были и хорошие, поэтому малыш хотел использовать их. Потому что так будет красиво. Сначала он выкопал яму и побежал за новыми листиками, — под домом было много пышных кустов. Ацуши думал над тем, чтобы не сильно растрачивать итак похудевшие веточки и взять листочки со своих букетиков, но те уже слишком завяли и иссохли, а хорошие, скреплённые недавно, было жалко, — они для середины. Поэтому малыш всё-таки аккуратно, не повреждая зелёную часть (стараясь), сорвал листики и побежал украшать свою «глубокую-глубокую» ямку по краям. Ацуши любил делать всякие штучки, узоры, куличи или замки из песка, только… очень расстраивался, когда кто-то разрушал всё это. Пинал ботинками, рассыпал песок повсюду и рушил. Завидев каких-либо детей, малыш старался прикрыть свои дела или, на совсем худой и отчаянный конец, самостоятельно аккуратно приводил песочницу в первоначальный вид. Ему было от этого не так обидно. Сейчас же рядом никого не было, все либо в школе, либо в детском саду. И малыш мог наиграться вдоволь. Он быстренько добежал до скамеечки, которую сторожил две недели, и тщательно высматривал свои букетики. Самые старые одиноко валялись на земле, истерзанные, видимо, бродячими кошками, которые преспокойно лежали в тени и спали. Свеженькие же аккуратно расположились на скамейке, но и они подверглись проверке. Впрочем, несерьёзной, — главное, чтобы были целыми и несильно потрёпанными. Провозился малыш там прилично, потому что хотел, чтобы середина ямки была самая нарядная и пышная, и с большой ответственностью подошёл к делу. Вернулся, радостный, к песочнице с тремя букетиками, двое из которых были чуть менее свежими, но более опрятными. В итоге понадобился только один. Из-за разницы в размере и порванного черенка пришлось украсить центр только одним сцеплением листиков. А ещё Ацуши чуть не разрушил своё творение, потому что распавшийся букетик рассеял по всей ямке листочки и пришлось их подбирать, шагать по песочнице, как по минному полю, и чуть не разрушить стенки! Но всё обошлось, и теперь малыш радостно смотрел на свои старания, сравнивал его с чем-то: овраг? Большая вмятина? Или след от метеорита, который убил больших динозавров? Может, глаз? Вариантов набралось большое количество, и вскоре Ацуши достаточно налюбовался своим творением и захотел что-нибудь добавить. Ещё листочков? Веточек? Нет. Вмятинок, трещин или… Узоров! Точно! Где-то была отвёртка. Ацуши заозирался по сторонам в поисках инструмента, который точно брал с собой. Встал, оглядел песочницу, посмотрел за ней, в редкой траве около забора. Исследовал почти всю площадку, но так и не нашёл. Малыш возвращался обратно к своим инструментам и «большой» ямке, как вдруг, не дойдя, застыл, упёршись голыми ножками прямо в деревяшку, которая огораживала некогда большой бугорок песка. Рыжеволосый мальчик. Тот самый мальчик. Он стоял прямо перед ним, по другую стороны песочницы. Стоял и смотрел прямо на Ацуши. Он улыбался, но не так широко и весело, как тогда… когда говорил, что не опасный. Пятилетний малыш не мог пошевелить и пальцем, смотрел на него во все глаза и… дрожал. — Привет, — старший мальчик миролюбиво поздоровался с Ацуши, улыбнувшись чуть шире. Он медленно поглаживал свой указательный палец правой руки большим, успокаиваясь. Он не хотел пугать малыша. Ацуши нервно мял подол своей большой футболки, и левая рука его дёрнулась вверх, но так и замерла, — кажется, он хотел помахать ручкой. Голос никак не хотел поддаваться, а горло будто что-то стиснуло. Не привык Ацуши говорить с кем-то, не привык… но: — П-при… привет, — быстро выдохнул, зажмурившись и сжав в обеих ладошках ткань. Страшно. На какое-то время всё затихло. Младший давно уже смотрел только в свою ненаглядную песочницу и нервно теребил футболку. Зачем?.. Почему он пришел?.. Что он хочет сделать?.. Прошуршали около дома листочки кустов, и Ацуши показалось, что он один. И это испугало. — Ты долго гуляешь? — неожиданно спросил мальчик. Долго? Как это? — С… с утра… — неуверенно произнёс Ацуши, и голос его срывался. Это странно. Странно. — А… до этого гулял? То есть, я тебя больше не видел здесь с тех пор… Ты был дома? — пояснил мальчик, осторожно задавая вопросы. Он совсем не хотел пугать зашуганного ребёнка. Он просто хотел узнать, где он был раньше и как он. Малыш совершенно не знал, что сказать. Не мог думать. Это очень пугало. Пугало, пугало, пугало… Он был дома? Да, кушал и учился. Он гулял? Да, дядя выгонял. Ацуши закачал головой, соглашаясь, и его сильно отросшие справа прядки трепыхнулись. Мальч… почему мальчик его не видел? Он гулял, но где? Почему тогда не видел? Белая головка замерла. И чуть-чуть дернулась. — Я… я… п-прят… я прятался. Рыжеволосый мальчик удивился и, не подумав, выпалил: — От меня? Что? Ацуши вскинул голову и большими глазками уставился на старшего. А потом, испугавшись, дико замотал головой в разные стороны. Нет-нет, нет… наверное. Нет. Просто Ацуши было страшно выйти на площадку, играться одному и получить в один момент от других детей. Было страшно столкнуться с чужой злобой таких же ребят после чистой доброты этого рыжего мальчика. Просто малыш боялся. Он замер, снова вперившись взглядом в свою ямку, напряжённый, как струна. Какой странный, какой непривычный… Послышался громкий облегчённый вздох. — Вот и хорошо! — радостно оповестил старший мальчик. Ацуши видел, как тот опустился на корточки перед песочницей, опустил голову и заглянул своими голубыми глазами прямо в его. Посмотрел. Улыбнулся. — Давай вместе поиграем? Маленькое сердце Ацуши сильно-сильно забилось, а онемевшие ручки опустили подол футболки. Он удивлённым, до невозможности ранимым взглядом воззрился на мальчика, который… сам… предложил ему поиграть… вместе… Поиграть вместе… Чуя улыбаться перестал и лицо его, испуганно вытянувшись, побледнело, стоило только заметить, как наполнились слезами удивительные глазки. — Э-эй, п-погоди, ты чего?! Он быстро вскочил на ноги, перепрыгнул на другую сторону и вмиг оказался около плачущего ребёнка. Малыш собирался вновь грязными руками протереть личико, но Чуя не дал ему, осторожно вытерев рукавом своей тонкой толстовки мокрые дорожки. — Чего ж ты заплакал, малыш?! Д-да хватит тебе, ну… Ус-спокойся, эй… А… Младший всхлипывал, шмыгал носом, старался успокоится, но никак не получалось. Внутри что-то больно-больно сжималось от услышанных слов. Хотелось плакать от обиды и смеяться от неожиданного счастья. Его переполняло столько эмоций... Поднимая головку выше и беря в свои ладошки дрожащие ручки растерянного мальчика, Ацуши улыбнулся ему. Впервые. И, заикаясь, закивал: — П-поиг… поиграем... поиграем!