Мы как птицы одного полета, Мы как два сердца, соединенные вместе, Мы всегда будем одним целым, Мой брат под солнцем.
"Brothers under the sun" (Bryan Adams, перевод)
... – Нет, – тихо и гневно говорит Кирк. – Нет, я не согласен. Он дышит тяжело, хрипло и прерывисто, то и дело досадливо морщась: кровь из свежей ссадины на виске заливает правый глаз, мешая отчетливо видеть. Ярко-алые липкие струйки все никак не хотят темнеть и сворачиваться – насыщенная, едкая атмосфера этой планеты явно содержит вещества, препятствующие работе тромбоцитов. Плотная и влажная, она скорее напоминает горячий кисель из азота, углекислого газа, органических испарений и водяной взвеси, нежели субстанцию, пригодную для дыхания. Ничтожная часть кислорода, входящая в состав этой смеси, явно неспособна восполнить потребности человеческого организма. Впрочем, вулканского тоже, вынужден констатировать Спок, явственно ощущающий нарастающую слабость в мышцах и волнами накатывающую дурноту. Однако с этими отвлекающими симптомами пока что успешно справляется привычный ментальный контроль. С накатывающими волнами тревоги он справляется куда менее успешно. Спок с нарастающим беспокойством наблюдает, как красные потеки добираются до подбородка, параллельными полосками расчерчивают шею и щедро окрашивают рваную горловину некогда золотистой капитанской форменки. Яркий алый цвет нелогично нервирует, как и все более неровное, поверхностное дыхание человека и испытываемая им боль от рваной раны – боль, которую вулканец ощущает отчетливо и остро, даже несмотря на отсутствие тактильного контакта. Джим стоит чуть впереди и вполоборота, но даже с такого неловкого ракурса Споку видна болезненная бледность, посеревшие, закушенные губы и неестественно темная из-за расширенного зрачка радужка, почти потерявшая привычный золотисто-карий оттенок – явные признаки нарастающих сбоев в работе легких и сердца. Он понимает, что, несмотря на всю свою немалую выдержку, Кирк вот-вот потеряет сознание от боли и удушья – и стискивает руки, едва ли не силой вынуждая себя не двигаться, не броситься вперед, чтобы успеть подхватить, удержать. Он бы и бросился, но подобное действие – как и вообще любое его действие – сейчас обьективно невозможно. Причина тому – каменное острие, весьма архаическое с виду, но от того не менее смертоносное. Острие это, насаженное на древко не менее архаического копья, сейчас самым недвусмысленным образом упирается ему в горло, касаясь яремной вены. Скорее всего, аналог обсидиана, отстраненно констатирует Спок, чувствуя щекочущее прикосновение неровной, зубчатой грани, до крови царапающей кожу. Материал столь же хрупкий, сколь острый, оставляющий рваные, оскольчатые раны. – Мне жаль, чужеземец, – невозмутимо отвечает абориген. Вождь или шаман, судя по количеству татуировок и вплетенных в багрово-рыжие волосы бусин. – Ты не враг нам. Ты можешь идти с миром. Но твой спутник останется. Кирк выдыхает горький воздух, стискивая зубы, едва не дробя их в крошку. В глазах мелькают зудящие черные точки – то ли от удушливой атмосферы то ли от еще более удушливой ярости. Проклятье, хоть где-то в этой безумной Галактике есть планеты, где Спока не будут принимать за чудовище, демона или еще нечто подобное? Да, статистически железо среди гуманоидов более распространенный компонент крови, чем медь, но есть же всему разумные пределы? Почему Федерация вечно отправляет именно их в такие миссии, где все планы и стратегии летят горну под хвост?! – Он не останется, – чеканит Кирк, и шагает вперед и вбок, пытаясь то ли заслонить друга, то ли коснуться его плечом. – Я не бросаю своих людей. Никогда. Он часть моей команды. Он уйдет со мной. Спок рефлекторно сглатывает неожиданный твердый комок в горле, не замечая иззубренное лезвие, царапающее кожу. Он мог бы возразить, что технически и биологически не является человеком, но… это момент, когда явная логическая ошибка капитана звучит не как ошибка. И они оба знают это. – Он не твой человек, вождь Кирк. – Узкие, змеиные щели зрачков инопланетянина терпеливы и неподвижны. – Мои глаза видят. Он иной, чем вы, пришедшие с неба. Он демон, а все демоны принадлежат подземному миру Эш-Халь, и мы вернем его на его место. – Его место рядом со мной. – Льда в голосе капитана хватило бы, чтобы заморозить все вулканские пустыни. Спок теперь не видит его лица, но знает, что глаза его, обычно карие, сейчас ярко-зеленого цвета, как бывает, когда Кирк в ярости. – И он не демон. Он мой друг. Этот спор идет уже около часа, в сотый раз, по одному и тому же кругу, и каждый раз исходом его является тупик. Кирк молча злится, и злость изматывает его, его изматывает тяжкая, влажная атмосфера недружелюбной планеты, непробиваемый фанатизм аборигенов (к которым они прилетели, между прочим, со спасательной миссией!), еще более непробиваемый идиотизм Адмиралтейства (в очередной раз посылающий Энтерпрайз на опасные задания с минимальным набором непроверенных данных), собственная непредусмотрительность (надо, надо было оставить Спока вместо себя на мостике, ведь чуял же, что все опять пойдет наперекосяк!) и непрошибаемое упрямство старпома (который, как всегда, изобрел сотню логичных причин этот мостик вместе с капитаном покинуть). И ведь они же прилетели помочь! Будь проклята Первая Директива, нарушенная предыдущей экспедицией, и эта эпидемия, занесенная ей же, и вакцина, разработанная в лабораториях Звездного Флота, которую, конечно же, поручили доставить Энтерпрайз, и дурацкие суеверия дурацких аборигенов, и адская, высасывающая силы их планета, и вообще все! Кирк сердится, едва ли не сознательно подогревая в себе ярость. Он держится за гнев, как за соломинку, потому что знает: если отпустит, погибнет. Погибнут они оба. И если свою жизнь он еще готов разменять, то жизнь Спока – нет. Категорически. Никогда. Что бы там не болтали о демонах всякие желтоглазые инопланетяне. Это они еще настоящих демонов не знают. Вот увидели бы разок их начмеда в минуты дурного настроения – быстро бы поняли разницу. На своей шкуре, так сказать… … Вообще-то ситуация вполне привычная. Они одни в критических условиях неисследованной планеты, среди предположительно враждебных аборигенов, начмеда рядом нет, связи с кораблем – тоже. Сам корабль в сотнях миль над ними, там, в прозрачной и чистой черноте космоса, над толстой и душной шубой атмосферы, намертво глушащей все сигналы коммуникаторов. Скотти их, конечно, найдет, их уже ищут, беспрестанно сканируя планету во всех мыслимых и немыслимых диапазонах. Ухура беспрестанно прослушивает частоты, Чехов в сотый раз перенастраивает калибровку сенсоров, восточное лицо вцепившегося в штурвал Сулу становится все более мрачным, а Боунс… А Боунс молча наматывает круги по лазарету, мысленно подготовившись ко всем возможным исходам – и к невозможным тоже – и на все лады поносит треклятый космос, и треклятые звездолеты, и их треклятых сумасшедших капитанов и старпомов, вечно влипающих на треклятых планетах во всевозможные растреклятые истории… и в тысячный раз дает себе зарок немедленно, вот просто сей же момент уйти в отставку, как только Джим… Только бы вернулись. Только бы живые. Пускай и не совсем невредимые, ладно, Боунс их подлатает, не впервой… Только бы вернулись. Их ищут. И их, конечно же, найдут. Обязательно. Им нужно только в очередной раз продержаться. Просто продержаться. Еще немного. Вот только с каждой минутой это становится все труднее. Капитан никогда не сдается – но время и тяжкий, душный, насыщенный парами воздух играют против них, и вождь знает это. Его мудрые, старые, желто-змеиные глаза не выражают ни гнева, ни нетерпения. Он просто ждет. На его стороне время, и он знает, какая это сила. На его стороне низкое бурое небо, и влажность векового леса, и сладковато-дурманный запах гниющей листвы, наполняющий воздух, и красная кровь чужеземца, по капле утекающая из его тела вместе с жизнью. На стороне Кирка – только упрямство. И молчаливый взгляд друга в спину. Друга, который готов в любой момент умереть – с ним и за него, если потребуется. И только им двоим известно, какая ЭТО сила. Но планете, этой проклятой, раскаленной, как духовка, утонувшей в гнилой атмосфере планете плевать на силы и козыри. Время играет против них. Спок хладнокровно размышляет о возможности обманного маневра. У него есть реальные шансы уклониться от первого удара и обезвредить нескольких противников… но не всех. И кроме этого копья вокруг есть и другие. Каменные острия чрезвычайно примитивны, но убивают не менее эффективно, чем фазеры. Он просто не успеет добраться до Джима, и капитан останется один. Спок плотнее сжимает губы. Ситуация безвыходна с точки зрения логики, и его разум уже несколько раз перебрал все имеющиеся варианты, не найдя среди них реально выполнимого. Кроме одного… И он совершенно точно не понравится Джиму. – Капитан, – негромко говорит он, игнорируя лезвие, сильнее прижавшееся к шее. – Я вынужден констатировать, что было бы логично… – Заткнитесь, Спок!!! – не оборачиваясь, шипит Кирк, и от ярости в его голосе, кажется, искрит липкий, плотный воздух вокруг них. – Я здесь капитан, и я здесь решаю, что логично, а что нет! И будь я проклят, если… Он не договаривает, это им обоим не нужно. Спок легко распознает несказанное за внешней грубостью слов. И Джим знает это. И его друг знает, что он знает. «Будь я проклят, если позволю тебе умереть». «Ты не сможешь ничего сделать здесь, Джим». «Это мы еще посмотрим!» «Будут просто две бессмысленные смерти вместо одной». «Если ничего другого не останется, значит, умрем оба!!» Джим оборачивается, глаза его горят яростью, страхом и упрямством, едва не превращающимся в мольбу. «Не вздумай! Не вздумай делать глупости, Спок!!!» Глупости? В данной ситуации все глупости уже совершены – и не ими, а теми, кто послал их сюда, не проверив должным образом всю информацию о культуре и обычаях планеты, думает Спок. И теперь все, что им остается – это тянуть время в призрачной надежде, что сенсорам Энтерпрайз удастся их засечь, а инженеру Скотту – подхватить лучом транспортатора. В конце концов, им приходилось бывать и не в таких переделках… но у Джима нет, уже почти нет времени. Спок чувствует это по рваному ритму дыхания, становящегося все более частым и неглубоким, по испарине от возрастающей температуры тела, по нарушенной координации. Человеческое тело слабее человеческой воли, и пределы его прочности лежат гораздо ниже. Стальная выдержка Кирка справляется с этим, и будет справляться, сколько может – и еще немного сверх этого, но потом… Потом его силы иссякнут, и у измотанного сердца и легких просто не останется шансов. Джим упадет – а Спок даже не успеет его подхватить. Впрочем, нет, успеет. И это станет последним, что он успеет в своей жизни. Что ж. Вулканец на миг закрывает глаза, молча принимая неизбежное. Kaiidh. Будь, что будет. – У нас нет зла против тебя. Ты можешь возвращаться на свою небесную лодку. Но твой спутник должен остаться. Таков наш обычай. И это последнее слово, вождь Кирк. – Я никуда не вернусь без него, – медленно, четко проговаривая каждое слово, отвечает капитан. – И это мое последнее слово. – Значит, вы останетесь оба. – В желтых глазах шамана мелькает что-то вроде сожаления. – Нам жаль, вождь Кирк. Духи не требуют твою красную кровь. Только – его. – Капитан, – снова пытается вмешаться Спок. – Это действительно будет логично. Благо большинства… – Нет!!! Кирк шагает вбок, закрывая Спока, насколько позволяет древко копья. – Хотите получить его? – с жутким спокойствием говорит он. – Хорошо. Но сначала убьете меня. – Капитан!.. – Молчите, коммандер!! – Всегда теплый взгляд жжет зеленым, а голос – режет, как металлическая струна. – Слышите, вы?! Прежде вам придется убить меня. Его. Я. Не. Отдам. Желтые глаза вождя впервые теряют спокойствие. Они смотрят… нет, не с гневом, скорее, с интересом. – Ты дорожишь его жизнью больше, чем своей? Кто тебе этот демон? Он чужой тебе. Кирк втягивает воздух – судорожно и тяжело – потом оборачивается и осторожно берет вулканца за руку, сжимая пальцы на сухощавом запястье. – Он не чужой мне, он… Он мой брат. – Тихий, срывающийся от удушья голос неожиданно легко перекрывает шумы влажного леса. – Он мой брат и я его не оставлю. Его пальцы в этот момент предостерегающе сжимаются на руке старпома – выше контактных точек – но даже так он чувствует волну эмоций, острую, горько-соленую, как красная человеческая кровь, смесь предостережения, гнева, усталости, до предела напряженной воли и… страха. За него. Спок прикрывает глаза. И едва уловимо расслабляет запястье, стиснутое не-чужими пальцами, молча принимая человеческий жест. Мудрые змеиные глаза наблюдают за ними внимательно и насмешливо, не упуская ничего. Потом вождь едва различимо кивает воинам, словно давая сигнал. Бритвенно-острый иззубренный край камня скользит по шее вулканца, рассекая кожу, и зеленые струйки окрашивают ворот туники почти мгновенно. И так же мгновенно обжигает боль – но Спок едва замечает ее, концентрируясь на том, чтобы ни один отголосок не прошел через тактильный контакт. На его невозмутимом лице не вздрагивает ни одна черта, но Кирк рядом дергается и шипит, словно ранили его – и крепче стискивает пальцы. – Он не твой брат, вождь Кирк, – хладнокровно замечает инопланетянин. – Мои глаза видят. У вас разная кровь. У вас разные глаза. Вам светило разное солнце. Он не твой брат. Вокруг сгущается тишина. Через прикосновение руки Спок чувствует тяжкую, все нарастающую усталость человека, частые, тревожные удары пульса, мучительную головную боль, мешающую ясно мыслить… Джим на пределе, и они оба знают это. И все-таки он делает шаг. Еще один – ближе к старпому. Теперь они стоят фактически плечом к плечу, едва не упираясь в каменные лезвия копий. Мысленно капитан благодарит ум и упрямство Ухуры, которой вчера в результате многократного лингвистического анализа удалось выудить крупицы информации об этнокультурных особенностях жителей этой неприветливой планеты. Слишком мало для того, чтобы избежать конфликта, как оказалось, но все же лучше, чем ничего. Лишь бы ее интерпретация понятия «кровная связь» оказалась верной… Впрочем, терять им в любом случае нечего. Он отпускает руку друга – и протягивает ладонь, крепко сжимая каменный наконечник. Алые струйки мгновенно просачиваются сквозь пальцы, окрашивая острие копья в красный, смешиваясь с полузапекшимися разводами зеленого. Потом переводит острие на себя – так, что оружие упирается ему под горло, в мягкую ямку между ключицами, где так уязвимо бьется вена. – Он. Мой. Брат, – говорит Джим, впечатывая слова в тишину, как в мягкую глину. – Плевать, какая у нас кровь. Плевать, какое нам светило солнце. Он мой брат под всеми солнцами, сколько их есть в мире. Он мой брат, и его жизнь – моя жизнь. Он обводит взглядом всех, стоящих на этой поляне. И в этом взгляде нет ни капли страха или слабости. Жители этой планеты ростом едва ли не выше Спока, а в плечах несравнимо коренастее и шире – но невысокий капитан-человек сейчас кажется выше их всех. И сильнее. Тишина лежит меж ними пластом, глухая и липкая, словно воздух стал тяжел, как вода. Кирк стоит, выпрямившись, как струна, и его карие глаза светятся золотом в сине-зеленом сумраке влажного леса. Змеиные глаза пристально разглядывают его в ответ – и взгляды невидимо скрещиваются так, что звон стоит. Спок не шевелится, подняв щиты настолько, насколько это вообще возможно. Логичная вулканская часть его сознания бесстрастно констатирует происходящее – а вторая, человеческая, молча разделяет боль и усталость, напряжение и страх, пульсирующие под кожей сжавшихся на его запястье пальцев. Он отстраненно считывает меняющиеся выражения лица вождя – легко, как страницы электронной книги. Удивление. Любопытство. Уважение. Сожаление. Сочувствие. Решимость. И… И Спок понимает – это приговор. Понимает это и Джим – он не оборачивается, но пальцы его сжимаются еще сильнее, с почти вулканской силой – так, будто держат над пропастью, так, будто отпустить – значит погибнуть. И не отпустит, понимает Спок. И он – не отпустит тоже. Падать – так обоим. Рациональная вулканская часть его сознания хладнокровно просчитывает варианты, но все они ведут к единственному логичному исходу – смерти. Им не выбраться… если только не случится чудо. … И оно, конечно же, случается. В самый последний момент золотая дымка скрывает от их глаз густой лиловый сумрак, высокие колонны древесных стволов, упирающиеся в невидимое небо – и каменные наконечники копий, застывшие на излете… Это уже становится нормой, хладнокровно думает Спок, прежде чем душный, пахнущий углекислотой мир рассыпается искрами – за полсекунды до того, как эти копья достигают цели. И сжимает в ответ руку человека, назвавшего его братом. Крепче – чтобы уж наверняка не отпустить. … Следующая секунда застает их уже в транспортаторной – и сухой, дистиллированный воздух искусственной атмосферы кажется неожиданно вкусным и свежим, как утро в долине Ши-Ка'Хр в пору его детства. И их встречает откровенно радостный взгляд главмеха… … и откровенно разъяренный – начмеда, суровое выражение лица которого явно не сулит им в ближайшие часы ничего приятного. Ну, ничего. Зато хоть живы, думает Спок, удивляясь откровенной несерьезности этой, совершенно неожиданной своей мысли. И только услышав тихий смех Джима, понимает – не совсем своей. – Судя по всему, мы вовремя, кэп'тен? – лукаво улыбается Скотти, и эта улыбка не может скрыть следов усталости на его лице и глубокой, еще не до конца исчезнувшей складки между бровями. Капитан не отвечает: он дышит. Дышит тяжело, жадно, глотая воздух крупными глотками, пьет его, как воду – и никак не может напиться. – Ох, мистер Скотт, – наконец выговаривает он. – Вы даже представить себе не можете, насколько. – Зная вас, можно представить все, что угодно, – мрачно ответствует Маккой. – Вас обоих вообще хоть изредка куда-то можно отправить одних без того, чтобы вы не вляпались в неприятности, а? – Я бы сформулировал иначе, – усмехается Кирк. – Скорее уж это неприятности вляпываются в нас. – Весьма метафорично, но не лишено логики, – почти-вздыхает Спок. – Ло-о-огики, значит? – нехорошо улыбается Маккой, и взгляд его становится откровенно угрожающим. – А ну живо в лазарет! Оба!! Сию же минуту!!! – Бо-о-оунс… – … И никаких «мне нужно выслушать доклад о состоянии корабля» и «мне нужно срочно обработать полученные данные»! Не испытывайте мое терпение! – Доктор Маккой. – В тихом голосе Джима ненавязчиво сквозят стальные «капитанские» нотки, а взгляд обретает жесткость. Вышеупомянутый доктор молчит, не отводя глаз. И они темные, эти глаза, темнее обычного, и не от гнева – от усталости и тревоги, и вечного врачебного страха не успеть. Они полностью уверены в своей правоте. И ведь так оно и есть, клингоны побери. Так оно и есть. – Боунс, все действительно не так серьезно, как кажется, – устало вздыхает Джим. – Это действительно просто царапины. Спок, ну подтверди. Спок не вздыхает, хотя чувствует в этом настоятельную потребность. Он не согласен с капитанской оценкой степени тяжести их состояния (особенно в том, что касается состояния этого самого капитана), но спорить не то, чтобы не хочет – не может. И поэтому предпочитает дипломатично молчать, зная, что проницательности доктора Маккоя хватит, чтобы это молчание правильно истолковать. – Тебе все царапина, – ворчит вышеупомянутый доктор. – Разлепляйтесь уже. И только тут Спок с изумлением понимает, что их руки до сих пор соединены – и он до этого самого момента просто не замечал этого. Поразительно… – Ох. – Джим резко отдергивает руку. – Простите, мистер Спок, моя оплошность. Я не должен был… – Все в порядке, капитан, – отвечает Спок, и понимает, что все действительно в порядке. Даже более, чем в порядке: чужое (чужое?) прикосновение, как и поверхностный ментальный контакт до такой степени не причиняло дискомфорта, словно… Словно его сознание воспринимало его как собственную часть. А еще он понимает, что разорванная связь оставила в этом самом сознании странное, неправильное чувство эмоционального холода и пустоты… Сожаления? Одиночества? Как это еще называют люди? – Спок? – осторожно говорит Джим, и в его голосе сквозь усталость явственно проступает тревога. – Я сожалею, если то, что я сказал там, на планете... нарушило ваши личные границы, но в данном случае… – В данном случает сожаления нелогичны, – почти-перебивает Спок. Он смотрит на окровавленную ладонь капитана, на которой смешались красные и зеленые разводы, и вспоминает, как крепко эта ладонь держала его за руку. – Нет нужды сожалеть о том, что было… что является истиной. Темные от усталости глаза Кирка вспыхивают чистым золотом, и помимо удивления в них мелькает понимание и… тепло. – Так значит, никаких сожалений, Спок? – улыбаясь, спрашивает он. – Никаких сожалений, ка… Джим. И вулканец неожиданно протягивает руку вперед – человеческим, земным жестом. Пожимает руку, протянутую в ответ – и мягко опускает щиты. Полностью. Это не мелдинг. Но это то, что и люди, и вулканцы ценят не меньше. Уважение. Доверие. И неважно, какого цвета кровь у них обоих. И неважно, какого цвета солнце светило им в детстве. Они братья. Под всеми солнцами Галактики.