Он полюбил солнце

Просто свечи в ажурных канделябрах. Просто цветы в хрустальных вазах. Просто музыка на кончике смычка... Просто. Вот ключевое слово. А она умела... умела улыбаться так, что тусклые свечи начинали неистово мерцать, пылать, разбрасывая искры, создавая из фигур причудливые тени... Он увидел ее ранним утром. Вьюн в рыжих косах, нежные бутоны ацеласа в тонких пальцах, чарующая улыбка на губах. Не спеша шла ему навстречу, задумчиво любуясь цветущим великолепием роз в его саду. Он завороженно смотрел на прекрасную деву, которая даже не взглянула на него... Треснувшая маска высокомерия была тут же вновь натянута, когда он окликнул ее, прошедшую мимо. — Эллет, где твои манеры? — cказал, и удивился дрогнувшему голосу, выдававшему задетую гордость. Она обернулась, наконец-то обратив на него внимание. Взгляд аквамариновых глаз из под пытливо прищуренных ресниц и несколько шагов. Непозволительно близкая дистанция и пальцы, вложившие нежные цветы в его ладонь. — Ацелас будет дивно смотреться в Ваших руках, — сказала и ушла, тихо ступая по влажной после дождя тропе. А он так и стоял как истукан, не сразу поняв что ее давно нет, а он по прежнему смотрит вслед, сжимая хрупкие лепестки. В тот день к нему приехал давний друг. Напарник, сначала по детским шалостям, а чуть позже и по юношеским забавам. И он опоздал, что было позволительно, но невежественно по отношению к гостю. Поэтому он извинился — скомкано, потому что не привык этого делать. Менелтор был чуть ли не единственным, кто вызывал искреннюю радость своим присутствием. А потом он посмотрел чуть левее, зацепившись взглядом сначала за яркий локон рыжих волос, лежащий на изящном плече, а потом за чистый блеск тех самых глаз. И словно обжегся, сквозь туман мыслей слыша обрывки фраз: — ...давно хотел..моя дочь... Дочь? Она присела в глубоком реверансе, по всем канонам этикета. А он, с неподобающей для короля поспешностью, направился в сторону стола, даже не кивнув в ответ, боясь смотреть на нее еще хотя-бы мгновенье. А потом был нескончаемо долгий ужин, потому что время вдруг превратилось в вечность... он не знал почему. Но с удовольствие наблюдал за вспыхивающим румянцем на щеках, когда она в очередной раз замечала его пристальный взгляд. Наблюдал, почти не слушая непрерывающиеся рассказы Менелтора. Он распорядился выделить лучшие гостевые покои. С видом на роскошные кустарники бордовых роз. А она сидела возле неухоженных садовником колокольчиков, трепетно перелистывая страницы старой книги и, увлекшись, могла не прийти на завтрак. Или обед. И тогда он лично приносил ей еду, пугая своим видом прислугу. Еще бы. Не каждый день увидишь короля, прогуливающимся в саду с подносом в руках. А она принимала его заботу как должное, всего лишь ласково улыбаясь. И от этой улыбки он готов был расплавиться вместе с треклятым подносом. Не узнавал себя. Потому что вдруг научился думать. Представлять, какой будет ее реакция, когда она найдёт маленький букетик сухоцветов в своей любимой беседке. Или каким восторгом загорятся глаза, когда поздним вечером переступив порог своих покоев, она обнаружит зеленоватые огоньки светлячков в матовом стекле графина. Он провел в раздумьях всю ночь, а на следующий день отвел ее в сокровищницу. И это было ошибкой. Она равнодушно скользила взглядом по наполненным до отказа ларцам с золотом и прочими драгоценностями, не разделяя его восторгов. А порой настороженно наблюдала, как он с приторным интересом рассматривает великолепную огранку особо крупного рубина. Наблюдала, а потом не выдержала и неслышно ушла, оставив его одного в сверкающем подземелье. Он даже не сразу заметил, увлеченный своим занятием. А когда понял — проклинал себя. Свою глупость, свое пристрастие, свою зависимость. И поймал себя на мысли... что он боится. Боится, что она оттолкнет его. И больше не будет солнца для него на этой земле. Он шел вперед, увлеченный дивными звуками. Как будто кто-то в поднебесье извлекал из инструмента кристально чистые ноты. Мелодия лилась из самой отдаленной беседки. Увидев исполнителя, он совсем несолидно прыгнул за ближайший куст самшита. Ее нежные пальцы касались струн незамысловатой лютни, умудряясь извлечь из примитивного людского инструмента такое возвышенное звучание. Прекрасное, в своей простоте. Задумчивые глаза вдруг лукаво блеснули в тени беседки, когда она отложила инструмент, устремив взгляд прямо в самшитовые заросли. — Неужели Ваш венценосный взор пресытился любованием блеска камней? Или один из них затерялся в кустах? До сего момента сгорбленный, он резко выпрямился, всеми силами пытаясь не показать охватившего его дикого смущения, под усмешливым выражением аквамариновых глаз. И впервые в жизни не смог ничего сказать в ответ. Растерянно моргнув, слишком быстро удалился в сторону дворца, страшно злясь на себя. Владыка Лихолесья. Повелитель. Король... Был застигнут в кустах как мальчишка, подглядывающий за понравившейся девчонкой. Какой позор... Куда делся холодно-холеный эльф, все свое свободное от правления время проводящий за чтением древних фолиантов в пыльной библиотеке? Куда пропала величественная размеренность? Почему он вдруг стал так спешить... жить? Жить, как будто каждый день последний, несмотря на то, что впереди ждет вечность? Эта девочка не любит камни. Эта девочка любит музыку. И он подарил ей самую прекрасную кифару. Не ту громоздкую, инкрустированную крупными сапфирами, стоящую без дела уже какое десятилетие, а свою — ореховую, с простым растительным орнаментом на корпусе. Тщательно запечатанное временем сердце дрогнуло, когда она вместо слов благодарности, одарила его самой лучезарной улыбкой, чуть ли не подпрыгивая от счастья. И он стал другим. И все вокруг тоже. Он чувствовал. Стал снова ощущать запах ночи после дождя. Видеть полет невесомого мотылька. Вновь переливался на губах, вкус любимого дорвионского. Она мало говорила... да и зачем, когда могла одним своим присутствием наполнить любое пространство каким-то искрящимся светом. Она сама свет. Такая красивая. Такая неповторимая. Такая живая. А потом она уехала. Как и отец, но только в другую сторону — к какой-то родственнице, у которой собиралась погостить. Уехала, с дюжиной сопровождающих ее воинов, на прощание легко приобняв, неосознанно коснувшись ладонью могучей груди, под которой неистово забилось его ожившее сердце. Пусто стало во владениях лесного короля. Как и в его душе. Он часами бродил по саду, который вдруг перестал быть... полноценным. Пустые каменные стены твердыни, унылое журчание воды в фонтанах. Сидел в покоях, бесстрастно наблюдая, как бродяга-ветер лениво перебирает сухие лепестки. Бесстрастно, потому что с ней пропала насыщенность. Насыщенность жизни и даже ее смысл. Когда ты не живешь, вдыхая полной грудью, а бесцельно существуешь. А что может быть хуже этого? Вино утратило свой вкус. Он пытался забыть. Честно. Внушал себе, что у них не может быть ничего. Ведь он король. А она еще дитя. По меркам элдар, едва переступившая порог совершеннолетия. Но он любил. Влюбился, несмотря на веские доводы разума. Как же так произошло? Как он мог — такой сдержанный до высокомерия, словно по щелчку пальцев взять и потерять голову? Закаленное в боях черствое сердце горячо сжималось в груди, стоило ей просто улыбнуться. И он смотрел на эту улыбку, от которой спокойный воздух вдруг начинал радужно искриться. Смотрел, порой пугаясь отнюдь не безобидных мыслей, при взгляде на ее изящную шею. И шумно сглатывал. Слишком шумно. А она заливисто смеялась. Хмурилась, порой даже язвила, вводя его в какое-то неопознанное состояние своими замысловатыми репликами. И переменчивым настроением. Она была словно темный лес, заходя в который никогда не знаешь чего ожидать. Он твердо пообещал себе забыть ее. Навсегда. А через час мчался как ошпаренный, непрерывно подгоняя взмыленного коня. Мчался, растеряв всю свою безмерную гордость, запихнув подальше назойливые протесты разума, подчиняясь воли ошалевшего от волнения сердца. Он просто хотел вернуть ее. Ничего другого не нужно. Они не уехали слишком далеко. Как раз пересекали Лесную, когда он буквально влетел на равнину, мятежным взглядом выискивая ее среди стали доспехов и настороженных лиц. А обнаружив трепетный стан под лориэнским плащом, отбросил последние сомнения, направляя коня к главнокомандующему. Решимость переливалась через край, когда он отдавал приказ тоном, не терпящим возражений. — Вы возвращаетесь. Сейчас же. Каун недовольно нахмурился, но подчинился, быстро отдавая распоряжения. Отряд повернул в сторону леса. Он посмотрел на нее один раз. Она как-то загадочно улыбнулась, совершенно не удивленная его внезапным появлением. Будто ждала. Знала, что он не сможет без нее. Больше не смотрел. Иначе бы что-нибудь натворил. Он провел ее в опустевшие покои, по дороге шепча какой-то бред про настоявшийся бочонок дорвионского, который он откроет, если она посетит его этим вечером. Он еще много чего бормотал, пока она не остановилась, легко коснувшись его щеки. Наверное, на его лице отразилось слишком много эмоций, потому что она засмеялась, скрывшись за дубовой дверью. А он, покачиваясь, спустился вниз, хмельной от переполнявших душу чувств. Багровая капля пролетела мимо кубка, расплываясь пятном на поверхности письменного стола. Он разливал вино, когда она неслышно вошла, мягко положив руку на его плече. Он вздрогнул — не от неожиданность, а от ощущения нереальности происходящего. И встретил взгляд аквамариновых глаз, цвет которых несравним ни с чем. Неброский, даже бледный, но пребывавший в силах соперничать по красоте с небесной лазурью. Притягивающий, завораживающий. И он всматривался в эти прекрасные глаза за подрагивающими ресницами, не в силах дышать, всем своим существом впитывая этот неповторимый миг соединения двух душ. В ее изогнутых губах была такая нежность... вперемешку с отрезвляющим лукавством. И он не сдержался. Сорвался. Просто сгреб ее в охапку, целуя со всем пылом на который был способен. Чувствуя как весь мир сосредоточен на его поглощающем желании, и как она отвечает с не меньшим жаром. Чувствуя, как каждую секунду он как будто умирает, чтобы ожить вновь. Но только для нее. Полунаполненные кубки были безжалостно опрокинуты, как и полетевшие на пол свитки. Она, прикусив губу, настойчиво скользя пальцами, расстегивала одну за другой пуговицы камзола, в то время как он безуспешно боролся с застежкой на проклятом плаще, который она так и не сняла и, не выдержав, яростно порвал ткань. Как и шнуровку на ее платье. Не давая опомниться ни ей ни себе, подхватил ее, смеющуюся, на руки, буквально швырнув на кровать. И прижал всем телом, сминая тонкое кружево полупрозрачной ткани, как незрячий касаясь пламенеющих губ, щек, шеи. Он не дышал. Потому что забыл как это. И как можно дышать, обладая той, которая распалила огонь одним лишь взглядом? Блуждающие пальцы на его спине, и ноги, резко обхватившие подрагивающее тело эльфа, заставляя стонать от непередаваемого ощущения близости. Судорожный вдох, неистово колотящееся сердце, одно пульсирующее желание на двоих. И его потемневшие глаза, когда острая точка наслаждения утягивает обоих на дно ласки и неги... Обещанное дорвионское так и осталось нетронутым. Он смотрел на самую прекрасную женщину на свете. Смотрел не потому что красива, а просто потому что его. Целиком. От пальцев, до кончиков заостренных ушей. Такая нежная. Такая горячая. Вспыхивающая под его вполне плотоядным взглядом, как лучина от жаркого пламени. Такая живая. Такая естественная. Он готов вечность, не дыша, любоваться разбросанными по подушке рыжими локонами, в которые зарылся любопытный луч рассветного солнца. Она сама солнце. Только ярче. Они гуляли в лесу. Много и долго. Возвращались в подступающих сумерках. Он относил ее в покои на руках, как самую изнеженную эллет, несмотря на вялые протесты и скользкие взгляды прислуги. Какое ему дело на мнение окружающих, когда есть та, которая засыпает окольцованная его объятиями? Как мир может судить его — тысячелетия жившего без любви? Мать его сына не любила короля. Сына, который уже какое время пропадает в Лориэне. Она любила лишь свое дитя. Как и он. Ел. Пил. Ходил. По инерции дышал. По привычке говорил. А эта девочка так стремительно ворвалась в его жизнь, заставив не думать о будущем. И жить одним днем. Наполненным до безграничности, потому что была она, ее жаркий шепот и долгие ночи без сна. Когда ее разметавшиеся волосы укрывали их словно шатром, стремясь уединить еще больше. Когда горели следы губ на ее коже и она, вся дрожа от пронзительности мгновения, со стоном выдыхала его имя. Он чувствовал как бурлит кровь в венах. Чувствовал, что как будто вынырнул из вязкого болота, глотнув чистого воздуха. Что она разбудила его, столько лет пребывавшего в затуманенной спячке. Они сидели под кривым буком, на слегка порыжевшем от солнца мху, наблюдая за тихим танцем листьев на ветру, когда она заглянула ему в глаза. И сказала то, отчего сердце его пропустило несколько ударов. Сказала, что внутри нее жизнь... Вначале он просто сидел. А потом подорвался, закружив ее, смеющуюся, прямо как тот ветер. Необъятное ликование распирало изнутри, и он как умалишенный покрывал поцелуями лоб, щеки, подрагивающие от счастья губы. А потом она вдруг серьезно попыталась что-то сказать, но он, не задумываясь, отмахнулся. Плевать, что король не может жениться дважды. Он переступит все обычаи и законы и не смотря ни на что, отстоит у мира право просто засыпать, укутывая ее в объятия. И она в ответ поцеловала его как никогда в жизнь. Изливая в этот поцелуй все любовь, кипящую в каждом биении сердца. А потом они еще долго сидели под старым деревом в трепетном молчании, слыша лишь тихое дыхание друг друга, смешивающееся с нежным пением цикад. Осенью они танцевали средь злата опавшей листвы. Зимой, у камина, она играла на его кифаре, сквозь струны улавливая жаркий взгляд, от которого воздух в покоях начинал неизбежно накаляться. А весной, он, помертвевшим от муки взглядом, смотрел в застывшие глаза той, кто была дороже всего на свете. Ошеломляющая правда будто толкнула на колени, заставляя сжимать побелевшие кулаки, разрывать душу страшным стоном. Слезы стояли непролитыми, не позволяя облегчить страдания, и он сидел в оглушающем отупении, кромсая обливающееся кровью сердце. Сидел, пока крик новорожденного младенца не вернул его из омута уничтожающей боли. Он не помнит, что творил тогда. Наверняка что-то страшное. Сознание пришло в седле, когда он мчался в близлежащие эльфийские поселения, одной рукой прижимая к груди сверток. Соскочил с коня, дрожащей поступью направился к первому дому на окраине. Открыла женщина средних лет, испуганно глядя в его белое как мел лицо, с лихорадочно блестящими глазами. Он хрипло сказал, что не сможет... дать то, что должен. Не сейчас. Только не сейчас... ... когда перед глазами ее бледное лицо и замерший крик на устах... — Повелитель, а как... зовут? Что-то теплое кольнуло в окоченевшее сердце, когда он опустил взгляд на сверток, все также прижимающий к груди. Дитя. Девочка... В тебе будет ее сила, ее свет. Ее любопытство, ее смех и улыбка. Ее стремление жить. Ты будешь чувствовать мир, как она чувствовала. Переживать, радоваться, грустить. Любить... как она любила. Ты никогда не сможешь жить взаперти. Ты будешь уходить в лес, чтобы танцевать под кружевом бриллиантовых звезд, чувствуя теплое дыхание ветра и ощущая себя по-настоящему свободной. Ты предпочтешь дикий вьюн роскошной розе, потому что запах его будет напоминать тебе о днях, когда ты беззаботно бегала босиком по мокрой траве. Ты будешь жить... одним днем, как умела только она. Наслаждаясь каждым мигом своей вечной жизни... У тебя будут ее волосы. — Мой король?.. Вдох. Выдох. Розоватое личико, и тихое посапывание младенца, убаюканного его мыслями. И голос, произнесший с такой нежностью и такой болью: — Тауриэль... Ее имя Тауриэль.