shots

— Это фотоаппарат. Все, как писал отец. Картинки делаются сами, то есть, я не знаю как, но изображение отпечатывается на пленке, я взял коробку с ней, — Эрен вертел в руках что-то незнакомое и маленькое. Армин тоже потрогал: тяжелая штука, корпус странный, это точно не металл. В застенном мире существуют материалы, чье происхождение неизвестно. Как их добывают? Как обрабатывают? Как утилизируют этот мусор? Слишком много вопросов. С тех пор, как они прочли записи Гриши, прошли месяцы. Что-то встало на свои места, что-то нет. Армин думал: откуда в моем старом доме были те книги? Гриша Йегер должен был быть единственным источником знания о мире-за-стенами, кроме, конечно, королевской семьи, но Йегеры и Арлерты не общались вовсе. Армин вздохнул, отпустив все эти невысказанные вопросы. — И как пленка становится картинками? — спросил Жан. — Ну… честно, я не совсем понял. Для этого нужен раствор, и темная комната, и… в общем, я записал. Вот. — Эрен показал пухлый блокнот. Они втроем стояли наверху, на стене. Жан пялился на фотоаппарат с недоверием, Армин сидел, уткнувшись в колени и не чувствуя никакого энтузиазма. Эрен, видимо, хорошо это видел, поэтому сказал: — Это не все. У них нет посыльных, представляете? В смысле в армии. Они отправляют срочные письма или звонят по телефону. Сложно объяснить. Два человека могут находиться за мили друг от друга и говорить. Если бы у нас такое было… Обломки Шиганшины сначала смердели трупьем, потом дороги засыпали песком и разровняли, часть домов снесли вовсе, другие достроили. Человеческие кости сложили в одну яму, туда же хотели бросить и останки солдатов разведотряда, но те были слишком свежи. Командору Смиту поставили памятник; в тот день Леви напился вдрызг и спал у Ханджи под дверью. Армин не мог уснуть и думал о том, почему мир так враждебен к ним. Когда гиганты жрали людей, нужно было выживать любой ценой, даже человеческие жертвы были оправданы. Что делать теперь? Убивать других людей? От этой мысли бросало в дрожь; пальцы внезапно нащупывали курок пистолета, запах пороха бил в голову. Армин видел испуганное лицо женщины снова и снова, во сне и наяву, хотя с того дня минул уже год. Он помнил пыль в воздухе, глухой звук пули, собственное дыхание. Это было невыносимо. Армин встал с постели и оделся, чтобы пройтись. По улице Шиганшины разливался тяжелый фиалковый запах; казалось, что к нему примешивается гнилая плоть. Это было лишь фантомным ощущением, но тошнота подкатывала к горлу. Жан сидел на пороге дома, босой, без следа сна на лице. — Бессонница, — констатировал Армин. — Ага. Я сегодня… был в третьей группе, как Ханджи приказала. На тренировке нам выдали ружья. Нужно было стрелять по разрисованным мишеням. — Как в кадетском корпусе? — Почти. Надо было стрелять в сердце, в голову… Армин нахмурился и зажал Жану рот рукой, присев рядом. Стало тесновато. Где-то вдалеке запела птица, ей ответила другая. Пальцы Армина постепенно разжимались; чужое дыхание обдавало их теплом, разнося по телу мурашки. Рассвет едва окрасил стены сверху. — Я не хочу убивать людей, какими бы они ни были. — Я тоже. — Посмотри, как этот снимок хорош! Только Саша смотрит куда-то в сторону, но мы как-нибудь переснимем. Ханджи с удовольствием оглядела карточки, разложенные на столе. Некоторые не вышли совсем: размытые или блеклые, или вовсе испачканные. Армин подозревал, что это первые, неудавшиеся попытки проявить пленку с фотоаппарата, который притащил Эрен. Как вообще можно было допустить главное преимущество разведки в первую вылазку за пределы острова — неведомо, но Йегер был слишком упрям. — Я его возьму, ладно? — спросил Армин с большей радостью, чем собирался. — Конечно. Я еще кое о чем хотела тебя попросить. По поводу нового устава… Армин понимал: их пути расходятся. Эрен перестал быть жертвой и быстро сменил идеологию, Микаса осталась немного позади, сконцентрированная на себе. Арлерт остался со своими страхами наедине. Он не был готов к тому, чтобы стать оборотнем, чтобы хоронить конечности разведчиков за улицу от нового штаба и прикрывать бронзовым постаментом; не был готов к тому, чтобы за что-то отвечать, хотя и получил звание майора — видимо, в насмешку. Но он спрятал снимок, на котором ему улыбались все, кто остались из сто четвертого: Конни, Саша, Жан, Микаса и Эрен. <…> Армин услышал выстрел, когда было слишком поздно: пуля прошла насквозь. Кровь растеклась по полу; с руки Конни капало. — Саша! Очнись! — Заорал Жан, трепля Блаус по бледным щекам. Ее взгляд постепенно терял осмысленность, глаза закатывались. Внутри у Армина заледенело: он почему-то сразу решил, что это все, хотя многие надеялись на то, что Саша выживет. Не от такого выстрела. Новобранцы перевязывали Сашу непослушными руками с ужасом на лицах. Этот день принес им первые личные потери после спокойной жизни внутри стен, пусть и под знаменем разведки. Они прошли свое посвящение. Армин сжал челюсти до скрипа, неосознанно потянулся к свернутому вчетверо снимку. В кармане он истрепался, расчертился неровными изломами бумаги. Кажется, не все успели к обеду. Жан стоял, уткнувшись лбом в оконное стекло. Армин подошел к нему, чтобы схватить за предплечье и оттянуть к себе. Некоторое время они стояли молча, глядя на детей, играющих по ту сторону от окна. — Время сомнений для нас кончилось.