Темное солнце

Домой Гилота возвращалась уже при разгорающемся свете дня. Заглянула в лавку готовой одежды и кое-как, разводя руки и поднимаясь на цыпочки, объяснила торговцу какой размер ей подобрать. Вряд ли точные мерки были важны, когда иной одежды у человека попросту нет. Из всех выложенных на прилавок рубах и штанов выбрала те, где полотно было покрепче, а швы понадежнее. Самым дорогим здесь оказался плащ с глубоким капюшоном, чтобы можно было прикрыть лицо. По городским улицам катился громогласный и пестрый ярмарочный день. Гилота ощущала, как все назойливее гудит у нее в голове усталость. Пробираясь в толпе и придерживая сверток с покупками, чтобы не вырвали из рук шустрые воришки, она уже не разбирала круговерти товаров и лиц прохожих, но внезапно попавшийся душок, кислый запах дубления, из общего беспорядка ароматов и зловоний выловила безошибочно, и замедлила шаг перед лотком кожевника. На широком прилавке лежали десятки ошейников. Простые кожаные полосы, и расшитые металлическими бляшками, и с короткими тупыми шипами по внутренней стороне, и увешанные бубенчиками и бусинами. Последние выглядели даже как-то празднично, и Гилота подавила неуместный смешок. Вот завела бы она себе пуделя, большого, кудрявого. Совсем не то, что привести в дом больного и, может, даже тронувшегося умом мужчину. Впрочем, никаких «может». Гилота невольно вспомнила колючий страх в мгновение, когда чужая кровь заливала ей руки, а она пыталась содрать рабский ошейник, мешающий добраться до раны… Неплохое настроение улетучилось, как дым благовоний от ветра, а усталость навалилась на плечи с новой силой. Сил едва наскреблось, чтобы до дома добраться. На лестнице Гилота оперлась на перила всего лишь раз — от этого усилия предплечье под тугой повязкой обожгло острой болью. Это была внушительная подсказка о том, что руку теперь некоторое время придется поберечь. Но иного выхода, чтобы спасти чужую жизнь, у нее не было, а значит, нечего и сожалеть. Мужчина еще крепко спал, и лицо его во сне выглядело напряженным. Гилота опустила свертки с покупками на край стола. Приложила ладонь ко лбу спящего. Веки дрогнули. — Эй, — тихо позвала Гилота. Но он не очнулся. Значит, у нее есть еще немного времени для себя. В голове было пусто и тяжело. Она очень устала. Хотя, что же в этом странного? Сама ведь решила помочь «ближнему». Она размотала повязку, чтобы убедиться — частица чужой раны на ее руке выглядит куда лучше, чем накануне. Жуткое воспаление спало. Гилота присела у стола. Всего на пару минут — перевести дух. — Знаешь, в тот момент, когда я увидела тебя... Меня будто иголкой укололо. И потом все не давало покоя некое смутное прозрение. Я долго мучилась, пытаясь разобрать, что же засело в мыслях, будто заноза, но теперь это ясно, ведь есть один лишь вопрос: почему ты сейчас жив? Глупее нет способа избавиться от человека — выставить на торжище... Гилота не смогла сдержать ухмылку, ведь она и сама только что осознала, что это может означать на самом деле: — Только если такова не была цель — чтобы тебя увидели. Ах, как это просто. Приманка для дурака. Какого-нибудь распоследнего дурака, который окажется в нужном месте в нужное время и будет настолько самоотвержен, что не пройдет мимо... Она тронула мужчину за руку, но тот никак не отреагировал на прикосновение. — Что это означает, а? — поинтересовалась Гилота. Ей показалось, что теперь-то он точно притворяется. Нет, он в самом деле был еще без сознания. — Потрясающе, сэр Томас. Просто потрясающе, какими иногда путями удается узнать интересные новости. Даже если вовсе не желаешь этого. Конечно, он ей не ответил, а Гилота чувствовала себя слишком усталой. «Время есть. Если беда еще не случилась, она может подождать хоть пару минут», — сказала она себе, прикрыв глаза. *** Двенадцать лет назад — Чего вы хотите? — Я хочу убить ее, — ответил Томас Вьятт. Рогир Колетт заметил, что в его голосе не было никаких ярких чувств. Юнцу еще простительна горячность слов и дел, но нет, этот был хладнокровен настолько, что внушал уважение. Рогир поднял брови, улыбнулся отечески и уточнил: — Вам нужна месть? «Я хочу убить эту потаскуху. Забрать ее жизнь так, как ее псы забрали у меня всё», — подумал Томас Вьятт. — Именно это привело меня к вам, — сказал он вслух. — Я догадывался о том, куда вы пытаетесь добраться, — кивнул Рогир Колетт. Томас искал этих людей с конца весны и успел отчаяться. За день до этой судьбоносной встречи берега реки Элы покрылись первым, еще тонким льдом. Выбравшись из леса, Томас обнаружил, что старого моста больше не существует. Он долго стоял среди обломков, кутаясь в многослойные лохмотья и глядя на бегущую в русле темную воду. От каждого вздоха в студеный воздух поднимались облачка пара. Где-то далеко отсюда река спешила среди скал и камней, чтобы повстречаться с водами Черного пролива, землей, издревле принадлежащей его роду. А здесь она стала непреодолимым препятствием. Лезть в ледяную воду — самоубийство. Он не сможет просушить одежду у костра так, чтобы сохранить тепло. И к ближайшей переправе ему пути нет. Это здесь, у рухнувшего моста, земли были оставлены людьми много лет назад из-за какого-то проклятья, в которое поверили простые селяне. Выше по течению по берегам рассыпались десятки деревень, рыбарен, хуторов, мелких городков. Много месяцев подряд сторожевые отряды хватают всех бродяг, что пройдут по их земле. В каждом крошечном селении жители предупреждены о беглом преступнике, и сумма императорской награды за его шкуру такова, чтобы не оставить ни малейших сомнений. Ворон учел все пути, которыми мог воспользоваться сбежавший пленник. Стоит оказаться слишком близко к человеческому жилью — его схватят. Вьятт знал об этом, но не мог ничего придумать. Слишком устал. Голодный сезон собрал на охоту лютые стаи хищников, и даже короткая дрема в лесу стала небезопасной. Не видя сна уже несколько суток, Вьятт просто шел по берегу, и шел, и шел... Когда в глуши дорогу ему преградили вооруженные люди, а путь к отступлению был отрезан, Томас уже и подумать не мог, что это — конец пути. Решил, что хотя бы заберет с собой побольше нападающих. Но те пришли не за его смертью. — И я не скрою, что такой союзник был бы для меня весьма ценен в нынешние времена. Томас постарался сохранить равнодушное выражение лица. О, еще бы! Они скрывались в руинах какой-то старинной крепости, продуваемых всеми ветрами, и, насколько мог он судить, нынешний гарнизон мятежного дворянина был совсем невелик. Такому нищему воинству должен быть важен каждый боец. И это все, что осталось от союзников сэра Осмонда Вьятта... Ничего. Наследнику бы только попасть на родную землю. Он знает, каких людей следует повести за собой. — Но, всегда есть «но», сэр Вьятт. Как долго вы были при дворе? Видите ли, я имею право несколько усомниться в верности возможного соратника, если однажды он уже предал своего покровителя. Вот тут он не выдержал — со злостью стиснул подлокотники кресла. — Единственным покровителем моей семьи был Император, и его я не предавал, а если вы желаете заявить обратное, то я сочту это посягательством на мою честь. Моя семья была уничтожена, меня привезли в столицу, как трофей. Я был «при дворе» ровно столько, сколько потребовалось для организации побега, и не задержался ни на день. Томас видел, что Рогир Колетт не спешит ему доверять, но готов был стерпеть и это, до поры. Самому ему не справиться с великой целью. А без поддержки последнего Вьятта и сэра Колетта ждет поражение, хоть он пока и не думает об этом. А может, наоборот, думал слишком часто. — Я не желал оскорбить вас и ваш род. Мы были дружны с вашим отцом. Вы говорите правильные слова, молодой Вьятт, и мне хотелось бы им верить. Здесь вы в окружении людей, что способны понять ваше желание. Но позвольте нам понять и ваши поступки. Я хотел бы услышать историю о том, как вы сбежали из императорской твердыни. — У меня было доверие Оресии, — ответил Томас. — И оружие против нее. Рогир Колетт смерил его долгим непроницаемым взглядом. Он думал медленно и основательно, наверняка взвешивая множество вариантов. — И неограниченный запас удачи, я полагаю? — Нет. На нее я не полагался. Я полагался лишь на свое оружие. Сэр Колетт поджал губы, потом сделал следующий заход: — Всего лишь ваш меч? Смею заметить, мои люди невысоко отозвались о его качестве. Томас улыбнулся. — Этот меч — зазубренная железка, я раздобыл его в пути, чтобы отмахиваться от дикого зверья, и даже щитом подходящим не сумел разжиться. Но мое оружие всегда со мной, оно сделано не из металла, и его нельзя у меня отобрать. И я готов поставить его вам на службу. Рогир Колетт снова погрузился в раздумья, потом задал главный вопрос: — Чего вы хотите взамен? Какова плата за ваше союзничество? — Невелика. Всего две головы — те, что я должен взять сам. Оресия и Ворон. Предводитель крошечного воинства сухо усмехнулся. — Не уверен, что у вас хватит сил унести подобную награду. Это уже начинало всерьез раздражать. — Всегда есть выбор, — сказал Томас. — Я могу сражаться с вами плечом к плечу. Я могу уйти и собрать собственных верных людей. Думаю, самым плодотворным решением будет объединение усилий. Все еще оценивая его взглядом, сэр Колетт поправил: — Отпустить мы вас не сможем, при любом исходе вам придется остаться в лагере. Вы видели слишком много, сэр Вьятт. Надеюсь, вы и сами это понимаете. — Поэтому и предлагаю союз. Иначе бы я встал и ушел всему вопреки, и вам нечем меня остановить. Колетт нахмурился. — Я должен понять, с чем имею дело, прежде чем заключить союз. Томас протянул ему ладонь. Воздух над пальцами качнулся, закручиваясь крошечным, но, несомненно, свирепым вихрем. — Я сведущ в колдовстве, — сказал Томас. — Вы такой же, как Оресия. — Нет. Иначе бы не стал бы искать встречи с вами. Или вы были бы уже мертвы. — Это и есть оружие, которое навело ужас на столичную гвардию и помогло вам совершить этот немыслимый побег? — хмуро спросил Колетт. — Не совсем. Я ведь сказал вам, у меня было два ключа — Оресия мне доверяла. Теперь я возьму чем-то иным, — сказал Томас. И произнося эти слова, он ощутил уверенность — думал, будто говорит правду. Лишь много позже он догадался, что Оресия не доверяла никому. Томас ошибся в тот раз. И ошибся дважды, доверившись Рогиру Колетту. *** Сейчас Ему казалось, что так и должна выглядеть смерть. У него больше не было плоти. Привычные ощущения тяжести и боли отсекло от зависшего в пустоте сознания. Этот... нет, он знал, что оскорбительное прозвище больше не касается его, что он мужчина и у него есть имя, но теперь это не имело значения, ведь все, что осталось от этого человека, медленно покачивалось на мягких теплых волнах, отбросив изъеденное страхами и лишениями тело. Мужчина вздрогнул и наваждение рассеялось. Вытянувшееся в полный рост тело лежало на чем-то ровном, твердом, сухом... Он открыл глаза, и возвращение к живому миру оказалось болезненно, как падение с небес в Бездну. Просыпаясь в каменном мешке или клетке, он воображал, будто ничто на свете больше не способно причинить ему страдания – он пережил все. И в очередной раз ошибался. Над головой вместо железной решетки тянулись потемневшие балки потолка, а на них покачивался желтый свет свечей. Окно в комнате тоже было, но слишком узкое, как в каземате. Но в каземате узнику предоставляется большая свобода движения, чем ему теперь. Ремни не давили, но держали крепко. На иное рассчитывать и не стоило, раз уж с ним не разделались сразу. И убить себя не дали, тут же старательно подлечили, собственной силы не пожалев. Ведьме он зачем-то нужен. Значит, она не допустит, чтобы пленник опять попытался умереть раньше, чем она возьмется за него по-настоящему. За все то, что он для ведьмы сделал, расплата быстрой не будет. Может, она еще не раз будет его вот так врачевать, чтобы продержался подольше, сил ей хватит. Это ведь Оресия. Во всяком случае, то существо, что было ей какое-то время. Наивно было полагать, что этой глупой попыткой проткнуть себе горло можно сбежать от нее. И даже тут она ему польстила — решила, что у него хватит духу попробовать еще раз. Одна лишь надежда на то, что он ей наскучит. Не много нужно, чтобы напугать его теперь, и сносить боль достойно он совсем разучился. Закончился его запас прочности много лет тому назад. Изощренному уму он должен показаться крайне скучным развлечением. Мужчина осторожно пошевелился. Приподнял голову, осматривая себя... и оцепенел, встретившись с внимательным взглядом темных глаз. Ведьма сидела совсем рядом и улыбалась. Значит, он очнулся, а она просто и смотрела на него, не выдавая своего присутствия. Следила, что станет делать, не попытается ли освободиться? По коже пробежала нервная дрожь, сдержать ее он не мог. Ведьма встала, протянула руку и убрала с его взмокшего лба прилипшие волосы. — Доброе утро. Ты ощутил это, да? Мне кажется, стало намного лучше. Лучше — что? Положение, в котором он теперь оказался? В последние годы он все хуже контролировал тело, и оно инстинктивно вздрагивало от резких звуков и чужих движений, стремилось сжаться, напрягалось в ожидании чего-то дурного даже от нежных прикосновений женских рук. Хотя, женщина ли это на самом деле? И если стоило ему еще хоть чего-то бояться на этом свете, то это были именно те руки. Мужчина стиснул зубы. «Это ничего, ничего, просто повторяй это вслух: я трусливый пёс, мне страшно, я очень боюсь, что снова станет больно...», — прошептал ему на ухо невидимый голос. Ведьма заглянула ему в глаза, мягко заставила наклонить голову к свету. — Как ты себя чувствуешь? — спросила она, с тревогой заглядывая в глаза. И это было страшнее всего. Представить, пусть даже на мгновение, что она и впрямь искренне о нем заботится. Потому что он достаточно слаб, чтобы в это поверить. — Зачем я тебе? — сказал он и поразился тому, насколько окреп его голос. Ведьма улыбнулась, мягко и даже чуть виновато. — Мне казалось, что стоило отложить подобный разговор, если ты не слишком хорошо себя чувствуешь. — Что ты со мной сделаешь? — сказал он. Она улыбнулась шире. На плече лежала туго заплетенная черная коса, лицо было совсем молодое, не тронутое усталостью и морщинами. Она выглядела так, будто их первая встреча случилась лишь вчера. Даже когда ведьма склонилась над ним так, что их лица оказались слишком близко, нельзя было заметить ни единого изъяна. И в этом, наверное, и заключался самый главный признак ее нечеловеческой природы. Молодая и красивая девушка, которая останется такой навсегда, что с ней ни сделай. — Сделай глубокий вдох, медленно выдохни. Выглядишь так, будто сию минуту тебя удар хватит, — сказала ведьма. Мужчина вспомнил ощущение, когда клинок вошел в живую плоть, и теплая кровь полилась по руке. После такого нельзя выжить, он сам закрыл веки убитой. Но потом, когда он вернулся, чтобы забрать тело и предать земле — его не было. Ведьма просто исчезла. Ему стоило хотя бы насторожиться, но он все еще считал, что судьба благосклонна к нему. — Что ты со мной сделаешь? — упрямо повторил он. Ведьма отстранилась, осмотрела его долгим задумчивым взглядом. — Это зависит сейчас лишь от тебя самого, — ответила она наконец.