Темное солнце

В доме витал теплый кухонный чад с душным запахом разнотравья. Воздух на кухне сделался влажным и липким, печные изразцы потрескивали от жара. На углях кипели посудины с водой и отварами для ванны, и суетящаяся у печи Гилота от всей души жалела, что рано отпустила Ису. А с другой стороны... Мужчина, расставшись с одеждой, не испытывал никакого стеснения, но вряд ли его тело сейчас можно было счесть подходящим зрелищем для юной и, в общем-то, еще не слишком испорченной особы. Наверняка Иса и сама бы пожелала сбежать подальше. Гилота покосилась на мужчину. Тот выглядел расслабленным, и это настораживало ее все больше. Сидя на лавке, он пытался гребнем управиться со свалявшимися в жесткие колтуны волосами. — Надо резать всё, — сказал он, поймав ее взгляд. — Дай нож. Потянул себя за космы, изобразил чуть подрагивающей рукой движение лезвия. — Но это... — Суеверие. Северянин может отрезать волосы под корень, только если готовится умереть. Самоубийство в тех краях — действие, обросшее множеством примет и поверий, и одно из них гласит, что нет бесчестья более страшного, чем самому лишить себя жизни, дух самоубийцы навсегда останется привязан к месту смерти. Лишь если срезать волосы и сжечь, то получит он некую свободу. Но никогда уже не переродится вновь. Гилота впервые подумала, что если это не простая варварская сказка, а закон местной магии, то она не сможет предсказать, чем все закончится. Духи северных побережий крайне обидчивы. — Нет, не стоит. Я придумаю что-нибудь. Для начала нужно побольше горячей воды, чтобы вымыть всю грязь. — Зачем?.. Гилота смерила мужчину удивленным взглядом, прежде чем поняла, о чем идет речь. — Ты так и не объяснила, для чего все это, — сказал он. — Лечить, одевать, кормить, мыть. Вряд ли ты всех своих врагов жалеешь, не похожа ты на сердобольную монашку. Она пожала плечами и забрала у него гребень. Заметила вскользь, что мужчина насторожился, когда она зашла ему за спину. — Сердобольность? — насмешливо переспросила Гилота. — Да, я не из тех, кто способен пожалеть, но разве нужно тебе чужое сострадание? Мне всегда казалось, что жалость — это худшее из унижений для человека благородной и воинственной породы. Хоть и невольное, хоть и из благих побуждений. Задумчиво взвесив в ладони его длинные темные волосы, она теперь отчетливо увидела нити седины. Очередная примета времени, о котором она забывала уже по привычке. Легко упустить счет годам, когда они не имеют над тобой власти. Гилота вонзила в волосы гребешок и вступила в неравный бой с колтунами. Мужчина зашипел сквозь зубы, на чисто выметенный пол посыпался мелкий сор. — Сейчас сделаю, что получится, после воды попробуем снова, — пояснила Гилота и продолжила прерванные объяснения: — Нет, тебя мне не жаль. Случившееся закономерно. Дело наверняка решилось по людскому закону, твоя метка тому подтверждение. А что до моих целей, так мне нужен человек для помощи в работе и для... некоторых деликатных дел. Давно уже раздумывала о том, чтобы нанять такого, но так уж вышло — я тебя нашла и купила. Это даже лучше, ведь наемник может сбежать, а ты слишком честен и наверняка даже не попробуешь. То, что я забочусь о тебе сейчас — считай, что это некоторые вложения. Мне никакой выгоды не будет, если городская стража перепутает тебя с косматым северным варваром и зарубит на месте. Гилота этого не ожидала, но мужчина усмехнулся. Оставалось лишь узнать, было это внезапное проявление самоиронии или первая примета подступающего приступа безумия. — Думаю, ты возлагаешь на меня преувеличенные надежды, которым не суждено оправдаться, — высказал он вполне разумную мысль. — Возможно. Но проверить это можно лишь в деле. Мужчина надолго замолчал, опустив голову. Кости спины выступали под бледной кожей, расчерченной такими шрамами, что Гилота с первого взгляда поняла — бесследно такие не залечишь никакими стараниями. Тяжело вздохнув, она наклонилась и прижалась грудью к его спине, ощущая сквозь плотную ткань платья, как каменеют от прикосновения мышцы, тело напрягается. Но мужчина не попытался оттолкнуть ее, даже не отодвинулся, а лишь замер, затаив дыхание. — Все хорошо, — сказала она почти шепотом, обнимая его за плечи. — Что же тебя сейчас так тревожит? По сравнению с ней он казался таким огромным и крепким... Гилота уже не в первый раз удивлялась тому, какие мужчины сильные снаружи, и как эта сила играет против них, стоит кому-то дать им ощутить беспомощность и отчаяние. — Покажи мне, что ты сделала, — попросил он. Навалившись ему на плечи, Гилота протянула руку. Мужчина взял ее за запястье и до смешного осторожно принялся расшнуровывать узкий рукав. В свете огня из печи стало видно, что повязка давно пропиталась чем-то темным и липким. Мужчина размотал ее и охнул от неожиданности. — Это... Оно ведь должно так болеть... — пробормотал он потрясенно и перевел взгляд на собственную руку, словно видел затягивающуюся на ней рану впервые. Потом ощупал горло, кажется, толком не понимая, что с этим как раз было меньше всего возни. — Странно, что ты еще не понял — со мной все несколько иначе, чем с другими людьми. Заживет за пару дней, нужно лишь крепко поспать. — Я понял, почему твой Ворон казался бессмертным, — сказал мужчина. — Почти. — Да. Убивать его пришлось так долго, что в какой-то момент он наверняка раскаялся в том, что связался с тобой. — Он знал, на что шел. А вот ты вряд ли понял все, Томас. От этого обращения мужчина чуть заметно вздрогнул. Гилота обошла лавку и стала перед ним, улыбнулась, встретив настороженный взгляд. — На самом деле ты наверняка сложил неправильное мнение о том, как это работает. Немудрено, ведь ты проспал самое интересное. Смотри-ка! Она мягко взяла его за подбородок, заставляя поднять голову. — Что ты... — Тс-с-с. Мгновение Гилота просто всматривалась в давно забытое, слишком изменившееся лицо, пытаясь оценить, не будет ли это ей гадко. И поняла — нет. Вовсе нет. С силой укусив себя за язык, она тут же почувствовала, как рот наполняется кровью. — Что ты делаешь? — упрямо спросил он. Склонившись, Гилота поцеловала его. Губы оказались плотно сжатыми, холодными и твердыми. Мужчина попробовал отстраниться — но она запустила руку ему в волосы и сжала до боли. Охнув, он раздвинул губы. Гилота едва не потеряла равновесие от внезапного приступа дурноты. Огонь в печи полыхнул, будто пытался вырваться на волю, и тут же встречным порывом его прибило к углям. Гилота выпрямилась. Мужчина открыл затянутые мутной поволокой глаза. Моргнул. Взгляд медленно прояснился, с непривычным вниманием обвел окружающее пространство, низкий потолок, полки, расписные изразцы на печи, замер, ловя в воздухе нечто, недоступное обычным глазам. — Да быть того не может... — прошептал мужчина. — Неужели ты все это постоянно чувствуешь? «Ну вот и все, у меня получилось», — с удивлением поняла Гилота. Оставалось посмотреть, что будет дальше. *** Мужчина спал, потерявшись в днях и ночах, сменяющихся где-то слишком далеко от него. В моменты бодрствования у него не было никакого желания разбираться в происходящем вокруг. Когда-то он пытался считать дни кормежками, но сбился в первый раз после семидесяти, из-за какой-то странной лихорадки, лишившей его сознания на несколько суток, второй раз просто сдался на сорока. Лишь однажды, будто в первый раз взглянув на свои чудовищно длинные ногти, ощупав отросшие волосы и бороду, он понял, как много дней провел в заточении. Его просто похоронили за решеткой и забыли навсегда. А время, оскорбленное пренебрежительным к себе отношением, больше не желало с ним считаться и выскальзывало из рук. Оно текло где-то, а для него застыло навсегда. На какие-то перемены в своей жизни он больше не рассчитывал, поэтому и остался к этому равнодушен. Странно, но о нем теперь все время заботились. Большую часть времени он просто лежал в тепле, сквозь полуприкрытые веки наблюдая за расплывчатыми движениями, тенями, рыжими огоньками в зеве печи. Два еле слышных женских голоса совещались над ним, пытались задавать какие-то вопросы. — Пить, — просил он шепотом, и ему тут же несли, сначала воду, потом — разбавленное вино. «Что с ним, матушка?» — спрашивал один голос. «По-моему, проницательность изредка отказывает тебе, Иса. Он отдыхает». «Спит уже третий день кряду». «Что же, значит, потом он будет выглядеть свежим и хорошо отдохнувшим». В какой-то момент он открыл глаза и сел, сбросив на пол одеяло. Ноги коснулись чисто выскобленных половиц. Напротив сдвинутых лавок, застеленных мягким, и служивших ему постелью, в печи горел огонь и готовилось что-то в закопченном горшке. Печь была большая, выложенная расписными изразцами. Видно, что дом когда-то принадлежал богатому господину, и кухня была широкая, но теперь она заставлена разномастными шкафами, явно видавшими и лучшие времена, а под потолком на протянутых веревках висело сушащееся белье, ароматные пучки трав и веток, среди которых выделялась потускневшая сушеная рябина, и какие-то тряпичные узлы. На столе громоздилась сваленная горами посуда. Некоторое время он с удивлением взирал на свои чистые исподние штаны и рубаху, и на заживающий багровый рубец, тянущийся по предплечью. А потом скрипнула дверь, и на пороге кухни появилась ведьма. Увидев ее, он чуть заметно вздрогнул. Понял, что слишком расслабился и успел забыть, в чьем доме находится. Ведьма лишь кивнула ему, проскользнула мимо и засуетилась у печки. — Как ты себя чувствуешь? Что-то еще болит, где-то ощущается тяжесть или мышцы сведены? Но нет, он чувствовал себя так, будто уже умер — не болело ничего. — А ты ведь обычная городская ведьма, — сказал он. — Да. Голос у тебя что-то слишком удивленный. — Кажется, в прошлый раз я видел тебя, когда... — Ни что так не способствует смене жизненного уклада, — перебила его ведьма, — как безвременное успение. Я, знаешь ли, никогда королевских кровей и не была. Теперь понятно, что не стоило и начинать. Он ощутил неясный холодок в груди. Перед ним женщина, восседавшая на престоле семьдесят лет. На вид ей и теперь не больше, чем на первом парадном портрете, который захватчики дворца сожгли в тот памятный день... Задумавшись, он тяжело вздохнул. Потерял счет годам и уже не знает, сколько времени прошло, сколько на троне новый Император. Но это не имеет значения. Важно, что сейчас ведьма своими словами косвенно подтвердила — и до правления у нее была долгая жизнь. — Кто ты такая? — Ведунья. — Это ничего не объясняет. Если ты хочешь, чтобы я выполнял твои приказы... Мне нужно знать больше. — Какая жалость, что я не собираюсь тешить твое любопытство. Все, что нужно знать, расскажу в свое время. Ты ужинать будешь? Прислушавшись к себе, он невольно потянул носом воздух, и от витающего на кухне аромата нутро болезненно сжалось. Глупо было бы отрицать очевидное. — Да. Зазвенела посуда. Такой простой домашний звук. — Уж прости, девчонка добирается до кухонных завалов не чаще, чем раз в седмицу. Так что... Он был готов к чему угодно. Что ему сейчас выдадут заплесневелый сухарь с пожеланием приятного аппетита, или заставят перемыть всю посуду, чтобы отработать грядущую кормежку, раз уж ему уже заявили, что он должен стать помощником. — Держи-ка. Ведьма подала ему в руки сложенное полотенце, а сверху поставила миску, до краев наполненную мясным варевом. — Пока Иса не разгребет баррикаду на столе, кушать выходит где придется. Осторожно, не разлей. Предупреждение было излишним, потому что посудину он от удивления сжал так, будто она могла вырваться. Ведьма, тем временем, подхватила поднос с еще одной миской и скрылась в коридоре. Простучали по скрипучим половицам шаги, хлопнула дверь, и стало очень тихо. Одиночество оказалось очень кстати, потому что внезапно обнаружилось — он разучился кушать аккуратно. *** Мужчина вскинулся, мгновенно стряхивая сон, потому что в этом сне ему почудился громкий панический стук, и он уже готов был услышать, как трещат ломающиеся двери и визжат служанки, а посторонние вооруженные люди ломятся в дом, чтобы арестовать сэра Томаса Вьятта по обвинению в применении запрещенного колдовства и государственной измене. Кубарем скатился он с непривычной узкой лавки на пол и только тогда, ударившись боком об пол, внезапно понял — стучат на самом деле. Дверь внизу сотрясается и лязгает. А еще вопят во весь голос: — Открывай, Ведунья! Простучали по коридору легкие быстрые шаги, заскрипела лестница, лязгнул внизу засов. Крики стали громче, бубнили за стенкой перепуганные голоса. Дверь кухни распахнулась, на пороге появилась ведьма, в длиннополой нижней рубахе, прикрытая только вязаным платком, со стеклянным фонарем и заплечным мешком в руках. Кинулась вдоль полок, сгребая какие-то свертки и склянки. Метнулась обратно, но внезапно запнулась о его ноги. — Чего пол задом натираешь?! Пропусти! — приказала она и тут же заорала куда-то в коридор: — Марко, бери угля, придется воду греть! — Что происходит? Хотя, ответ был очевиден — какая-то беда. В кухню вломился вонючий мужик в лохмотьях, схватил за печкой ведра, бросился обратно в коридор. Ведьма лишь отмахнулась от вопроса. — Быстрее! Быстрее! — кричали перепуганные голоса. — Что случилось? Я могу помочь! Ведьма обернулась уже на пороге, смерила его странным взглядом. — Помочь? — переспросила она. — Ну так идем, поможешь... Не понимая, что происходит и кто все эти люди, он все равно бросился за ними, забыв накинуть на плечи плащ. Вниз по лестнице, в двери. Ледяной воздух хлестнул в лицо, мостовая обожгла босые ступни. Он не мог вспомнить, была ли у него теперь обувь, и радовался тому, что долго без нее обходился и успел привыкнуть. Впереди метался огонь фонаря, чтобы поспевать за ним, надо было бежать, и он несся, не разбирая дороги. Мелькали темные подворотни и закрытые ставнями окна. Потом все свернули, и он свернул. Узкая подворотня, дверь подвала. В нос ударила чудовищная вонь. — Сюда! Послышался грохот и страшная ругань. — Пустите, псы! Пустите, больно! Ай, бо-о-ольно, подохну щас же! А-а-а-а! Женщина кричала так, будто ее избивали. Подвал оказался большой и темный, с крошечными грязными окошками и остывшей печью в углу. Перед печью в куче разворошенного и вымазанного кровью тряпья валялась женщина. Она кричала и отчаянно отбивалась от мужчины и женщины, держащих ее за руки. Между раздвинутых ног пристроилась ведьма и задумчиво принялась наминать безобразно огромный живот. Он замер в ужасе: никогда раньше не видел, чтобы к роженице допускали мужчин. Одна мысль об этом казалась святотатством. Ведьма обернулась, в полумраке глянув прямо на него: — Давай, топи, воду греть ставь! — приказала она и тут же закричала: — Марко, сыпь уголь и тащи воду! Не понимая, что происходит, мужчина все равно кинулся к печке. Марко сунул ему стесанное огниво, но оно чуть не выскочило из трясущихся рук, а ветошка не желала заниматься. Он услышал, как ведьма выругалась на него и щелкнула пальцами. Мужчина вскрикнул от неожиданности и боли, когда пламя сорвалось с его пальцев и набросилось на угли. — Поднимите ее! — Не надова! Не-е-ет! — Поднимите, простынь суну! Снова визг и вопли. Марко обрушил ведра на печку, едва не залив огонь. — Вперекор встало! — заявила ведьма, пытаясь перекричать бьющуюся в истерике роженицу. — Доставать надо! — Нена-а-а!.. — взвизгнула женщина, но один из мужиков зажал ей рот рукавом куртки. Она вцепилась в грязную ткань зубами, принялась трепать, как собака, и отчаянно сучить ногами. — Лохань неси! Эй, ты что, оглох?! Томас! Мужчина встрепенулся, принялся шарить по сваленному вокруг печки хламу в поисках посудины. Следом снова появился Марко, выдернул лоханку из-под скамьи и ринулся к роженице. — Томас! Томас! — нетерпеливо кричала ведьма. Он бросился на зов, поскользнулся босиком и едва не упал — на полу оказалось натоптано чем-то красным и липким. — Ногу держи! Роженица лягнула его в голову, потом в плечо. Силищи в ней оказалось немерено. Мужчина наконец-то поймал ее за щиколотку, навалился, тяжело дыша, и с ужасом увидел, как прямо у него перед глазами ведьма сунула роженице руку... Она тут же навалилась сверху, закрыв обзор и вонзив локоть в живот, но даже мгновения этого зрелища хватило. Он отвернулся, чувствуя, как к горлу подкатил липкий тошнотный ком. Свет фонарей перед глазами покачнулся, развернулся... А следом мир содрогнулся мощным ударом. От пощечины зазвенело в ухе. — Томас! Мужчина с удивлением понял, что это его имя, и сейчас его зовут, но будто издалека. Он сидел на грязном полу в каком-то подвале. Рядом пронзительно плакал младенец. Второго, тихого и какого-то скукоженного, ведьма держала кверху ножками и ритмично встряхивала так, будто собиралась ударить об каменный пол, да все не решалась. Наконец, тряхнула особо сильно и отвесила шлепок по спине. Ребенок издал жуткий глухой звук, харкнул на пол липкую слизь и тут же заорал. Вокруг охали и ругались. — Двойня у тебя, — сказала ведьма скорчившейся на полу женщине. Та завыла, размазывая слезы по раскрасневшемуся чумазому лицу. — Ну все, хватит. Давай теперь займемся твоим кровотечением. — Не… надова… — простонала женщина. Лишь бы не смотреть на это, мужчина стал украдкой озираться и только теперь понял, что гостят они в явно нехорошем месте. Тусклый свет выхватывал из мрака грубо сколоченные полати, заваленные тряпьем и переплетенными телами, закутанными в лохмотья. Кто-то спал, кто-то с интересом поглядывал на развернувшееся у печки действо. Огонь нагрел воздух в подвале, и, казалось, вонь немытых тел сделалась еще гуще. — Не хочу-у-у-у... — выла женщина на полу. Мужик, которого ведьма называла Марко, пытался ее утешить. — Ку-у-у-уда... Ведьма, обернув ребенка в принесенную с собой чистую тряпку, склонилась и положила ей руку на плечо. — Снова удавишь — со свету сживу, — сказала она не дрогнувшим голосом. Потом была еще суета. Младенцев обмывали, роженицу отпаивали невыносимо вонючим варевом.... На улице было еще холоднее, а может, так только казалось, потому что теперь они не бежали, а шли спокойным шагом. Мужчина тащил ведра и мешок, ведьма шла впереди, пошатываясь от усталости. Пережитый ужас, никогда не виденный прежде, словно вырвал его из оцепенения, обострил все ощущения. Медленно проходила дрожь в руках. Он чувствовал, как оседает на лице сыплющаяся с неба колючая морось, как ледяной воздух пробирается под рубаху, и медленно, будто приходил в сознание, всплывал из забытья, понимал — он жив. Он даже почти свободен, хоть и находится, по сути, в рабстве. Но никогда за последние годы он не чувствовал себя таким свободным. И таким счастливым — от одной лишь мысли, что он покинул жуткий подвал и скоро вернется туда, где тепло и спокойно. — Что это было за место? — решился спросить он. Дрянной запах впитался в его одежду и кожу, казалось, что теперь он не отмоется никогда. — Ночлежный подвал Марко, — с тяжелым вздохом ответила ведьма. — Самый дешевый в округе. Эта компания сплочённей любого рыцарского ордена. Он помолчал, не зная, как задать следующий вопрос, потом все же решился: — Эта женщина раньше убивала своих детей? — Да, первого она задушила, Марко не успел за ней уследить. — Но... почему? — Сказала, что не смогла бы его прокормить, но это ложь, чтобы разжалобить. На самом деле Марко собирался его продать, она испугалась и не хотела отдавать. Потом запросила себе такую долю, что сделка бы не вышла. А в этот раз — двойня. Марко повезло. Мужчине показалось, что он ослышался. — Продать? — глупо переспросил он. — Да, — с раздражением в голосе подтвердила ведьма. — Продать. Я что, слишком тихо говорю? — Нет. Но я не понимаю. — Чего непонятного? Марко и его люди — домушники-трубочисты, они работают на Эддрика и забираются в дома через крыши. Ребенка к такому приучить можно, но это занимает много лет. Марко выгоднее продать младенцев туда, где их смогут использовать уже сейчас — побирушкам. С дитём на руках им больше подают. Двойня — это для него как дар Небес. Даже за мной вот, прибежали, чтобы товар не потерять. Марко теперь обязан отмерить и мне долю от продажи. — Ох, Бездна... Это же... Ты... Он замолчал, поняв, что не подберет слов. Попытался найти где-то внутри злость, ненависть... хоть что-то, но там осталась лишь пустота и единственная испуганная мысль, бьющаяся в голове: «Где я?.. Куда я попал?..» На мгновение проснулся от страшного сна лишь для того, чтобы провалиться глубже в кошмар, дна которому не видно. — Добро пожаловать в мир людей, Томас, — сказала ведьма. — Он примет тебя с распростертыми объятьями.