round

Стэнли Урис считает себя правильным, во всех смыслах этого слова, человеком. Правильным сыном, не желающим расстраивать своих родителей; правильным другом, хранящим секреты, что ему доверяют, и готовым по возможности сделать всё, что от него требуется; правильным учеником, выполняющим домашние задания в точно установленные сроки. Мысли у Стэнли Уриса тоже должны быть правильными. В своём возрасте он должен думать о вечеринках, тусовках и прочей подростковой ерунде. Желания Стэнли Уриса, как и всё остальное, обязаны не выходить за рамки правильных подростковых желаний. Он должен ломаться перед протянутой ему сигаретой, должен выбирать, какой урок прогулять и на какую тусовку пойти (хоть Стэнли ни на одну из них не приглашали), должен заставлять себя делать ненавистную домашку и злиться, когда на него давят родители со своими порядками и учителя со своими требованиями. Вот только дело было в том, что Стэнли Урис пролетал по всем фронтам. Его не интересовали вечеринки. Дешёвой выпивке, горьким сигаретам и девчонкам в коротеньких шортиках было не под силу привлечь его внимание и взбудоражить воображение. Стэнли неплохо относился к школе и даже домашку делал без особых усилий, он приспособился к требовательным родителям, зная, где нужно промолчать, а где высказать своё мнение; учителя любили его за усердие и трудолюбие. Стэнли Урис чувствовал себя если не примером для подражания, то правильным человеком, принимающим правильные решения, о которых никогда не приходилось жалеть. Лишь мысли, одолевающие Стэнли, не давали ему жить спокойно и быть довольным своим существованием. Странные, неправильные мысли. Цепляясь пальцами за волосы, Стэнли подолгу лежал под одеялом в своей небольшой комнате и, утыкаясь носом в подушку, задыхался, задыхался, задыхался. Мысли, что окружали его, были корявыми, скользкими и отвратительными в своей неправильности. Их хотелось вытряхнуть, вырвать из гудящей головы, но Стэнли не мог. Давно уже не мог и, самое страшное, почти смирился с их существованием в своём больном сознании. А на следующий день Ричи перехватит его после одного из уроков и с хмурым видом отведёт за трибуны, где их никто не увидит. «Что с тобой происходит?» — спросит он, пребольно сжимая его запястье. «Не твоё дело» — привычно ответит Стэнли и снова окажется прижат к холодному дереву трибуны, чувствуя, как по позвоночнику бегут мурашки. «Опять твоё ОКР?», «Нет, оно тут не при чём». Стэнли прикроет глаза, чувствуя горячее дыхание Тозиера, отдающее недавно выкуренной с Биллом сигаретой, на своей щеке. Он не будет вырываться и не будет выкрикивать ругательства, он просто обмякнет в сухих руках, утомлённо упрётся головой в трибуну и будет позволять оставлять на своей шее, за отодвинутым воротом, вульгарные засосы и отметины, которых не должно быть у правильного юноши. Стэнли думает, что всё в их связи скользко, грязно и пошло. Он уверен, что им с Ричи движет одно отвратительное влечение, избавиться от которого не по силам ни одному, ни другому. Похоть. Вот что руководит действиями Ричи, когда его руки уверенно сжимают задницу Стэнли, вот что руководит самим Стэнли, когда он обнимает его за шею и обхватывает ногами за талию. Угловатость действий, их несовершенство и неправильность — это возбуждает и не даёт отстраниться. Ричи никогда не держит его насильно. Стэнли знает, что может закончить их аморальные «отношения» в любую минуту, уперевшись Тозиеру в плечо рукой и оттолкнув его, но он… не хочет? Никогда не хотел. Страшно то, что Стэнли нравится. Безумно нравится этот секрет для всех, кроме них. Ему не хочется целовать девушек с их липкими от блеска губами, не хочется гладить их тело и сжимать мягкую грудь. Не хочется иметь отношения, сковывающие его обязанностями по рукам и ногам. С Ричи Тозиером всё проще. Намного проще, ведь у них нет друг перед другом ответственности. Они даже не встречаются, однако Стэнли чувствует… знает, что Ричи только его. И пока эта неопределённость устраивает их обоих, никто не сможет нарушить её первым. Ричи снова сжимает его запястье, и Стэнли молча, не задавая лишних вопросов, послушно идёт за ним к давно знакомому месту под трибунами. Снова холод по пояснице и твёрдость дерева. Снова сухие губы в сеточке трещин на его губах и снова горячие руки, словно окутанные лавой, под когда-то идеально заправленной рубашкой. Стэнли закрывает глаза и откидывает голову назад, давая Тозиеру больший простор для действий, но тот отчего-то не торопится. — Сегодня родителей не будет, приходи? Стэнли знает, что значит это предложение. Знает, что наконец так желает заполучить Ричи Тозиер, и знает, что искренне хочет того же самого. — Придёшь? — несколько взволнованно спрашивает Ричи, находя его руку и крепко сжимая в своей. — Приду, — отвечает Стэнли, чувствуя, что хочет улыбаться. Широко и безумно. Быстро кивая, Ричи вновь ловит его губы и прикусывает нижнюю сильнее, чем следовало. Стэнли морщится, но тут же расслабляется, когда Ричи зализывает ранку (как же негигиенично...) и легко целует его в щёку, как бы прося прощения. Стэнли Уриса можно сколько угодно считать честным и хорошим, но мысли о друге детства, давящие на черепную коробку похлеще шлема на электрическом стуле, точно нельзя назвать достойными мыслями, вписывающимися в образ положительного и правильного юноши.