Громче воды, выше травы

Боксёрская груша с прощальным звяком порванных цепей крепления отлетела на три метра вперёд и застопорилась у зеркала во всю стену. Тяжело дыша от истощения и оперевшись руками в колени, я с неудовольствием оглядела свою красно-потную от нагрузки физиономию. Скривив нос, я зубами сняла боксёрские перчатки и сграбастала бутылку питья, прополоскала пламенем горящий рот, после чего выплюнула воду с накопленной слюной прямо на пол. Всё равно на мне сегодня дежурство по уборке, так что никому нет дела до того, чем занимается поздний посетитель спортзала в богами забытом малюсеньком курортном комплексе в горах Нагано, который вот уже много лет как был выкуплен из-под сноса и использовался для организации зимнего лагеря Юэй, что уж больно походил на очередное реалити про выживание. Последнюю неделю я только и чувствовала, что горчащую злобу и тошнотворную ярость на всех и вся, включая себя, и, если честно, то мне такое тянущееся гневной жвачкой положение дел безумно надоело. Хотелось орать, драться, кусаться и огрызаться все двадцать четыре на семь. Не помогали даже привычные медитации. Я от этого конкретно так подзаебалась. Когда отец вернулся домой через полтора дня — сразу после моих многочасовых молитв о благополучии друга в, наверное, единственном не набитом в канун праздника храме — после попытки Каминари наложить на себя руки моими лекарствами, он выглядел донельзя печальным и больным, будто его вот-вот должно было вырвать. Папа усадил меня на диван, взял мои ладони в свои и долго молчал, прежде чем без единой запинки рассказать, что Денки поведал ему и к каким выводам пришли он и другие учителя. Я была в шоке. Я была зла. В первую очередь на себя, потому что, несмотря на кажущуюся рациональность ситуации, сердце моё было разбито из-за вынужденного предательства одного из тех, кого я подпустила так близко к себе. В тот стылый вечер я выскочила в слезах наружу, громко хлопнув дверью, и несколько часов по морозу наворачивала круги вокруг нашего дома, не таясь выкуривая одну сигарету за другой. Вернувшись, я застала абсолютно разбитого отца заснувшим беспокойным сном на диване и, спрятав окурки на дно мусорной корзины и вымыв руки и рот с мылом, легла, зарывшись пальцами в шубку Бегемота. До рассвета я так и не сомкнула глаз, игнорируя салюты вдалеке и поздравительные уведомления. Так мы провели новогоднюю ночь. Через два дня ранним утром, уже после того, как закинула кота на передержку к тёте Немури, к которой как раз приехал дядя Секи с такой же просьбой насчёт Монти, но прежде, чем поехать на точку сбора для поездки в лагерь, я затолкала все гадкие чувства поглубже и навестила Денки в больнице. Мне многое хотелось высказать, выплеснуть на него, но, увидев застывшие слёзы в его абсолютно опустошённых глазах… не смогла. Каминари выглядел бледной тенью прежнего себя. Он порывался вскочить с койки и кинуться передо мной на пол, но я шикнула, приказывая заткнуться и не дурить, после чего подсела к нему и, глядя ему в искажённое муками лицо, взяла его за шею и прижалась лбом к его лбу, медленно, но твёрдо говоря то, к чему пришла буквально только что после эмоциональных качелей последних дней, будто в голове всё щёлкнуло, прояснилось и встало ровным рядком именно так, как надо: — Однажды я слышала, что каждый имеет право уничтожить предателя, потому что убить одного предателя значит спасти тысячу людей, — Каминари ощутимо вздрогнул, явно желая что-то сказать, но я не дала ему такой возможности, — Но ты, Денки, не предатель, а жертва обстоятельств. В том, что случилось со мной, ты виноват лишь косвенно и далеко не по своей воли. Ты защищал маму. Ты защищал брата. Когда в твоей жизни начался этот трэш, я для тебя была никем и звать меня было никак, поэтому, будь я на твоём месте, я бы поступила также. Не смей винить себя за то, что ты оказался заложником в патовой ситуации, когда на кону стояли жизни твоих родных. Я готова убить за семью, и сейчас я готова убить за тебя, за то, во что эти суки посмели тебя втянуть и за то, что они довели тебя до края. Поэтому не смей, слышишь, не смей считать себя предателем. Дело касалось выживания твоих близких, и точка. Да, я не совру, если скажу, что сердце моё не было в неразумной обиде, но я правда понимаю, что привело тебя к такому. У тебя отняли выбор, отняли покой и отняли честь, — я оставила поцелуй на чужой влажной щеке и, крепко обняв, сказала то, что наконец осознала, — И я не позволю этим тварям отнять ещё и то прекрасное, что есть у нас. Ты — мой друг, ты — моя семья. Я прощаю тебя, и теперь ты должен простить самого себя. И я клянусь, слышишь? Клянусь отомстить за тебя, отомстить за нас. Денки, сопливо шмыгнув, расплакался мне в плечо, на одной низкой ноте завывая «прости-Ева-прости-прости-прости-меня», а я гладила его по дрожащей спине, невидящим взглядом устремившись внутрь себя и своей вспыхнувшей ненависти к несправедливости и неправильности нашего положения. Было ли лицемерием то, что я так легко смогла простить его? Честно, я затруднялась ответить. Я жила по собственноручно созданным железным принципам, правда старалась следовать гласу разума, но иногда хочешь-не хочешь, а случается что-то такое, от чего вся твоя философия претерпевает крах и тотальный экзистенциальный коллапс. Это как судить людей по кодексу законному или кодексу моральному, когда с одной стороны логично следовать букве закона, а с другой понимаешь, что система не без изъянов. Все мы грешники во многом или малом, и я не имела права судить Денки за то, что он согрешил по-другому от меня, так ещё и под давлением. Улыбка может прятать правду, губы могут шептать ложь, но глаза всегда разоблачают то, что спрятано под поверхностью. Глаза Каминари, потухшим золотом глядящие мне в душу, были полны боли открытых душевных ран и искреннего, незамутнённого раскаяния за вынужденно причинённое зло. Я простила его, но не могла простить себя за то, что простила его. Странно, да? И после такого переворота в собственной системе мировоззрения я застряла на десять дней на краю мира без ставших привычными приёмами у психолога, которая могла бы помочь мне собрать себя по кусочкам, и с поминутно накапливаемой ненавистью к своим закидонам, которую я перенаправляла в желание растерзать каждого, кто посмел бы сунуться ко мне. Очень неправильно и очень по-больному, но уж как есть. Ситуация осложнялась тем, что из присутствующих в курсе передоза были только четверо — староста, сэнсэи и я, следовательно, возможности хотя бы просто рассказать друзьям, что именно меня гложило, не было. Хитоши, думаю, не то чтобы догадывался, а скорее был уверен в чём-то плохом, и приставал пару раз с намёками на вопросы, потому что в тот роковой час после получения завуалированной прощальной записки (очень, к слову, расплывчатой в объяснениях, он мне давал её почитать) его метка раскалилась под кожей и жутко чесалась, но Денки стребовал с меня обещание дать ему самому рассказать о случившемся. Приходилось каждый раз придерживаться легенды, которую мы состряпали, о том, что Каминари сразил приступ аппендицита накануне обязаловки в виде лагеря, что было довольно близко к реальности: тот произошёл у него уже в госпитале сразу после моего ухода оттуда как осложнение после случившегося. Коней Ииды попридержали отец с дядей Секи, проведя с ним, как я полагаю, отдельный серьёзный разговор. Староста — честь ему и хвала! — держал язык за зубами и не стрелял загадочно глазами, ничем не выдавая нашу контору, в то время как я, дура такая, никак не могла взять под контроль свои негативные чувства. Меня не по-детски колбасило в разные стороны от перспектив завтрашнего дня. Попытка самоубийства близкого человека сильно пошатнула мою веру в свои силы и красиво так наложилась на взращиваемый из-за окончания знания предопределённого будущего страх, что одно моё лишнее движение — и всё полетит к ебеням. Я отчаянно боялась, по сути, ответственности, что меня ждала, и мне было от самой себя мерзко, что вроде большая девочка, а только сейчас допёрло, к какому пиздецу всё ведёт, хотя до этого вроде как уже морально приняла то, что «будь что будет». Однофигственно, что в прошлой попытки на жизнь я умерла в своих двадцатых годах — огромного ума то мне не дало, я и пожить тогда особо не успела, чтобы набраться шибко хорошего эмоционального интеллекта, и потому единственное, что в какой-то степени меня заземляло — это обещание ками увидеть меня в следующий раз седой старухой вместе со своими такими же седыми и старыми соулмейтами. Но помимо них ведь была ещё куча по-настоящему не только нужных лично мне человечков, но и в принципе вполне себе дышащих, очень даже реальных, из плоти и крови, живых людей! А я не знала как, в случае чего, предотвратить трагедию! Изначальные данные и так были мутнее некуда, с кучей упущенных нюансов и деталей, а тут я буквально вижу, как в памяти повествование чёрно-белой манги обрывается на взятии псевдомафиозного лежбища, а дальше — пустые, не тронутые чернилами страницы! И меня такая паника охватывала от того, что я не знала, что будет дальше, что до сих пор не разоблачила настоящего предателя в наших рядах, что не могла ни с кем об этом посоветоваться!.. Лёгкие забывали дышать, кислорода становилось слишком мало, под ладонями чувствовался замедляющийся пульс Каминари, а в ушах стояли крики матери, и весь этот котёл неподвластных эмоций бурлил и кипел, пока не взрывался отчаянной ненавистью, которую я выплёскивала на всех, кому не лень. Как же мне было за саму себя стыдно в такие моменты!.. Увы, всё, что я могла — это пытаться сублимировать всю эту переживательную мешанину во что-то более продуктивное, нежели постоянное огрызание на окружающих, поэтому тренировалась я, как стахановец в трёхлетнюю пятилетку. Благо времени на общение сверх банального привет-пока тупо не было. Наши классруки в сопровождении нескольких героев из про- и поддержки, специализирующихся на спасательных работах в зимний сезон, гоняли нас ссаными тряпками по горам и лесам, не давая ни минуты на передышку. Мы только и успевали, что в очередной раз, по большей части без применения причуд, карабкаться со снарягой по заледенелым склонам (а иногда и фри-соло, хорошо хоть был один конкретно нанятый для страховки внизу герой), из раза в раз отрабатывая разные ситуации спасения гражданских с разными вариациями в таких экстремальных условиях. Было утомительно и зверски холодно, причём постоянно: на улице, в неотапливаемом помещение, в душе без горячего водоснабжения, ночью под тремя одеялами… Квирки применялись далеко не всегда, а иногда вообще были табуированы. Хуже всего, например, приходилось Асуи, которую беспрестанно клонило в спячку и оттого она походила на недобитого зомби, вырванного из гроба отрабатывать суточные смены на сталелитейном заводе. Комори из бэшников, как обычно, тотально запретили распылять свои грибные споры вне города из-за возможного нарушения местной экосистемы. Кода тоже в виду непопулярного времени года стал практически причудно недееспособным. Тодороки с его запоздалым «огненным» обучением не мог нормально отрегулировать температуру тела и снаружи ходил стучащей зубами ледышкой даже поболее остальных: ему ни в коем случае нельзя было в полную силу использовать пламя из-за опасности ненароком нарушить консистенцию снежных масс и таким образом вызвать лавину. Хоть был популярен ночью, изображая из себя печку, к которой все, как кошки, неосознанно тянулись! Запрет также касался «громких» причуд как у Джиро с её звуковыми волнами или взрывов у Кацуки, который по три раза в час бегал в душ «слить» излишки нитроглицеринового пота с дикими матами о том, как его достало закаляться… Фантастика ещё та. Нервы не давали мне высыпаться, я поднималась первой и ложилась последней, дополнительно батрача в зале в попытках выпустить пар и вправить себе мозги на место. Друзья повышенную раздражительность списали на экзотику зимних «каникул» и, сами пребывая не в лучшем расположении духа, не сильно обижались, тоже порой скалясь, если кто им мешал хотя бы просто сидеть без движения несколько минут, сохраняя крохи тепла. Комнат на всех не хватило, поэтому, чтобы никого не обидеть, мы вновь спали на футонах в одном большом помещении исключая героев и учителей. Поздно ночью я заваливалась под пышущий жаром бок к Кацуки, сверху на нас наваливался гранитным монолитом Эйджиро, а с утра я выползала первой из горячей норки из чужих конечностей и одеял и так по кругу раз за разом. Мы были такими замёрзшими и уставшими, что не хватало сил даже просто несерьёзно пофлиртовать или зайти куда-то дальше чмока в щёку. Было просто-напросто не до этого. Адовый отпуск в кавычках закончился, и мы, дружно выдохнув, погрузились обратно в школьную рутину с кучей новой информации, тренировками на износ и выматывающими стажировками. В какой-то степени было немного легче, так как это, конечно, тот ещё звездец, а не здоровый ритм жизни, но зато наш звездец, да и личное время с настоящим отдыхом у нас теперь никто не отбирал. Я сразу наведалась к своей ставшей любимой терапевту Хараде-сан, наконец по-человечески проработав с ней за несколько сеансов всё, что накопилось тяжким грузом на совести и груди, и отпустила страхи, что меня гложили, одновременно обуздав панические наклонности. Хараде-сан оставалось только довольно шевелить своими улиточными антеннами и черкать что-то такое в своём рабочем блокноте. С выписанным из госпиталя Каминари ситуация вырисовывалась непростая, проблемы обложили его по всем фронтам без желания сдавать позиции. Начать стоило хотя бы с правовой подвешенностью его нынешнего положения. Останки его родителей и брата найдены не были, а потому все трое остальных Каминари пока классифицировались как без вести пропавшие до обнаружения тел. С идентификацией проблем возникнуть не должно было: все герои-юниоры после получения Временной Геройской Лицензии подпадали под гриф государственной службы и, соответственно, вносили свою ДНК в базу данных, как те же учителя или солдаты. Информация не изымалась даже в том случае, если юниор отказывался от геройской карьеры и не получал постоянки после ВГЛ, как и не изымалась информация из тех же баз данных различных генетических сервисов по поиску пустот в фамильных древах. Денки лишь сейчас подал заявления о розыске родителей и брата, и, так как они пропали при обстоятельствах, угрожавших смертью или дающих основание предполагать их гибель от несчастного случая, они могли быть признаны умершими только если в течение следующих шести месяцев (а не привычных пяти лет) о них не поступит никаких сведений, дающих надежду на то, что они всё ещё живы. Каминари насчёт отца особых иллюзий не питал, но, как известно, без тела нет дела, а потому его свидетельство убийства фактически оставалось недействительным. Вера Денки в безопасность матери и брата тоже была ниже нуля, поэтому вся бюрократия была ему особенно мучительна от червячка сомнительного знания того, что он мог грандиозно облажаться, приняв маму за Тогу и таким образом сорвавшись с крючка злодеев, которые в этом случае точно могли навредить своим пленникам. Спокойных сновидений это ему однозначно не прибавляло. Из этой ситуации вытекало то, что, по сути, Денки, во-первых, не имел постоянного места жительства, а во-вторых, был несовершеннолетним без постоянного места жительства. Конечно, проходящих под радаром властей бомжей-подростков хватает в любой стране, и Денки вполне удавалось проворачивать этот трюк больше года, но сейчас ставки были слишком велики, чтобы не заявить об очередных злодеяниях Лиги. До конца учебного года над Каминари оформил постоянное временное опекунство папа (а не чисто учебное, как с остальными детьми на подконтрольной ему территории). Но триместр заканчивался двадцать пятого марта, а следующий начинался лишь шестого апреля. Восемнадцать же Каминари исполнится только в конце июня. Поэтому всё упиралось в жалкие полторы недели весеннего промежутка, когда он оказывался бесхозным малолеткой, из-за чего и весь сыр-бор с органами. Денки был вынужден в экстренном порядке начать разбираться с возможностями ранней эмансипации, так как в приют категорически не хотел, что осложнялось пропажей родителей и конфликтом интересов с МГА, ведь став де-юре взрослым, Денки должен будет автоматом подать запрос и пройти испытания на переоформление временной лицензии в постоянную и стать, по сути, полноправным героем поддержки в семнадцать, что в свою очередь могло стать прецедентом, поднять волну правозащитных в плане детского труда ассоциаций и прочая, и прочая. Вони-и-ищи бу-у-удет… Плюс ко всему, даже если он подаст на эмансипацию или если Айзава подаст на полную опеку, судопроизводство может занять больше нужного времени, и к моменту вынесения решения Денки не то, что проведёт каникулы в непонятном приюте непонятно где, а уже станет взрослым. Замкнутый круг. С медицинской точки зрения Каминари нельзя было пока перенапрягаться в области пресса: Исцеляющая Девочка своим поцелуем помогла ему сократить период восстановления до двух недель вместо четырёх. Денки также в обязательном порядке были назначены встречи с терапевтом, на которые он ответственно ходил под хитошиным надзором. Я со свечкой не стояла при объяснениях этой парочки, но как-то они ко мне завалились на ночь глядя, одним своим видом показывая, что им страсть как надо бахнуть по рюмашке. Опухшие красные глаза Каминари и раздраенный вид Шинсо, который всё прикасался к рукам и плечам своего парня, будто желая доказать самому себе, что тот никуда не делся и ещё здесь, сказали мне, что всё прошло относительно хорошо. Я тогда не стала задавать ненужных вопросов, а расчехлила заначку и, встряхнув бутылку, налила нам по стопке грейпфрутового соджу. Мальчишки разулыбались устало и, поблагодарив за угощение, упорхнули к себе, а я же вернулась к дописыванию эссе для занятия по тактике ведения переговоров, которое я так долго откладывала: ну не моя это сильная сторона, силовой метод мне гораздо ближе! Каминари никому больше не рассказывал о случившемся, а на его походы к мозгоправу народ только пожал плечами: почти все в профилактическом порядке наведывались на терапию. Никому, в том числе журналистам, до файлов личного дела было не добраться (кроме геройских агентств, но то другая история), поэтому о серьёзной помарке наш сквад в курсе не был. Захочет Денки поделиться в будущем — пожалуйста, когда ему будет комфортно, всему своё время. И это касалось не только шпионажа, но и бродяжничества, потому что со стороны опеки никаких утечек не предвиделось — не поймут люди да и незаконно это. Как уже было сказано, я вернулась к принятию фатальности скорых событий, а потому совсем не удивилась, когда после возвращения с весёлой пятничной патрульной смены мне прилетело зашифрованное сообщение с одноразового номера: Платье со змеями запятналось сверху после тату-салона и было облито молоком (03)1010-048х Усагияма-сэнсэй меня любила, безжалостно муштруя, погружая в теневую кухню и передавая всё мастерство с заделом на будущее. По некоторым обронённым намёкам как с её стороны, так и со стороны близких мне взрослых я догадалась, что она готовила меня себе на замену, крепко «застолбив» меня в геройской тусовке, дав по загребущим лапам и заставив желающих подавиться слюнями. То, что она смогла мирно договориться даже с тётей Эми, продолжавшей персонально раз в неделю, а в остальное время заочно ковать из меня продолжение её самурайской чести, говорило в пользу «Героини-кролика». Я против не была, лишь радуясь открытой протекции, потому что такое положение дел меня полностью устраивало и совпадало с расплывчатыми планами на дальнейшее после выпуска будущее. Платье с пятнами — это одевайся неприметно. Со змеями сверху — в начале часа змеи, то есть в девять утра. Тату-салон — якудза. Молоко и номер телефона с опечаткой — примечательное место сбора в районе индекса, зашифрованного в наборе цифр. Такой вот ребус, одна из многих вариаций, которым для конспирации пользуются не только бандиты под прослушкой, но и законники вроде нас. Намного расплывчатее цветовых кодов в качестве предварительной меры от возможного перехвата данных. Ещё раз прочтя приглашение на эпохальное секретное собрание, я хмыкнула и, удалив смс-ку из оперативной памяти, убрала телефон в карман кенгурушки, следя за тем, как Мина настраивает оборудование для записи видео для своего канала с приглашённым гостем в моём лице. Лёгкий мандраж был, но не более. Я выходила на финишную прямую уготованного, после которой я начну жить без оглядки на высеченную в камне историю. Повзрослею окончательно и бесповоротно. Спасибо Хараде-сан за правильные слова, иначе не быть мне сейчас такой спокойной. Но не расслабленной, но-но, не надо путать! Я была на готове. Как перед выходом на ринг против всемирного чемпиона. Не знаю, как ещё объяснить это ощущение возведённой в абсолют собранности. На следующее утро, следуя всем предосторожностям, я заранее доехала до нужного токийского района и, немного побродив, наткнулась на магазин сладостей с рыжей бурёнкой на вывеске. Завернув за угол здания, мне на глаза попался скучающе отбивающий лёд с мостовой дядька из серии тех, чьи лица сразу затираются в сознании. Он повёл плечом в сторону замызганной железной двери в подпол, на которой красовался облупленный знак о том, что за ней щитки и вход запрещён. Я кратко кивнула в благодарность и шмыгнула туда. Сразу за дверью меня встретил оперативник в форме электрика с доской с зажимом в руках, блеснувший значком из-под спецовки: — Позывной, — и, окинув подозрительным взглядом моё молодое лицо, добавил, — И с кем. — Шайн, юниор Мируко. — По коридору направо и вверх по лестнице до конца, — мужчина вычеркнул моё имя из списка прибывших, а я поскакала, куда было сказано, на ходу снимая хаки парку и меховые наушники, приглаживая выбившиеся из-под растрёпанной гульки петушки волос. Народ, тем более такой серьёзный, как герои и правоохранительные органы, опозданиями не страдал, пунктуальность у таких была вбита на подкорке. В отличии от канона, где встреча проходила в агентстве Сэра Ночноглаза, потому что он открыл дело и вёл расследование в одиночку без помощи полиции, в неотремонтированном, но зато с рабочими отоплением и электричеством, бетонном помещении все были в штатском, и многих было откровенно сложно признать без привычного марафета вдобавок к приказу выглядеть незаметно. Кроме уникумов типа Моаши Джузо (Многоножек) с причудой, превратившей его в инсектоида. Я вежливо поклонилась всем, приветственно обняла папу за шею сзади, поздоровалась с теми, кого знала лично, вроде Тойомицу-сана ака Фэтгама, и юркнула на припасенное рядом с наставницей место. — Ознакомься пока с предварительными данными. Наше участие ещё под вопросом, но у меня самый плодородный опыт с борьбой вышедших из-под контроля мафиози, а куда я, туда и ты, поэтому на, держи, — Усагияма подсунула пачку документов с наказом читать, — Кофе будешь? Он отвратный, но бодрит. — Не откажусь, спасибо. — Погоди минуту. Женщина скрипнула стулом, хлопнув меня по плечу, и отошла к дальнему раскладному столу, на котором виднелись различная снедь вроде бутербродов и пончиков, бутылки с водой, пакетики с чаем и растворимым кофе и переносной кулер с кипятком с пирамидой бумажных стаканчиков рядом. Я последний раз кинула взгляд на отца, который теперь вполголоса переговаривался с чернокожим соседом — видимо, Такаги Кеном, других в высшем геройском эшелоне темнокожих из-за расы, а не причуды, иностранцев попросту не было, но угадать в этом выхолощенном небритом парне яркого, как тропическая птичка, Рок Лока было крайне сложно — и погрузилась в дебри нарытой за месяц слежки информации. Единственный раз, когда меня отвлекли — это когда знакомый одеколон дыхнул приветствие горячим шёпотом прямо на ухо, отчего я подпрыгнула на месте и едва не пролила напиток на стол. Засранец Эйджиро, спрятавший алые пряди под шапку, с солнечной улыбкой самодовольно подмигнул мне и занял место неподалёку между Тойомицу и Амаджики. Я покраснела до корней волос, услышав незлобливые хмыки и хихиканья с умилением смотревших на нас героев. Такаги был единственным, кто неодобрительно скривил рот на присутствие юниорской молодёжи. Насколько я помнила по манге, то было не из-за мудачества, а беспокойства как за нас, так и за ответственность на наших плечах не убить братьев по оружию. Понять можно. Где-то через четверть часа относительно спокойную тишину прорезали недовольные бурчания со стороны про-героев, а негромко фыркнувшая рядом Руми окончательно оторвала меня от только что законченного чтения. Выхлебав одним махом забористый кофе с кучей сахара, чтобы хоть как-то нивелировать заводскую горечь, я отложила бумаги и наконец взглянула на причину волнения. А, ну теперь всё понятно. Это Биба и Боба, два долбоёба, припёрлись в куртках ярких расцветок поверх школьной формы, будто призывая окружающих обратить внимание на приметную вывеску. Мидория с Ураракой, если кому непонятно. Маячившая на заднем фоне Асуи с бесхитростным смятением на покрасневшем от унижения за друзей лице добавляла картине пикантности. Сама-то она ТЗ явно последовала, надев серое пончо и шапку-балаклаву, которую она сейчас нервно теребила в руках, если судить по довольному кивку молодой женщины с перекрывавшей правую сторону лица светлой чёлкой. На Урараку же «Героиня-дракон» посмотрела уже с раздражением и опасной сталью в единственно видном хищном жёлтом глазе с рептильно-вытянутым зрачком. А той хоть бы хны! Бодро поздоровалась со всеми, словно у нас тут собрание книжного клуба, а не планёрка перед масштабной операцией, и на буксире протащила блеющего от стыда Деку на другой конец длинного стола, подальше от меня и поближе к Сасаки Мираю (Сэру Ночноглазу) и Тацуме Рюко (Рюкью). Я не преминула заметить, с каким значением переглянулись Хадо с Тогатой, которые уже год как выпустились и вместе с Амаджики с ярым энтузиазмом вкалывали на позициях поддержки, чтобы побыстрее, всего за несколько лет, перейти сначала в напарники, а потом и в полноценные про-герои. Я пока не знала, будем ли мы с Мируко активными участницами или героиня была приглашена чисто в качестве эксперта. Если получится, что всё-таки да — костьми лягу, но не допущу потери причуды у такого мастодонта, как Лемиллион. Утрата такой мощности не может быть хорошей ни при каком раскладе, а учитывая то, что я точно не знала, сможет ли малышка Эри вернуть Мирио его способности… Не хотелось рисковать и гробить звезду раньше времени. Утрата такой величины будет для нашего общества натуральной трагедией. Без преувеличения. Как только неудавшиеся конспирологи сели, в комнату зашёл воинственной наружности дядька с мощной челюстью, по которому сразу видно, что шишка ещё та, и не просто за слова, а за действия. Пересчитав присутствующих взглядом, он сам себе кивнул и, прочистив горло, начал говорить: — Всем доброе утро, спасибо, что пришли. Кто меня не знает — Года Кин, сержант оперативного отдела тридцать второго участка, на подконтрольной территории которого будут проходить штурм с арестом, и ведущий расследования, — цепкий взгляд задержался на мгновение на отличившихся придурков. Мужчина лишь дёрнул бровью, никак более не выказывая раздражения, но этого хватило Деку сжаться на своём месте. Сидевший рядом недовольный Сэр покривил носом. — Начнём же.