Flow

Когда Кацки наконец возвращается домой после недельной поездки на Хоккайдо, все, чего ему хочется — это принять душ и вырубиться на ближайшие двенадцать часов минимум. Но, конечно, блядское мироздание имеет на этот счет другое мнение. Дверь их с Тодороки квартиры не заперта, что уже само по себе не очень хороший признак. Тодороки, иногда бывший до чертиков наивным в элементарных бытовых вопросах, часто не запирал ее поначалу. Кацки пришлось где матами, где пиздюлями, приучать его к сему нехитрому действию. Что все равно не мешало ему временами забывать сделать это в минуты расстройства или сильной усталости. Конечно, оставался еще вариант, что это банальный взлом. Кацки был бы рад, если так — долбоеба, рискнувшего пробраться в его квартиру, можно просто скрутить и спокойно сдать полиции. С Тодороки в расстроенных чувствах такое не прокатит. От порога в глубь коридора тянется цепочка следов из сажи и пепла, которая тут же отметает последние сомнения. Кацки зло цыкает. Если придурок опять зализывает раны в одиночку, он просто убьет его. Нестройность следов, ведущих прямиком в ванную, только разогревает злость. Кацки чуть не выламывает незапертую дверь сердитым пинком. — Если ты опять зашиваешься один, сбежав из скорой, тебе лучше просто... Кацки осекается, не закончив фразы. Полностью одетый Тодороки стоит в распахнутой душевой кабинке. Холодная вода безжалостно хлещет по нему, но долбоеб не реагирует ни на нее, ни на вошедшего Кацки. Последнее он прощать ему не намерен. Быстро стянув одежду и швырнув ее в корзину с бельем — рядом с которой валяются измазанные в саже сапоги Тодороки, которые тот соизволил все же снять — он залезает в душ. Легким толчком теснит Тодороки к крайней стенке и встает вплотную. Вода, блядь, просто ледяная, и от этого он заводится еще сильнее — бьет наотмашь по вентилю, выравнивая температуру до пригодной для жизни. Тодороки к его манипуляциям остается равнодушен. Корчит непроницаемую рожу и смотрит будто сквозь. Кацки едва удерживается от того, чтобы врезать ему к чертям. От резкой смены температуры поднимается пар и их будто окутывает легкой завесой тумана. Они стоят в тесной кабине почти что нос к носу, но совершенно по-блядски красивый Тодороки вдруг становится бесконечно далеким и отстраненным. Кацки обжигает смутное разочарование, и он давит это чувство, впиваясь в чужие губы. Тодороки, мать его, просто ледяной, и целовать его сейчас все равно что сосаться с ледышкой, холодной и безвкусной. Но Кацки продолжает до тех пор пока тот не вздрагивает легонько, выдавая хоть какую-то реакцию. Кацки ухмыляется в поцелуй и отстраняется. Вид у придурка все такой же трагично печальный, но он будто слегка вернулся в реальность. — Что ты делаешь? — медленно, словно ему сложно ворочать языком, бормочет Тодороки. — Неужели ты все-таки заметил мое присутствие? — ядовито цедит Кацки в ответ. Но Тодороки чуть поджимает губы, и он скрепя сердце решает не надавливать до конца. — Мне стоит ждать, что ты объяснишь мне, что за хуйня с тобой происходит? Или приготовиться терпеть мученические молчание и страдания? Тодороки хмурится — сводит тонкие брови к переносице и смотрит укоряюще. Не то чтобы это когда-либо действовало на него. Кацки чуть раздраженно надавливает на его плечи и легко прикусывает его за подбородок. — Ты горячий. — Это ты холодный, — огрызается Кацки. — Какого хрена? Чужая отстраненность все еще злит, поэтому Кацки не уверен: действительно ли он спрашивает Тодороки о причинах, или же просто бесится. Оба синхронно вздрагивают, когда Кацки кусает его в основание шеи, вплотную притираясь грудью к чужой. До этого будто плававший взгляд Тодороки фокусируется наконец на лице Кацки. — Я... Выравнивал температуру. Кацки фыркает. Да, в те редкие случаи, когда тот злоупотреблял именно левой стороной, холодный душ использовался в первую очередь. Вот только сопровождалось это снятой одеждой и никогда не длилось достаточно для того, чтобы превратиться в гребаный айсберг. Настолько неуклюжий пиздеж даже не раздражает — если Тодороки не хочет говорить в чем дело сейчас, Кацки заставит его сделать это потом. — Тогда я помогу, — это не просьба и не вопрос, сухая констатация факта. Кацки снова целует его, одновременно расстегивая молнию на вымокших тряпках. Теперь Тодороки куда отзывчивее — сам открывает рот, предлагая углубить поцелуй, и зарывается ладонью в волосы на затылке. Его уже потряхивает, когда он стягивает с него верх комбинезона. Кацки шарит руками по его спине, оглаживает ребра и обводит по контуру небольшой синяк на боку. Тодороки все еще ледяной, и каждое его прикосновение для Тодороки словно короткий ожог. Кацки и самого немного ведет от такой отзывчивости и, наверное, именно поэтому он все же опускается на колени, хотя и не любит этого делать. Он резко стягивает чужие брюки, и Тодороки переступает ногами, помогая избавиться от надоевших тряпок. Тот еще не согрелся, но у него уже стоит. Кацки довольно хмыкает и, обхватив чужой член, делает пару движений на пробу. Тодороки дергается, запрокидывает голову и стонет коротко, но громко. У Кацки по спине пробегают мурашки, и теперь это точно не от холода. Он заглатывает, буквально нанизываясь на член ртом всего одним слитным движением. Тодороки снова стонет — еще громче на этот раз — не выдерживает и с силой толкается. Кацки рычит, грубо впиваясь пальцами в его бедра. Тот вздрагивает еще пару раз, пытаясь перехватить инициативу, но он быстро давит эти попытки в самом зародыше. Отсасывать в таком положении чертовски неудобно — льющаяся сверху вода барабанит по плечам, заливает глаза и нос. Дышать почти невозможно. Однако дрожащий под его руками Тодороки определенно стоит того. Помучав его еще немного, Кацки все же позволяет ему подвигаться самому. От несдержанных толчков тут же начинает саднить глотку, но он отстраняется только когда чувствует приближение чужой разрядки. Отстраняется и почти грубо сжимает ствол, так и не дав кончить. Тодороки разочарованно рычит и, вцепившись в его плечи, буквально вздергивает Кацки наверх. От отстранённости, бывшей в его глазах в самом начале не осталось и следа — расширенные до предела зрачки поглотили почти всю радужку, спрятав различия в цвете. Он впивается в рот Кацки, почти кусая его губы. Когда их взгляды пересекаются, Кацки словно цепляют на крючок — он не может заставить себя закрыть глаза и оторваться от узких полосок цвета, опоясывающих темные омуты зрачков. Они яростно кусаются и сталкиваются языками до тех пор пока во рту не возникает привкус крови. Но разобрать чья она прямо сейчас — невозможно. В какой-то момент Тодороки толкает его прямо на стенки кабинки, те угрожающе лязгают, но выдерживают. Он тяжело наваливается на него, мнет задницу, и Кацки, с силой дернув его за волосы на затылке, шипит: — Какого хрена? Собственный голос звучит еще более хрипло, чем обычно. Будто бы из них двоих это он черт знает сколько времени проторчал под ледяным душем. Тодороки дергает головой, вынуждая его ослабить хватку, жалит то ли поцелуем, то ли укусом в плечо. — А ты разве не согреть меня решил? Дрожь и хрипотца в чужом голосе утешает, и дело вовсе не в том, насколько головокружительно слышать его у самого уха. Дыхание Тодороки почти обжигает — меньше всего ублюдок сейчас нуждается в грелке. Тот, словно уловил чужие мысли, трется бедрами о его. Не успевшее толком разгореться возмущение будто смывает потоками все еще льющейся на них воды, и Кацки, неожиданно для самого себя, расслабляется и коротко кивает. Тодороки мягко целует его в уголок все еще саднящих губ, слизывает сочащуюся кровь — все-таки она была Кацки. Кацки кусается, стоит ему только попытаться полезть растягивать его. Но он продолжает напирать, отводит потянувшуюся было назад руку Кацки, выдавливает в собственную ладонь какой-то лосьон, предназначение которого обоим сейчас было безразлично. — Нормальной смазки нет, потерпишь? Он спрашивает это с абсолютно нелепыми заботой и серьезностью, учитывая, что всего минуту назад их поцелуй больше напоминал попытку сожрать друг друга. Кацки закатывает глаза и тянется было поцеловать его, но в последний момент передумывает и, невесомо мазнув губами по щеке, прикусывает мочку чужого уха. — Шевелись уже, пока я не передумал и сам тебя не выебал. Тодороки ничего не говорит в ответ — скользит сразу двумя пальцами внутрь, и этого достаточно для того, чтобы Кацки подавился вдохом. Теперь словно его очередь мучать Кацки, и он медленно трахает его пальцами, даже не думая ускоряться, когда тот не выдерживает и начинает подаваться им навстречу. Кацки уже готов разнести все к чертовой матери, когда тот наконец вынимает их и, подхватив его ногу, все так же медленно толкается в него членом. Кацки все еще слишком узкий, а душевая кабинка слишком тесная, поэтому Тодороки двигается с мучительно размеренной осторожностью. Этого слишком мало, и Кацки жмурится, запрокидывая лицо навстречу водному потоку. Дыхание сбивается и под веками расходятся огненные круги. Тодороки не выдерживает и срывается с размеренного темпа, хаотично двигаясь и с каждым толчком все сильнее вжимает его в стенки кабинки. Те гнутся под их весом и усилившимися толчками, грозя вот-вот рухнуть, но никто из них даже не замечает этого. Голова Кацки ненормально пустая и легкая. Его словно уносит бурным течением, и собственное сердцебиение кажется рокотом. Он кончает, когда Тодороки впивается в его шею прямо под кадыком и толкается особенно глубоко. Тот успевает сделать еще несколько толчков, после чего резко выходит, и его сперма обжигает живот и бедра Кацки. Они с трудом выстаивают на ногах, опираясь друг на друга. Кацки чувствует себя как выброшенная на берег рыба и, судя по ошалелому выражению лица, Тодороки тоже. Еще некоторое время они стоят под душем, разморенные и усталые, после чего он кое-как нашаривает вентиль и вырубает наконец воду. Достаточно с него водных процедур. Кацки косится на Тодороки. Тот все еще выглядит слегка растерянно, но не расстроенно, что уже неплохо. Мокрый, с румянцем и каплями воды, срывающимися с длинных слипшихся в стрелочки ресниц — он будит совершенно тошнотворные желания. А Кацки слишком заебался во всех смыслах для того, чтобы их игнорировать. Вместо этого он целует его, уже начиная заготавливать в голове вопросы для допроса. Не думает же чертов придурок, что Кацки удовлетворится единственной отмазой и сексом, каким бы хорошим тот ни был.