Нелюбовь

Был вечер. Тот час, на самой границе дня и ночи, когда солнце уже почти готово нырнуть за горизонт, и тени становятся длиннее, наливаясь густой, бархатной темнотой. В саду мягко шелестели деревья и попискивали, отходя ко сну, птицы. Белый гравий извилистых дорожек и ровная поверхность пруда пестрели малиновыми лепестками облетающих цветов гибискуса. В воздухе лениво плыл сладкий медовый запах. И так же лениво плыли мысли в голове Саске. Как прекрасна эта тишина и спокойствие, думал он, как прекрасно, когда с тобой ничего не происходит! Когда не нужно никуда бежать, по привычке загоняя себя до полусмерти, а можно просто растянуться на веранде, так как он сейчас, отстраненным наблюдателем присутствуя при том, как день сливается с ночью, когда никакие заботы, никакие события не касаются тебя, а скользят мимо, мимо. Саске слабо потянулся, перевернулся с бока на спину, пытаясь улечься поудобнее на жестких татами, устилавших пол. Это его движение не осталось незамеченным. Макушки на мгновение коснулась рука сидевшего рядом брата, ласково погладив по голове, растрепав волосы. Нарушив плавное течение его мыслей. - Устал? – спросил Итачи. – Подождешь еще немного? Саске снизу вверх посмотрел на него, встречая мягкий взгляд из-под полуприкрытых век. И мгновение колебался между утвердительным и отрицательным ответом на последний заданный вопрос. Конечно, он несколько утомился ждать, пока Итачи закончит все дела на сегодня, в частности, чтение каких-то замшелых свитков, которому тот со страстью предавался уже несколько часов кряду. С другой стороны, была своя прелесть и в ожидании того, как тот отложит в сторону бумаги, едва заметно улыбаясь, так, что Саске тут же поймет: все оставшееся до утра время брата поступает в его распоряжении, безраздельно принадлежит ему одному и никому более. Время Итачи, его внимание, его мысли и он сам. Предвкушение момента, который сполна вознаградит любое его ожидание, стоило того, чтобы потерпеть столько, сколько потребуется. Это соображение, как обычно, и стало решающим. - Хорошо, - согласно кивнул Саске и добавил требовательное: – Поторопись. Перекатившись ближе к Итачи, он пристроил голову к нему на колени, бесцеремонно скинув свитки на пол. Бедро брата идеально легло под его плечи и выгнувшуюся шею. Взгляд Итачи стал намного более заинтересованным, чем раньше, и Саске довольно усмехнулся, мысленно посылая все дела брата демону под хвост, где им и было самое место. Итачи дотронулся до его щеки, а после неспешно провел от челюсти до выемки, где сходились ключицы. Чувствуя, как в ответ на это прикосновение с предательской, поспешной готовностью отзывается его тело, Саске закрыл глаза, смакуя это ощущение. Непристойное и многообещающее одновременно. Которое пока что он может скрыть от брата. Пока что… Пока Итачи не взялся за него всерьез. А это обязательно, обязательно произойдет, если… Брат убрал руку. Тихо зашуршал вновь разворачиваемый свиток. И Саске захотелось зарычать от острого разочарования. Негодование вскипело в нем мгновенно, вопреки всем доводам рассудка, так же, как от первого ласкающего прикосновения вспыхнуло тело. Как в детстве одолевала обида, горькая до слез, когда Итачи равнодушно отворачивался от него, говоря свое привычное: «В другой раз, Саске». Когда точно знаешь – другого раза в ближайшем будущем не предвидится, и все это только пустые отговорки. Попытка избавиться от надоедливого младшего брата. Вот уж правду говорят: старую кобылу не научить новым трюкам. И кое в чем Итачи совсем не изменился. И, наверное, не способен измениться. Только… Только Саске уже не тот глупый мальчик, каким был когда-то. Теперь он знает пути, посредством которых эти сотни и сотни «нельзя» превращаются в свою полную противоположность. Он приподнялся с колен брата, сел на корточки рядом с ним, пристально следя за тем, как сосредоточенный взгляд Итачи скользит по строчкам свитка. Пытаясь совладать со своим недовольством, как-то отвлечься, он присмотрелся внимательней к тому, что тот читал. «… и противник, попавший под действие гендзюцу, убивает себя сам…» Все верно. Саске неосознанно поежился. Самые жуткие страхи, под действием техник брата явленные подсознанием свету красной луны, убивали медленно, но верно, даже после того, как гендзюцу рассеивалось. И, хоть он и старался забыть, но все равно помнил их подробно. Подробно. До сих пор. Но зачем Итачи читает об этом? Разве он может чего-то не знать о гендзюцу, в которых совершенствовался столько лет. - Это все так важно для тебя? – поинтересовался Саске, когда Итачи ненадолго оторвался от чтения, задумчиво глядя прямо перед собой. Брат как будто нехотя перевел на него взгляд, отрешенный, смотрящий прямо и в то же время мимо Саске. Как один он, кажется, и умел. А вот и новый экскурс в детство, не заставил себя ждать, с раздражением подумал Саске. Итачи никогда не разочаровывает, наоборот, как правило, превосходит всякие ожидания. - К чему все это? Мало того, что ты узнал, практикуясь на мне? Очередной его вопрос был проигнорирован так же, как и предыдущий. И тогда коротким и точным ударом Саске выбил свиток из рук Итачи. Брат проследил за тем, как он с шелестом разворачивается, катясь по полу, а потом повернулся к Саске. Его лицо приобрело еще более непроницаемое выражение, чем раньше, если это было вообще возможно. - Что с тобой такое, Саске? – спросил он спокойно. Саске молча прожигал его взглядом. Внутри занималось темное пламя, способное спалить все дотла. Равнодушный вид Итачи раздувал его, как порывы ветра. Но, зная о последствиях, Саске изо всех сил пытался удержаться на грани его необратимости. - Что ты задумал? – замогильным голосом сказал он. - Ничего особенного, - примиряющим тоном, после недолгого молчания, наконец, ответил Итачи. – Шаринган позволяет читать структуру гендзюцу. Тому же, кто им не обладает, сложно объяснить, как увидеть его слабое место. И… кто… же… это… такой? Кто же? Кто? Ради кого Итачи готов все бросить и заниматься своими техниками, а не им, Саске? На кого Итачи тратил их время, которого всегда было так мучительно мало? Да, это ощущение было похоже на пожар, не знающий жалости. И перед глазами дрожал, как будто в одночасье став обжигающим, воздух. - Нужно всего лишь поддаться. Позволить гендзюцу стать тобой. И понять, что оно – не ты, а только обман. Разве это сложно объяснить? – спросил Саске, чувствуя, что плывет в мареве этого своего чувства, которое неумолимо размывает границы самоконтроля. - Наруто не умеет поддаваться, даже если от этого зависит его жизнь. Ты же знаешь, - сказал Итачи и нагнулся, подбирая свиток с пола. Саске задохнулся. Ну, конечно. Кто же еще? Конечно, придурок Узумаки, который теперь (как же так?) важнее для Итачи, чем брат. А он так ждал, так… Дурак. В воображении нарисовались картины, которым он сто раз был свидетелем, забывая и помня их так, как помнил все ужасы цукиеми. Это звучало кощунственно, но было правдой. Ведь единственный страх – страх навсегда потерять самое дорогое, всегда незримо был с ним. И вплывал из кошмаров в реальность, когда мангекьё шаринган смотрел ему в душу, трогал, перебирая, мысли. И вот теперь, иное воплощение этого страха: Итачи и Наруто. Такие, как пару дней назад, когда они сидели друг против друга так близко, что касались коленями. - Смотри, Наруто, - говорил тогда Итачи серьезно, но Саске знал, что под этой серьезностью скрывается радость, ведь он изучил в деталях каждое выражение лица брата, Итачи ничего не скрыть, только не от него. Брат быстро сложил печати: вол, хряк, крыса, а Узумаки, чуть промедлив, повторил их. - Закрой глаза, - сказал Итачи и сам же первый зажмурился. – Почувствуй себя птицей. Почувствуй воздушный поток, обтекающий крылья. Почувствуй клинок ветра. А Наруто смотрел на него так, как порой смотрел на Сакуру, когда был уверен, что та его не видит. И Саске это выражение тоже было прекрасно знакомо. Но он не стал гадать о его скрытом смысле, не позволил разуму сделать очевидный вывод, потому что вдруг понял, как чувствовал себя Узумаки, когда он пробил ему грудь чидори в Долине завершения. Так глупо. Как больно. Неблагодарная скотина, сказал он себе. Итачи только мой, пожаром полыхало внутри. Ну, ничего же между ними нет, сказал он себе. Итачи только мой, мягким воском в этом пламени оплывала привязанность к лучшему другу. Забудь, сказал он себе. Но память неумолима, как чужая воля, сминающая в стальном кулаке все пять чувств. Как гендзюцу. Чем сильнее сопротивляешься, тем сильнее оно становится. А всего лишь нужно поддаться, чуть-чуть, чтобы неприступные стены вокруг превратились в подобие металлической сетки, слабой в местах сочленения. Ведь любое гендзюцу – это твой страх, но он – не вся твоя жизнь. И Саске поддался, позволяя элементу огня пожирать себя. - Никаких больше тренировок, - сказал он с нажимом. – Наруто они без надобности. - И тебе тоже, - добавил он. Изумление, нарисовавшееся на лице брата, доставило Саске ни с чем не сравнимое удовольствие. Итачи склонил голову на бок, разглядывая его. И с некоторым сарказмов произнес: - Любопытно. Только откуда столько яда, а, Саске? Саске зло усмехнулся и уперся руками в колени брата, придвигаясь так, что почти ткнулся лбом в лоб Итачи. - Да просто вы достали. Оба. Было бы недурственно снова развести вас по разным концам света. Но разве я могу так? Глаза Итачи потемнели до цвета грозового неба. Так, как всегда темнели от гнева или от страсти. Но Саске было уже не остановить. Слабость всегда существует, нужно только найти ее. - Я не могу. Вот только, Итачи, - хрипло прошептал он, - Сейчас. Здесь. Мы будем вдвоем. И Саске толкнул брата в грудь, опрокинув спиной на пол. Нагнулся над ним, уперся локтями по обе стороны от его головы. Внутри уже саднило сплошным ожогом, которого боишься коснуться, такую боль он обещает. Но он все равно смотрел в глаза Итачи, не отрываясь, так долго, любуясь алыми каплями, растекавшимися по темной радужке, обнимавшими зрачок. Таким Наруто его никогда не увидит. Таким Итачи видит один Саске. Он отвел пряди волос с лица брата, заправив за ухо. И склонился ближе, трогая висок губами, скользнув ниже, к скуле, и еще ниже. Итачи отвернул голову в сторону, как будто стараясь избежать его поцелуя. Пусть так. Полагаешь, хорошо тебе будет без меня? - подумал Саске. Как бы не так. Плевать, никто не посмеет прикасаться к тебе так. Никто не посмеет. Я никому не позволю. Саске впился долгим поцелуем в шею Итачи, засасывая кожу, прикусывая, чувствуя, как вздрогнуло тело брата под ним. И тут же выпустил, зализывая покрасневшее пятно, языком ощущая напрягшиеся, острые полосы мышц. Шалея от того, как плывет в глазах, внутри, снова целуя, вбирая его в рот, смакуя лихорадочные толчки крови в сонной артерии. Покрывая следами укусов шею от уха до основания. - Хватит, - низким голосом попросил Итачи. Попытка освободиться, последовавшая за этим, была слишком слабой, чтобы Саске поверил в ее искренность. - Нет. Я хочу, - сказал Саске и скользнул языком в ямку между ключицами, со вкусом, не торопясь, гладя кожу кончиком, легко нажимая. Итачи уперся рукой ему в лоб, мягко отталкивая его голову от себя. И тут же обхватил ладонями лицо, осторожно, как чашу с водой, словно боясь расплескать. Провел по подбородку большими пальцами. Саске, будто оглушенный, замер, тяжело дыша. Позволяя брату гладить себя, глядя, как черная радужка его глаз ярко вспыхивает, распускаясь хищным красным цветком. Желая только, чтобы это мгновение неожиданной нежности, редкой, не кончалось. Что нужно сделать, чем еще пожертвовать, чтобы это не кончалось? Возбуждение, только что бывшее таким острым, ненадолго отступило в тень. Вынужденно сдавая позиции, но не сдаваясь окончательно. И Саске накрыл руки брата своими, проникая между его пальцами. Не понимая, сколько это уже длится: один миг между двумя ударами сердца или сто лет. Да, пусть бы длилось сто лет. Он закрыл глаза, чувствуя, как отчаянный страх в груди сильнее сжимает острые когти, и становится больно. Я никуда тебя не отпущу, Итачи, подумал он. Даже если ты сам захочешь уйти. А ты не захочешь, так ведь? Так. Саске не сопротивлялся, когда Итачи перевернул его на спину. Волосы брата теперь скользили, слегка щекоча, по лицу и шее. И одуряюще пахли полевыми травами, так что кружилась голова. Итачи обнял его одной рукой, ложась сверху, прижимаясь всем телом. Горячие пальцы другой пробрались под майку, двигаясь по животу и от начала ребер вверх. Ощущения были похожи на ускоренную регенерацию, когда заставляют срастаться сломанные кости, стягиваться взрезанные сталью мышцы, кровеносные сосуды. Когда кровяное давление резко скачет, вызывая ломоту в теле, так что колотит мучительно, почти невыносимо. - Саске, – услышал он тихий голос Итачи, одновременно с тем, как уха кратко коснулись его губы. – Ты… В груди что-то болезненно трепыхнулось. Раз, другой. Сильнее. Молчи, взмолился про себя Саске. Только молчи, Итачи, пожалуйста, ничего не говори. И он повернул голову, скользя щекой по щеке брата, потянулся, ища его губы. – Ты ведь любишь меня? Слова были как удар под дых. Саске отпрянул, неосознанно пытаясь вывернуться из объятий Итачи, который тут же и отпустил его, перекатившись на бок. Как будто только этой реакции все время и ждал. Саске рывком, так что повело в сторону, сел, скрестив ноги на полу. От невозможности продолжать то, что было прервано вопросом Итачи, мучительно задрожало внутри. За каким чертом брату вечно нужно все обряжать в слова? Тем более, в подобные этим? Тусклый свет закатного солнца алыми полосами трепетал, растекаясь по доскам веранды. На улице темнело, ночь наступала на пятки дню. Саске бездумно наблюдал за его последней игрой. И бессильно молчал. Спиной он чувствовал пристальный взгляд брата в точке между лопаток, понимая, что Итачи ждет. Итачи ждет ответа. Почему Итачи не знает пощады? Ведь ничего не жалко было, ни крови, ни лет, проведенных в пустой гонке за ускользавшей тенью, сквозь сладость снов о прошлом, сквозь кошмары настоящего. И жизни самой не жалко было тоже. Лишь бы навсегда стереть эти ненавистные слова. Стереть внутри, стереть из реальности, забыть. Сколько раз, и не счесть, они были обращены к брату в далеком детстве, до того, как стали не радостью, а гадкой, склизкой тварью внутри. Он наговорил их на сто лет вперед. Разве Итачи не помнит? Разве не помнит, что заставил его презирать себя за них? Почему Итачи не знает жалости? - Я уже не маленький, - вымученно сказал Саске, не в силах повернуться и взглянуть брату в глаза. – Чего ты теперь добиваешься? - Ничего, - ответил Итачи глухо. – Ничего. Забудь. Если бы можно было забыть. Но Саске не мог. Даже в те времена, когда это казалось надругательством над памятью мертвых, дороже которых не было. А сейчас… Саске уперся локтями в колени, пряча лицо в ладонях. В глазах жгло, приближая тень. На что это было похоже? Нет, это не выразить ненавистным сочетанием звуков. Эту жажду быть с другим человеком, смертельную, как жажда в пустыне, когда впереди недели и недели пути, а воды уже не осталось ни капли. Пусть Итачи никогда не догадается, что с ним он больше не чувствует себя механизмом, завод которого неумолимо иссякает с приближением к цели, идеально выкованным клинком, единственная задача которого - убить одного человека, а после рассыпаться металлической пылью, мстителем, который старался быть лучше других, да весь вышел, когда правда явилась на свет. Пусть брат не догадается, что ему теперь нужно то, что нужно всем, то, что нужно живым, а не мертвой проекции в тренированном теле, нужно просто касаться, просто быть связанным с тем, без кого – пустота и серый, серый цвет вокруг. Когда от слияния тел, крови, дыхания один шаг до слияния душ. Один шаг до того, без чего не жалко было бы умереть. Что значат пустые слова. Когда эта близость ничто и одновременно весь мир. Так пусть же Итачи не подозревает, как далеко все зашло, подумал Саске. Пусть не подозревает, что одержимость просто сменила маску, но так и не перестала быть самой собой. Как ее ни назови. Слова не важны, он сумел бы объяснить все без слов. - Ты знаешь, чего я хочу, - сказал Саске. - Теперь знаю, - ровно произнес Итачи. – Что ж, ты получишь это. Саске услышал негромкий хлопок, но не придал этому особого значения, потому что сразу после на плечи легли руки брата, крепко стиснули. Полусогнутые пальцы вдавились в ткани сильно и глубоко, словно стремясь проникнуть до кости. Резко, так что хрустнуло в позвоночнике, оттягивая его тело назад. Саске коротко выдохнул, протестующее дернувшись, но Итачи крепко прижал его спиной к себе, жесткие пальцы разошлись веером и скользнули по плечам вниз, соединяясь под ключицами. Влажное прикосновение губ обожгло за ухом, и тогда Саске окончательно забыл обо всем. Ведь для него не существовало теперь никакой защиты, никакого хитромудрого дзюцу, чтобы оградить себя от брата, от того момента, когда неизбежно пересекались орбиты их миров, которые сталкивались, сталкивались, разлетаясь в пыль и становясь одним. Он не знал других средств против этого, кроме ненависти, а она давно покинула его, не знал, да с некоторых пор и не хотел знать. Саске вцепился в запястья Итачи, заставляя его провести ладонями вверх, по своему горлу, изогнулся, откидывая голову ему на плечо. И какое-то время, прижимая руки брата к себе, просто смотрел в его чуть склоненное, повернутое вполоборота, лицо, пытаясь, как вошло уже в привычку, уловить момент, когда сойдет с него вечно невозмутимое и тусклое выражение. Взгляд его скользил по резко обрисованным линиям скул, слегка выступавших, отчего щеки казались впалыми, четким росчеркам бровей, дугам полуприкрытых глаз в тени аспидно-черных ресниц. И, проклиная себя, чувствуя, как это созерцание, уже привычно выбивает из колеи, Саске думал (что за ерунда, придешь же такое в голову!), насколько же Итачи, будь он неладен совсем… вызывающе безупречен. Раньше это безмятежное и самоуверенное совершенство, чужое, чужое, хотелось располосовать мечом, разодрать в жалкие клочья, теперь оно вызывало другое желание. Столь же мучительно яркое, но противоположное по сути своей, желание почувствовать, хоть ненадолго, свою близость с ним. Свое неоспоримое право на него. Повинуясь этому желанию, Саске обхватил ладони брата своими, заставляя их сильнее сжаться на горле. Через мгновение, показавшееся непомерно долгим, пальцы Итачи жестко впились в передний край мышц и заднюю поверхность шеи. Чуть отпустили, сместились в бок и сжали сильнее. И Саске прохватила сладкая дрожь от ощущения того, как отчаянно в клетке рук брата колотится его жизнь, его кровь, как будто стремясь выплеснуться, омыв их собой, и не хватает дыхания. Он не сводил глаз с Итачи, видя теперь так ясно, как искажается его спокойное лицо, с каждым вдохом раздуваются ноздри. А потом брат посмотрел на него - черный узор на алой радужке, глухая ночь, отраженная в луже крови - и реальность Саске соскользнула в тень. - Глупый младший брат, - произнес Итачи отчетливо и по-особому равнодушно, как ему было свойственно. – Тебе не хватает… У Саске закружилась голова. Отчаянное вожделение, вспыхнувшее в нем так же мгновенно, как когда-то вспыхивала яростная ненависть, выгнуло тело судорогой, в пересохшей глотке саднило. Брат ослабил хватку, и Саске с трудом вздохнул, глотая воздух. Но, не давая ему времени придти в себя, Итачи тут же с хрустом оттянул ворот его майки, и руки заскользили по коже, сначала слегка поглаживая вдоль ключиц, потом вдруг вдавились жестче, процарапывая ногтями извилистые полосы. Так, как будто он решил, что Саске сейчас не ждет от него нежности. Будто бы решил играть с ним, как когда-то играл в прошлом, на грани смерти. И Саске коротко застонал, вжимаясь лицом в его шею, целуя, прихватывая кожу, и снова терзая укусами в ответ там, где недавно уже оставил свои отметины. Твердые пальцы, края ладоней брата двигались, надавливая на мышцы его груди, по пологим дугам от плеч до места, где сходились ребра. Ткань майки трещала, норовя разорваться. Страх бился внутри него вибрирующей дрожью, спаянный теперь с желанием в неразрывную цепь, толкал его все дальше и дальше. И Саске приподнялся, закинул руку за голову Итачи, заставляя его склониться ближе, ловя губами мочку его уха, втягивая ее в рот. Слыша, как учащается дыхание брата, он легонько трогал ее зубами, посасывая, потом отпустил, чтобы скользнуть языком по внешней части уха и внутри, прослеживая вкруговую его края и ямку. Итачи выпростал руки и обнял Саске, на мгновение крепко прижимая к себе, а после провел по его бокам, сминая ткань, вниз. И вот его пальцы снова пробрались под майку, гладя круговыми движениями вверх до линии ребер и, дразня, едва касаясь, вдоль пояса штанов. Саске нетерпеливо выгнулся в объятиях брата, пытаясь подтолкнуть его руки чуть ниже, думая только, что желание мучить его у Итачи не проходит, а все время возвращается, и реальность настоящего бессильна перед этим наследием прошедших дней. И уже не мог сдерживать дрожь от этих легких, но настойчивых движений вверх и вниз, рук, растирающих непроизвольно поджимавшиеся мышцы живота, все время на грани, на грани, от которых уже не наслаждением, а мукой все горело внутри. И сводило болезненно от желания впечатать, загнать эти прикосновения брата под кожу, сделать их только своими, раз и навсегда. И от понимания того, что завтра все повторится вновь, ведь так же невозможно насытиться этим однажды и на всю оставшуюся жизнь, как глотком осушить море. Саске прижался губами под горлом брата, ощущая его сгибавшуюся кисть и костяшки пальцев, вжимавшиеся между ребрами, и края ладони внизу живота. И зная, что уже почти, уже сейчас, ловя рваное его дыхание, он прошептал: - Я так хочу… тебя. Итачи замер. А потом резко оттолкнул его от себя, заставляя снова сесть. Растерявшись от неожиданности, Саске было хотел обернуться к нему, не понимая, что вдруг случилось с Итачи, но тот грубо стиснул его плечи, не позволяя шевельнуться. После чего одним слитным движением его руки прошлись вдоль позвоночника от шеи до поясницы, зацепили край майки, и рывком он содрал ее с Саске через голову, отбрасывая в сторону. Машинально, в попытке унять в теле нараставшую дрожь Саске обхватил плечи руками, как во сне, не владея собой, желая и не в состоянии повернуться к брату лицом, он смотрел в темный провал обнесенного каменным забором сада, на неподвижно застывшие тени деревьев в прямоугольной раме настежь распахнутых седзё. В ночи на улицах квартала зажигались фонари, но их свет не достигал внутренних помещений дома. Дома, беспомощно тонущего во мраке. Подобно тому, как раньше тонула его жизнь, захлебываясь в днях, где больше не было солнца. А только тьма, которая жадно пожирала его, как голодный зверь, которому было мало, казалось, всего его мало. А потом все в одночасье переменилось. Но восхождение его солнца стало… Левого надплечья коснулись пальцы, прошлись вверх по шее до уха. Так осторожно, словно брат боялся навредить ему этим прикосновением. И вплелись в непослушные вихры его волос, гладя затылок. Так странно. Саске задержал дыхание, смежив веки, отдаваясь наслаждению от этой нежданной ласки, поводя головой, подстраиваясь под движения поглаживающей его руки. И все же… И все же… Минуту назад гладящие так нежно, пальцы брата вдруг стиснулись в кулак, сминая волосы, чуть не выдирая, оттянули голову назад, заставляя его прогнуться в спине, так что выдох вырвался из горла Саске болезненным хрипом. Итачи силой заставил его повернуть голову вбок. По скуле и следом по щеке до уголка рта соскользнули горячие губы брата. И все же восхождение его солнца было жестоким, оно разнесло его старый мир на осколки, как хрупкое стекло. - Нравится? – произнес Итачи. - Да, - беззвучно шевельнул губами Саске, ощущая, как струной натягиваются мышцы передней стороны шеи. И это снова почти приближает его к пределу ожидания, страстного предвкушения. Но меньшего он и не ждал. - Не слышу. - Да, - со стоном выдохнул Саске. Пусть его солнце снова спалит землю до тла. Не обращая внимания на боль, выдираясь из захвата брата, он прижался к его плотно сомкнутым губам. Обветренным, чуть шероховатым и волнующе гладким и нежным с внутренней стороны. Лишь мгновение до того, как Итачи отстранился, не ответив на поцелуй, всего лишь мгновение неполного, короткого почти-слияния с другим миром, которого он вожделел сейчас сильнее всего. Самое верное средство дать брату понять: ты – мой. А после предметы вокруг и стены дома закружились перед его глазами шальной каруселью. Поплыли вбок, плавно ускоряя свой бег. Превратились в ловушку, вращающую мир в калейдоскопе. Ровно тот эффект, что производили в сознании гендзюцу шарингана, изощренные и ранящие. Не техники, а всего лишь средство доказать: ты в моей власти. Нужно только поддаться, чтобы на какое-то время перестать различать реальность и иллюзию, позволить им срастись в одно. Но когда прикосновения, непредсказуемо ласковые и нарочито жестокие, так желанны, поддаваться легко. Это невозможно объяснить словами. И Наруто никогда не узнает, как может мука становиться наградой. Как иллюзии становятся реальностью. Это только для него одного. Так ведь, Итачи? Так. Пусть ослепительная карусель несется по кругу, единственная неподвижная точка в ней, самая важная – они с братом, вместе. Итачи, порывисто привлекший его к себе, торопливо гладящий горло, плечи, спину, будто бы каждое следующее касание, каждый следующий его вздох – украден, еще минута и все исчезнет. И он, Саске, распаленный желанием, уже не владеющий собой в момент, когда странно неловкие пальцы брата дергают, распутывая завязки пояса, и ткань штанов съезжает с его бедер на пол. А потом Итачи обнял его сзади, уткнувшись носом в его затылок, ладони неподвижно легли у нижних, выступавших краев косых мышц живота, повторяя их рельеф. И казалось, в этот момент брат совсем не испытывал желания ласкать его. Саске задержал дыхание, отчетливо осознавая, еще минута промедления, и не достанет сил бороться с соблазном потребовать продолжать. Впрочем, ничего другого не стоило и ожидать: Итачи всегда находил непонятное Саске удовольствие в том, чтобы испытывать пределы его терпения. Никогда не останавливаясь на достигнутом. И, конечно, сейчас можно было бы даже отказаться, послав брата к черту с его играми, но тогда, чуть позже, он будет уже не требовать, а умолять. Саске закрыл глаза, пытаясь придти в себя. Но… напрасный труд. Руки Итачи неспешно двинулись по животу вниз, и, задев его отвердевший, пульсирующий член, нырнули в пах, прошлись, поглаживая, по внутренней стороне бедер. Колено брата надавило сзади между ног, заставляя их слегка разойтись. И на этом Итачи снова остановился, как будто ожидая его ответной реакции. Тогда терпение Саске иссякло. Ощутив боль от вдавившихся в нижнюю губу зубов и слабый привкус крови во рту, уже не в силах остановиться, он подался назад сам, вжимаясь в бедро Итачи, стискивая его между своих. От трения с шершавой полотняной тканью его штанов, кожа вспыхнула. И он уже толком не знал, чего хочет просить: чтобы быстрее все кончилось или чтобы не кончалось никогда. Сердце подкатилось к горлу, имя брата распадалось на отдельные, бессмысленные звуки, и вместо него глотка исторгла только хриплый стон. И тогда Итачи потянул его к себе, усаживая на колени, прижав так тесно, что тот ощутил все изгибы напряженного тела брата, и впился поцелуем в выемку в основании шеи Саске. А после еще одним, и еще. Прикосновения губ, короткие и жаркие, не прекращались, умножая муку нетерпеливого его ожидания, и темнота под веками Саске вспыхивала белыми пятнами. Руки брата снова легли на его бедра, обхватывая сбоку, чуть приподнимая и сильнее разводя их в стороны. Плотно прижатые ладони сместились внутрь, неторопливо гладя кожу, придавливая мышцы, продвигаясь от колен выше, пока не накрыли его болезненно ноющий член, замерев. Тогда Саске, с трудом подавив желание выругаться, – сколько же можно издеваться - втолкнулся сам в тесноту сомкнувшихся вокруг него ладоней, сцепленных в кольцо пальцев. И больше не умея сдерживаться, двигался внутрь и наружу, края согнутых пальцев ребристо скользили по члену, огрубевшие бугры в их основании жестко терлись о нежную кожу. Он уже дрожал всем телом. В голове помутилось, блаженство накатывало неотвратимо, как приливная волна. И, изводя, ускользало вновь. Как будто всего этого было недостаточно. Как будто раньше не хватало и меньшего. И в очередной раз, когда наслаждение отпустило, Саске вскрикнул, судорожно изгибаясь, от острой неудовлетворенности кусая губы. - Тише, Саске, ты же вроде обещал терпеть столько, сколько понадобится, - насмешливо, как показалось, шепнул ему Итачи на ухо. - Столько, сколько нужно мне, - послышался Саске голос брата с другой стороны, звучавший в унисон с первым. И в первый момент он решил, что это просто игра воспаленного желанием воображения. Слуховая галлюцинация и ничего более. Но тут ладони брата соскользнули по его предплечьям, резко стиснули запястья, выкручивая руки за спину. Зубы впились в кожу над вывернутым суставом плеча. Все произошло так внезапно, что Саске не успел не то, что воспротивиться, а даже вздохнуть. А почувствовав сильнее стиснувшиеся на его члене повлажневшие пальцы, неподвижные, не торопившиеся ласкать его, опешил, распахивая глаза. Картина, представшая его взору, заставила Саске потерять дар речи. Прямо перед ним, так близко, руку протяни, на коленях меж его разведенных ног стоял еще один Итачи. Глаза, полускрытые упавшей вниз челкой, отблескивающие алым в темноте комнаты, смотрели на него прямо и неотрывно. И если бы взгляды имели остроту стального лезвия, он был бы, верно, мгновенно ими располосован в кровавые лоскуты. - Ты же требовал, чтобы нас было только двое, Саске, - произнес этот Итачи и добавил, едва заметно ухмыльнувшись: - Сегодня и всегда все так, как ты хочешь. И словно издеваясь, перехватил его член одной рукой, медленно провел ей вверх-вниз, другой же, пододвинувшись вперед, дотронулся до его груди, заставив вздрогнуть, подушечками пальцев очертил неглубокие царапины чуть ниже ключиц. Наклонился к нему. Идеально спокойное даже теперь лицо Итачи приблизилось к лицу Саске, и тот неосознанно попытался отпрянуть назад, но только сильнее вжался в тело за спиной. Брат опустил глаза, ресницы, такие длинные, изогнутые почти полностью скрыли взгляд. Ровное дыхание теплом оседало на его губах. И все, все это так живо вдруг напомнило Саске их с братом давнее прошлое, его двенадцать лет, его ненависть и страх, Итачи, жестокость которого не знала границ, Итачи, которого больше не существовало, что он ощутил холодок, пробежавший по позвоночнику. Это не Итачи, это не он, старался убедить себя Саске, глядя на точную копию своего брата. Это просто клон, просто игры, смысла которых он никогда не понимал. Но он выглядел, как Итачи, пах Итачи, ласкал так, как он. Был его частью, его продолжением, придатком его желаний. Был не им и им тоже. А значит, настоящий Итачи этого и хотел. Отдать его кому-то другому, смотреть, как чужие руки будут касаться его, как перед кем-то другим он, Саске, вывернет свои чувства, самого себя наизнанку, так что не останется ни одной нескромной мысли, ни одного тайного желания, которое не будет явлено на свет. И видеть, как он пройдет все до единого шаги по пути их близости, чтобы в конце обмануться, получив только физическое удовольствие. Как подачку. Когда ему нужно больше, когда ему нужно другое, когда ему нужен весь их мир. - Сволочь, - сказал Саске с яростью такой сладкой, которой давно не знал. – Как ты посмел? Клон Итачи коротко взглянул на него, а потом через плечо в сторону. Саске проследил за его взглядом, малодушно желая ослепнуть и не видеть сейчас ничего. В двух шагах от них, ровно на том же месте, где Саске оставил его, растянувшись на футоне, подперев голову рукой, полулежал Итачи. И смотрел в свои свитки, подсвечивая строки карманным фонариком, не обращая на младшего брата в окружении своих же клонов, казалось, ни малейшего внимания. - Ты…, - на мгновение Саске задохнулся, от обиды и невыносимого разочарования оборвался голос, но с трудом собравшись, он продолжил: - Почему ты такой ублюдок, Итачи? Как ты… Ты можешь быть таким? Почему ты играешь со мной, когда я только поверил тебе? Как глупо. Когда я так доверял тебе? Как больно. Почему ты больше не хочешь быть со мной? - Итачи! – выкрикнул Саске, безуспешно стараясь вывернуть руки из цепкого захвата клона. – Отвечай мне! Брат неохотно оторвался от своих свитков и взглянул на него. И до того равнодушное лицо его столь явно выразило досаду, что Саске ощутил, как будто его макнули в грязную лужу, в прошлое, которое он пытался перечеркнуть, но оно было живучим, как змея, по весне сбрасывающая собственную кожу. - Тебе же это нравится, я слышал, - произнес Итачи наконец. В этот момент клон брата прижался к его груди лицом, потерся щекой, кончик языка коснулся края верхней царапины, надавливая, и сдвинулся дальше, прослеживая ее кривую линию, осторожно вылизывая воспаленную кожу, выступившие капельки крови. И так, медленно, одну за одной, ниже и ниже. Одновременно с этим пальцы снова сомкнулись на его члене, поглаживая, а кожа за ухом оказалась втянута в рот и слегка прикушена. - Сволочь, - снова обругал брата Саске, но уже едва слышно, вздрагивая от нежеланного в такой ситуации удовольствия. Но тело предавало его, сердце бухало где-то в горле. Он чувствовал себя незадачливым ныряльщиком, медленно погружающимся на большую глубину, когда давление толщи воды вызывает теснящие, распирающие ощущения. Ныряльщиком, который ясно осознает – ему не выплыть. И можно только смотреть, как с каждой минутой отдаляется поверхность воды, и ждать, когда кровь разнесет твое сердце на куски. И если боль можно заглушить другой болью, то чем заглушить удовольствие? Даже если все в душе противится ему, Саске уже знал: подавить эти чувства невозможно. Он будет их пленником до тех пор, пока его тюремщик не сдастся. Но Итачи не знает пощады. Ни в чем. Слегка затуманенным глазами Саске смотрел на брата, так и не поменявшего свою расслабленную позу. Длинный рукав майки задрался до самого локтя, на сгибе которого с внутренней стороны темнело пятно. В памяти всплыло воспоминание о том, как накануне он долго ласкал брата, исследуя губами, языком каждый его особо чувствительный участок, добравшись и до этого места, как под тонкой кожей билась синяя жилка, перекатываясь, когда он вылизывал ее, кусал, чуть не рыча от слабости и желания, а Итачи глухо стонал, судорожно прижимая его к себе. Это воспоминание возымело на Саске действие сродни гипнотическому, в какой-то момент он даже ощутил во рту привкус кожи брата, услышал эхо его стонов, отзвук его откровенных и болезненных мыслей в распахнувшемся сознании, вскрытом удовольствием, как раковина – ножом. Невозмутимость, становящаяся уязвимой открытостью, зрительный и осязательный наркотик, вызывающий прилив сладострастного трепета внутри. И внезапно образ брата, сохранившийся в памяти, так четко совместился с реальностью, что Саске перестал их различать. Изнывая от палящего возбуждения, он откинул голову на плечо клону брата, вдыхая его запах, чувствуя пальцы другого, которые, дразня, поглаживали нижнюю сторону члена, то едва задевая, то сжимаясь у основания. И развел колени, открываясь этим прикосновениям. Итачи скользнул взглядом по его обнаженному телу, стиснутому между телами клонов. Губы сложились в жесткую усмешку, как будто копируя недавнее выражение собственного клона, и он обронил: – Наслаждайся, Саске. И тот ясно осознал, что совершенно, абсолютно бессилен перед этим. Перед желанием, которое ласки брата, пусть даже настолько изощренные, провоцировали. Перед тем, что с ним это проделывает не Итачи и в то же время он. Перед тем, что Итачи смотрит на него. Перед тем, что брат – безжалостная сволочь и ничего не понимает, не знает, как это хорошо. Перед тем, что брат отлично знает, насколько это хорошо. И пусть подобие настоящей близости превратно, это – часть Итачи, это Итачи, от взглядов и прикосновений которого все обрывается внутри. Пусть. Кто выдумал, что самый короткий путь к цели – прямой? Искажение его реальности однажды непоправимо сместило акценты, и чем дальше когда-то он стремился быть от брата, пытаясь отвратиться от всего, что он собой представлял, тем скорее его несло навстречу, в желании столкнуться с ним. И как бы раньше он ни старался разорвать эту связь, со временем она делалась только сильнее. И приводила в движение механизм его жизни, наполняя тело силой, легкие – воздухом, а действия – смыслом. Его дорога к Итачи никогда не была прямой. Не будет и сейчас. Но в итоге, как и было предрешено кем-то, не спросившем об их желании, Итачи никуда не сбежать от него. Что бы тот ни предпринимал. И Саске, расслабившись, оперся спиной о грудь клона брата, сведенными запястьями упираясь в твердые мышцы его пресса. Чуть сдвинул край майки, касаясь кожи, гладкой и теплой, чувствуя, как тот вздрагивает, а потом прижимается сильнее, так что его пальцы с болью вдавливаются в основание ладоней и немеют руки. Игнорируя это, Саске шевельнул головой, подставляя шею, откровенно требуя прикосновений, и губы клона в конце концов заскользили по ней, едва притрагиваясь. Он чувствовал, как оголяются его желания, делаются явными, но не мог ничего с этим поделать: эта связь, которая опутала, как сеть, проросла внутрь до самого дна, ее было слишком много для него одного, и теперь она выдиралась вместе с легкими, с кровью. Рвалась так мучительно болезненно, что он должен был попробовать поделиться ей, разделить ее с братом на двоих. Хотя бы так. Судорожно сжав бедрами ноги другого клона, он впитывал всем изнывающим телом одновременные касания языка, пальцев, откликавшиеся вспышками удовольствия, чувствуя, как оно растет внутри, и уже совсем готово стать безумием, если он не поддастся прямо сейчас. И вот, когда слабость уже почти накрыла его, когда дымкой подернулся силуэт лежавшего на футоне брата, взгляд которого, казалось Саске, он чувствовал на себе везде, везде, клон Итачи выпустил его член из рук, неожиданно прекратив ласкать его. Не сдерживаясь более, Саске протестующе застонал, но тот тут же подхватил его ноги под колени, вздергивая вверх, заставляя его сдвинуться ниже, прогнуться, обняв его за талию. И сам же подался вперед, опираясь ладонью об пол, вжимаясь всем телом в тело Саске, впечатывая его во второго клона, который в этот момент освободил из захвата его запястья, крепко перехватывая одной рукой поперек груди. Лицо клона Итачи оказалось совсем рядом, так что Саске ясно различил каждую из его черт, идеально скопированных с брата, но впервые на его памяти настолько искаженных страстью, его расширенные алые глаза, раздувающиеся ноздри, кривящиеся губы. Так что красивое лицо Итачи на мгновение показалось злым, и таким Саске своего вечно невозмутимого брата не видел очень давно. Жесткие пальцы впились в челюсть, насильно запрокидывая его голову вверх, губы почти коснулись его губ, когда тот произнес: - Почему же вечно нужно наказывать, чтобы быть с тобой, Саске. Неужели нельзя иначе занимать твои мысли? Неужели недостаточно любить тебя? Ошарашенный, Саске мог только тяжело дышать, как загнанный. Наконец, рука брата ослабела, и он прижался к щеке Саске, беспорядочно, коротко целуя его. - Ведь это не любовь, Итачи, - пробормотал Саске. Это – другое, это - больше, чем любовь, хотел он сказать, но не успел, задохнувшись. Тело клона брата втиснулось в него с такой силой, что, казалось, хрустнули ребра. Саске дернулся, разворачиваясь, взгляд уперся в побелевшие до синевы костяшки пальцев одного клона на шее другого. Услышав над ухом хриплый, приглушенный стон, дрожа, Саске с трудом поднял глаза выше и близко увидел, как один из них жадно целует другого. И, не отрываясь, как завороженный, раз увидев, смотрел на их полуоткрытые губы, которые попеременно, то первый, то второй втягивали в рот, посасывая и жестоко кусая, скользящие, гладя друг друга, языки. Он, быть может, и хотел бы не видеть этого, не слышать их учащенное дыхание, не чувствовать щекочущее вожделение, хотел бы, но не получалось. Он ощущал себя так, словно его сбило с ног аматерасу, ниндзюцу брата, заставляющее выгорать тело, выпаривающее кровь из сосудов. Происходившее на глазах действо овладело им полностью. И подобно тому, как легко аматерасу разрушало живую оболочку тела, оно разрушало всякое представление о правильности и неправильности. Слияние их ртов, взаимопроникновение, соединение губ, языков было прекрасным и находилось за гранью любой непристойности, которую он мог себе ранее вообразить. И то, что Итачи проделывал это не с ним и в то же время с ним, формировало знакомый отклик, как на сильную боль, как на сильное удовольствие: желание прекратить, желание продолжать любой ценой. И он обхватил руками спину клона брата, задирая его майку, гладя между лопатками, прослеживая рельеф напряженных мышц под кожей, рассеченной штрихами старых шрамов. В ответ на его прикосновения тело клона чувственно вздрагивало, и Саске, немного помедлил, наслаждаясь этим, наконец, скрестил ноги в лодыжках, упираясь в его поясницу, вжимаясь в него низом живота, слегка выгибаясь, потерся, явственно чувствуя твердость члена под тонкой тканью штанов. Поцелуй клонов тут же прервался, и теперь на Саске обратились две пары глаз: одинаково расширенные от страсти зрачки, алый отблеск радужки. Руки одного из клонов тут же легли на его бедра, провели по внешней стороне до ягодиц, сжали их, впиваясь ногтями. Дыхание Саске прервалось. Клон снисходительно улыбнулся ему и толкнулся между его ног, дразня прикосновениями шероховатой ткани, член заскользил вверх-вниз по его члену. Рука другого согнулась, опираясь локтем на его грудь, кисть уперлась в подбородок, вынуждая его повернуть голову, сокращая расстояние между их лицами. Продолжая расчетливо медлительно двигаться, второй пожирал его глазами, внутри Саске все трепетало от удовольствия, как от боли, взгляд обежал его губы. Как бы следуя за ним, пальцы первого очертили их контур, надавили, заставляя раскрыться, погладили по нижней. Второй клон демонстративно провел языком по своим губам, потемневшим и слегка припухшим. И, вспоминая, сколько наслаждения крылось в них, в сводящей с ума их жестокости, а порой и мягкой податливости, когда он сам целовал своего брата, и когда принимал внутрь жесткий напор его языка в ответ, кончая только от одного этого наслаждения полного слияния с Итачи через откровенное соитие их ртов, Саске громко застонал, так сильно ранила сейчас невозможность повторить это. Почему же Итачи отказывает ему? Ведь раньше брат никогда не ошибался, давая ему именно то, что он хотел. Что же изменилось теперь? Зачем Итачи потребовалась эта игра? Как будто чувствуя его настроение, не давая больше возможность отвлекаться от происходящего, первый клон дотронулся до его зубов, проникая двумя пальцами в рот. И Саске представил, будто сам ласкает, только не его, а настоящего Итачи. Касаясь пальцев клона языком, обводя их, прижимая к нёбу, представил, что играет с языком Итачи так, как всегда нравилось брату, так, как всегда нравилось ему самому. Тогда скрытые мотивы поступков Итачи стали неважны, так или иначе, а он сейчас был с братом, даже если в этом содержалось больше иллюзии, чем реальности. Но ему было не привыкать к подобному положению вещей. И, в конце концов, синхронные движения тел клонов, их откровенное возбуждение, заставили его окончательно забыться. Слегка прикрыв глаза, Саске облизывал, посасывая гладящие его пальцы, и смотрел, как второй клон безжалостно кусает свою нижнюю губу, влажно блестевшую от слюны и постепенно красневшую. Как же он хотел этот сладкий, манящий рот, взять его раскровавленные от вожделения губы, втолкнуться языком, трогая внутри, заставить стонать, глотать его дыхание. Сотворить все то, на что один он, Саске, в мире и имел право. - Значит, хочешь меня, – прошелестел над ухом вкрадчивый голос первого клона. – Хочешь меня трахнуть, Саске? Эти слова и жар в месте соединения их тел, и тянущее движение их плоти друг по другу, и соблазнительный вид возбужденного Итачи перед глазами, и металлический привкус во рту, словно только что он слизывал кровь с его губ, все это толкнуло Саске на грань наслаждения. Он судорожно выгнулся в объятиях клонов, зная, что сейчас кончит, зная, что, несмотря на все иллюзии и игры брата (плевать на них!), оргазм будет настоящим. И после он разберется с Итачи… еще немного… И заставит его ответить… еще, еще… А после, после… А после клоны притормозили, прекращая ласкать его. Один снова обхватил его, прижимая к себе, фиксируя его руки, а другой отстранился, разрывая плотный контакт их тел. Саске колотило крупной дрожью разочарования, отчаянного, так и неудовлетворенного желания. И слабости. Он посмотрел на настоящего Итачи, читающего свои свитки, как будто важнее их ничего не было (не глядевшего на него!), погруженного в свои мысли, где ему, Саске, не было места, толком не осознавая, зачем это нужно теперь, и какого ответа ищет он у брата, когда тот продолжает мучить его так, словно прошлое в самом деле могло вернуться в их жизнь. Прошлое, в котором он хотел его тепла, а заслужил только боль, в котором близость с братом измерялась мерой ее отсутствия. - Сука, - с наслаждением выдохнул Саске. – Ненавижу тебя. Итачи промолчал, не подняв на него взгляд, вроде бы все это не имело к нему никакого отношения, не касалось, не задевало. Не волновало ничуть. Но, к несчастью, даже внешнее равнодушие Итачи не способно было охладить жар внутри. - Думаешь, что можешь меня обмануть, глупый брат? – тихо сказал клон Итачи за его спиной. Его язык прошелся, подзадоривая, по уху, от мочки до кончика. – Мне прекрасно известно, какова твоя ненависть на вид и на вкус. Саске вздрогнул. Прошлое, что оказалось на поверку страшнее самых жутких кошмаров, жарко дышало в затылок. Он попытался вывернуться из хватки клона, но тот крепко держал его, другой же наклонился к нему, упираясь в бедра ладонями, вжимая их в колени первого. Прошлое изливалось на Саске из чуть прищуренных алых глаз напротив. Не дожидаясь ответа на свой вопрос, клон брата коснулся губами его груди в месте, где соединялись ключицы. Саске откинул голову назад, в тщетной попытке избежать этого прикосновения. Но, как и когда-то давно, Итачи уже принял решение за него. И тело, и сознание его, как муха в паутине, билось в тонком слое между иллюзией и реальностью, прошлым и настоящим, которое привело его к другому Итачи, умевшему смотреть и улыбаться так, что Саске чувствовал себя счастливым. И тело, и сознание предавало его, желание подавляло волю, брало силой. Правда ли, что прошлое окончательно мертво? Правда ли, что любая жестокость брата к нему в прошлом была лишь вынужденной мерой? Или Итачи нравится… так? Так… Локти первого клона уперлись в сгибы его локтей, снова сводя их за спину. Язык второго заскользил по шее вверх и вдоль над горлом, по линии челюсти, погладил в ямке подбородка, до самого края его непроизвольно приоткрывшихся в ожидании губ. И остановился. Тогда, не утерпев, Саске повернул голову, пытаясь поймать этот все время ускользавший рот, наконец, почувствовать его вкус, как все время хотел. Но клон тут же резко отстранился, край его майки задел головку члена Саске, руки вдавились в бедра, не давая двинуться. - Прости, Саске, может быть в другой раз, - с шутливым отчаяньем произнес другой клон. Значит, Итачи нравится так. Нравится изводить его, останавливаться, выжидая, чтобы затем опять прикасаться, ласкать, доводя до исступления, и снова прерываться, заставляя терять себя от наслаждения точно так, как когда-то в прошлом он терял себя от боли. Какая может быть причина в том, чтобы все повторять? Какая же причина может быть у всего… всего этого? Саске не знал ответов. Никогда не знал ответов. Мысли брата, как и его побудительные мотивы, всегда были тайной, разводить которые тот был мастак. Без дураков одаренный сукин сын. И это бесило, выводило из себя. - Я вас уничтожу, - с ожесточением прохрипел Саске, ощущая, как, повинуясь внутреннему приказу, оживают каналы чакры и коротко покалывает в районе солнечного сплетения. - Попробуй, - сказал второй клон, ненадолго вжимаясь в него животом, так что член Саске потерся об него сквозь ткань. И еще, еще. От острого и такого долгожданного удовольствия, Саске застонал, на мгновение теряя контроль над чакрой, которая тут же выплеснулась, разворачиваясь в теле соцветьями электрических разрядов, сводя судорогой мышцы. И почувствовал, как вздрагивают от этого оба клона, прижимаясь к нему одновременно с двух сторон. Новая попытка сконцентрироваться, но в стремлении помешать ему они оказались быстрее. Жестокость и нежность в их исполнении больше не чередовались, а вдруг, так странно и естественно соединились в одно. Руки первого клона больше не сковывали движения, а обнимали, рвано гладили по груди, ладони второго обхватили бедра, проводя по внутренней стороне от коленей и до паха, сильнее разводя их. Пальцы первого нашли левый сосок, болезненно сжимаясь на нем, выкручивая, второй коснулся правого языком, тронул, облизывая, и, наконец, взял в рот. Чакра, обжигая, толчками билась внутри Саске, как кровь из вскрытой аорты, и что-то неуловимо менялось. Только потому, что Итачи нравилось так. Итачи нравилось, и Саске уже хрипел, захлебываясь воздухом, больше не сопротивляясь, отдаваясь ритму тел клонов, поддаваясь своему брату. Дрожа от напряжения, он опустил руки на плечи клона перед собой, сжимая, так что под пальцами чуть слышно треснула ткань его майки. И, упершись в плечо другого клона, невольно прогнулся назад, пытаясь продлить ощущение намеренно кратких, ставших торопливыми, поцелуев, сдвигающихся от груди к низу его живота. Влажные губы очертили контур напрягшихся мышц пресса и отстранились. Горячее дыхание клона коснулось его болезненно возбужденного члена. Саске издал вымученный стон, выгибаясь навстречу, но тот перехватил его бедра, толкая назад, крепко прижимая, не давая двинуться. Другой выдохнул ему в шею, произнеся прерывисто и охрипло: - Хорошо тебе, Саске?.. Хочешь больше? Саске в изнеможении взглянул на клона, который стоял на коленях между его разведенных ног, опираясь на них локтями, и смотрел на него в упор. Зрачки его пульсировали, захватывая почти всю радужку, страстная чернота перекрывала алый проблеск шарингана. И Саске ощутил, что в горячке возбуждения тонет в этом взгляде, изучавшем его, толкавшемся внутрь, подобно стальному ножу, пытающемуся вскрыть его мысли и чувства, как жестяную консервную банку. Пытающемуся вломиться в него. Как вламывались когда-то в его сознание наведенные братом иллюзии, подавляя волю, мучая умело и безжалостно, искусно замешивая истину и ложь. Как вламывалась в тело боль, выбивая наружу ненависть, которая брызгала фонтаном от каждого удара Итачи, как кровь. Что надеется выбить из него Итачи теперь? Какие признания, какую нелюбовь? Он прошел по выгоревшему дотла, разрушенному миру Саске. Он выбрал для него путь, самый мучительный из всех возможных. Он стал для Саске кошмаром наяву. И никто, никто так и не смог сравниться с ним. Никто не смог занять принадлежавшее ему место. Ведь излом в душе Саске, который сам брат когда-то и оставил, сквозь него рвалась это чувство, горячее и жестокое, как солнце, яркое без сомнений, чистое без примесей. Он не срастется уже никогда. И только получив брата, по-настоящему, без подмен, без обмана, без остатка, можно было заполнить жадную, тянущую черную дыру внутри. Хотя бы ненадолго, на одну ночь, до следующего утра, когда мир отнимет у него Итачи снова. Снова. И сознавать это было невыносимо. А потому… - Я хочу, - сказал Саске. – Я хочу тебя всего. Всего, всего, что у него есть, всего, что он может дать… и что не может – тоже. Пусть. Пусть теперь Итачи смотрит и не видит. Пусть. Пусть его техники теперь ничего не значат. Пусть. Саске ухмыльнулся, и улыбка отдалась дрожью внутри. Пусть. Пусть это и значит нелюбовь. Горячее дыхание, влажные губы, горячий рот. Саске судорожно обхватил клона Итачи за шею, прижимая к себе, ощущая осторожно гладящий его язык, обегающий вокруг головки. В попытке оттянуть близкий момент капитуляции перед собственной слабостью, он посмотрел на настоящего Итачи, находящегося так близко и в то же время так далеко. Теперь Итачи смотрел на него. В темноте его лицо казалось бледным почти смертельно. И, Саске мог бы поклясться чем угодно, было брату так же больно, как ему самому – хорошо. Эти два параллельных друг другу их чувства, были по сути одно и то же. Теперь ты знаешь, каково это, подумал Саске. Быть с тобой и одновременно не с тобой, хотеть тебя и получать только так и только это. Саске толкнулся глубже в рот клона, чувствуя нежность неба, упираясь в гладкую заднюю стенку горла. И упруго сжимавшиеся губы, сдвигавшие кожу на его стволе. И почти в агонии вожделения, выгибаясь от судорог подступившего оргазма, кусая губы в кровь, не сводил глаз с Итачи, видя, как тот прижимает стиснутую в кулак ладонь ко рту, как дрожит его рука. И все-таки всего этого было недостаточно. Он задыхался, отбросив все мысли и всякий стыд, втискиваясь почти в горло клона брата, которая дрожало, обнимая ребристый край головки его члена. Но мало, мало… - Итачи, - взмолился он. – Я не могу так больше. И, как будто затмение сознание нашло на него, в другой реальности или в иллюзии, Итачи поднялся с места, подошел к нему, опуская на колени рядом. Взял его за руку, поворачивая тыльной стороной, и прижался губами к его запястью, закрывая глаза. И почувствовав этот поцелуй, как будто что-то прочное, жаркое сломалось в нем, Саске вскрикнул, кончая, изливаясь в рот клону брата. - Я не люблю тебя, - сказал Саске после, едва дыша. Голова его покоилась на коленях Итачи и брат крепко держал его за руку.