Пастель

Джерард любит рисовать. Это непостижимо, как из тонкой, размазавшейся по белой, ребристой бумаге линии, прочерченной тонким угольком, получается такое... Такое - солнечное, льдисто-хрупкое, живое до невозможности. И неправда, что он рисует комиксы - нет, он не чертит странных, геометрически правильных, слишком мускулистых и оттого нереальных мужчин или же тонких, крутобедых - будто гладкий, циркулем очерченный круг - и полногрудых женщин с жестокими, сухими, безэмоциональными лицами - нет, Джерард не рисует комиксы. Во всяком случае, не такие. Из-под рук Джерарда выходят тонкие линии, хрустальные, звонкие переливы, астеничные острые углы болезненного, бледнокожего, мученического тела. Джерард живет рисунком. Дышит им, в его горле переливаюся звуки сопливых женских песен про тех, кто смотрит, как он истекает кровью, Джерард рисует и закусывает и без того красную губу, закусывает - почти до крови. Джерард любит пастель - меловой хруст, от которого сводит зубы, размазать пальцем, оставить грязные пятна на лбу, на носу, на щеках - любит трогательность свою, детскость. Джерард рисует то размашистыми движениями, то крохотными штриховками, выдыхая звонко и шумно, будто - а может и вправду - сердце в ритме бешеном гонит легкие. Джерард рисует Фрэнка. Это смешно - сбегать от всех, курить в тамбуре, протестовать, кричать - это смешно. Смешно демонстративно держать под руку прекрасную женщину, целовать ее, и - задыхаться на сцене - пусть думает, что для нее эти рваные ритмы, это пошлое придыхание и демонстративно облизанные губы, но вот только не ей это, нет, а кому - и себе не признаться. Впрочем, чего совершать признания по пустякам - любовь - та, предусмотрительная, укрытая, схороненная любовь, что живет в Джерарде - любовь эта следов не оставляет - кроме кровати двуспальной, где легко закутаться в покрывала, где легко пристроит бумажку и уголек, слушая хриплое, нервное, с едва заметным покашливанием дыхание, теплое, почти горячее, греющее лучше любого одеяла. Кроме рыжей кошки Майорки - почему Майорки? Они не знают. Да. Они. Джерард понимает Фрая - так приятно иногда говорить "мы". Мы видели, мы знаем, мы... Мы - только на пространстве домика в Уэльсе, мы - только там, в теплой кровати или у горящего камина, мы - только на один альбом, на один уикенд, мы - на один. Один на один. Никаких сигарет, никаких гитар - только пастель, стерка, карандаш и угольки из камина. И - мы. Джерард рисует Фрэнка. Он голый, спиной, в позе балерины - напрягшиеся мышцы, сухожилия, шрамы, тонкие, птичьи кости, острые лопатки - и белый, и синеватый на коже, и все прозрачно - тонко, и - будто на выдохе или вдохе морозном родилось это хрупкое сияние кожи, воронья чернь волос - будто. Джерард перерывает себя изнутри - без изъянов все вроде, шрамы старые только в душе, да и те - зарубцевавшиеся. Но дышит что-то под сердцем, подобно ребенку, бьется раскаленным сгустком изнутри, дышит синхронно с ними - и Джерард слушает его - маленького человечка внутри, вслушивается в мысли, в ритм его сердца, говорит с ним, растит... Джерард растит в себе Фрэнка. Джерард рисует Фрэнка - бесконечные гастроли, грязная паутина поцелуев в сортирах, царапины, алые полукруги от ногтей на плечах, сигаретные ожоги на запястье, сын, мир вокруг - и вдуг Уэльс, уикенд - Фрэнк. Ест шоколадку, утром украденную у близнецов, измазался, и - выкидывает хрустящую обертку, запускает пальцы Джерарду в волосы, пачкает, измазывает - а тот лишь склоняет голову подобно хорошо объезженному арабскому скакуну. Мирится. Любит. Любуется. Он и сам пастельный, Джерард. Алая, белая, смазать, подтереть края ластиком - и вот он, целый. И они пастельные - будто на идиллической картинке какого-то нового канадского художника, рисующего обложки для тетрадок сентиментальных школьниц - красноволосый парень с угольком в руке рисует обнаженного темноволосого дистрофически худого парня на фоне зеленого луга и деревянного заборчика. Они - пастельные. А пастель имеет такое свойство - осыпаться в мельчайшие цветные крошки.