Вирус

      – Скорую, вызывайте скорую!       – Да какой смысл, она умрет через пару минут!       – Боже, какой ужас...       Саша едва сдерживал хохот, что вырывался из грудной клетки подавленными смешками, внаглую подслушивая творившееся безумие в учительской: крик, визг, матершина, слёзы, охрипшие от вышеперечисленного голоса. Роспуск пятого "б" по домам, отмена уроков – всё это было из-за его шалости. Наконец-то, наконец-то он воплотил свой давний план мести в жизнь! Эта девчонка всю жизнь дразнила его из-за врождённой пухлости: и вот – эта эгоистичная тварь уже корчится на полу с пеной изо рта. Каких же усилий стоило подкинуть бритву в сумочку одноклассницы, пока она выходила поговорить по телефону: и завидев, как она тянется за чем-то, расстегивая заклёпку на сумочке, отпросился в туалет, чтоб там активировать свою способность, которая являлась вирусом замедленного действия: а к его возвращению в класс обидчица плевалась кровавой пеной в приступе эпилепсии на старый, изношенный паркет – каждый его скрип означал очередную конвульсию девочки, заставляя сердце мальчишки дрожать от счастья. Бритва жгла карман Александра весь день, и даже после того, как дело было сделано, на бедре ощущалось приятное тепло. Только подумать, ему всего одиннадцать лет, только начал учиться в пятом класса, а за спиной уже настоящее спланированное убийство! На лице Пушкина мелькнула недобрая, злорадная улыбка – и тут же пропала, стоило ему поймать томный взгляд чёрных глаз нового старосты, установленного только в этом году, Вани Гончарова: сам мальчик тонкий и бледный, как берёзка, его блондинистые, почти белые волосы к одиннадцати годам жизни отросли чуть ниже плеч. Он выглядит лёгким, слабым, не от мира сего, тоже подчеркивает идеально выглаженная рубашка, узкие брюки и синий жилет, являющийся обязательным атрибутом школьной формы, а в руках почти всегда есть книжка: на его лице вечно играет отстраненная, мягкая улыбка, а в чёрных, как агат, глазах будто никогда не было точного фокуса – сама противоположность взбалмошному, пухлому, краснощекому рыжику по имени Саша, что полностью игнорировал форму, предпочитая ей джинсы и разного цвета майки: в зимнее время свитера.       Но во взгляде Гончарова что-то поменялось – и он, сощурив веки и поймав взглядом глаза Александра, шепотом спросил:       – Это твоих рук дело, Саш?       Отношения со старостой были налажены ещё в первом классе: и он, безо всякого страха, признался ему в содеянном – разумеется, тоже шепотом. Ваня вздохнул.       – Ты все же сделал это... Уверен, что тебя не поймают? – он не отрывал взор своих тёмных глаз от болотистых зрачков Саши: тот немного повернул голову в сторону. Словно прожигало насквозь. Кажется, Ваня осуждает его?       – Да всё хорошо будет, не волнуйся, – Саша похлопал Ваню по плечу и повел по коридору назад, в класс: учителя, кажется, собирались возвращаться туда. Ваня единственный, кто знает о способности Саши – мерзкой, отвратительной, подлой. И он ничего не скажет ни учителям, ни полиции – да и кто ему, одиннадцатилетнему мальчику, поверит?       К возвращению учителей Саша постарался изобразить обеспокоенность, делая вид, что обсуждает с Гончаровым случившееся, на самом же деле оживлённо разговаривая с ним о новой главе какой-то манги, которую Иван, к слову, не читал.       Лицо учительницы покраснело, кожа блестела от слёз, в глазах проявились красные прожилки, ладони сжались в кулаки. Она около полуминуты не могла что-либо сказать, в итоге проговорив только два слова сквозь ком в горле.       – Вы свободны.       И рухнула на стул.       Класс неохотно собрал сумки и вышел восвояси, бросая трусливые взгляды на засыхающие пятна крови около второй парты у стены. Кто-то подходил к учительнице, что-то пытался спросить о самочувствии одноклассницы, но ответом им служило короткое "идите домой, всё завтра".       Пасмурное небо и почти голые деревья встретили вышедших из школы. Ветер обрывал последние бордовые листочки с клёнов, и уносил куда-то вверх: волосы Ивана встрепенулись от резкого порыва воздуха, а сам он зажмурился, не желая, чтоб пыль полетела в глаза.       Пушкин часто пользовался тем, что Гончаров жил с ним в одном доме, и их разделял лишь подъезд. Ваня часто делился домашней работой по русскому, взамен ничего не требуя: для Пушкина было большой загадкой, как он так легко запоминает эти линии, названия каждой части речи, члены предложения. Но ещё большей загадкой для него был заворожённый взгляд Ивана на мальчишку из паралельного класса: вот и сейчас он, сидя в автобусе, пялился на Федю из пятого "а", который тихо смеялся, разговаривая с кем-то по телефону. Впрочем, как только Федя обернулся, чтоб посмотреть, кто ему спину сверлит, он резко отвернулся на замызганное окно, завесив смущенный румянец длинными локонами и притворившись, что разглядывает сверх-интересные краски серой слякоти на стекле. А Саша же что?       Саша думал, что почувствует вину за случившееся, будет жалеть о сотворенном, его совесть начнёт петь нудные и затяжные жалобливые романсы, которые не заставят пожалеть о сделанном разве что младенца, который и знать не знал, что такое совесть. Но нет: после убийства на душе почему-то стало куда легче. Его станут гнобить куда меньше, ему казалось (а может быть нет?) что он сделал школу чуточку лучше, избавив её от гнилого человека, чьим счастьем было оскорбление других людей, которые хоть как-то отличаются от ее свиты.        Ни стыда, ни совести.       – Вань...       – Саш...       Они одновременно обратились друг к другу, тут же начав предлагать друг другу начать разговор. Выбор пал на Пушкина, предложившего погулять после школы. Рюкзаки отправились по квартирам, и мальчишки, даже не переодеваясь, отправились на прогулку по району. Ивана удивлял откровенный пофигизм Пушкина – полчаса назад этот человек прикончил свою одноклассницу, а ему ни жарко ни холодно: вон, идёт себе, шаурму жуёт. "Удивительно," – думал Гончаров, похрустывая пережареным лавашом.

***

      На следующий день в школу нагрянула полиция. Опрашивали всех – от нулевого класса подготовки до старшеклассников и дошло даже дело до директора школы. Осмотрели каждый уголок, каждую пылинку, вещи девочки изучили особенно тщательно, и именно в этот момент Пушкин особенно нервно грел уши около двери класса, где сыщики обшаривали абсолютно всё. Его сердце застучало с особенной силой, когда они упомянули в разговоре предложение обыскать сумочку – оно билось о самые ребра, пока монетки летели открытых кармашков, звонко падая на старое деревянное покрытие, которое не красили со времён Горбачёва, вместе с какими-то безделушками и, кажется, помадой.       – Нет, тут ничего нет, – возглас одного из сыщиков будто одной звуковой волной сбил камень с души Пушкина. Он с облегчением спустился по стене и сел спиной к ней.       – Уверен, Михалыч?       – Да, тут пусто. Никаких улик.       Подслушивать дальнейший разговор детективов Александру показалось скучной затеей, и он побежал искать Ивана. Как всегда, тот снова выпросил у библиотекарши магнитофон и включил кассету с любимым композитором на фон, дабы почитать книжку: он ждал Пушкина, чтоб уйти вместе с ним пораньше с уроков. Он поднял голову, наблюдая, как пухлый Саша бежит к нему, и притормаживает перед библиотекой. Гончаров надеялся, что он придет хоть на несколько минут попозже, и ему удастся понаблюдать за Федей ещё немножко, но пухлые пальцы мальчишки опустились на его плечо куда быстрее, чем он ожидал.       – Ну что там? – он вяло отвлекся от книги, обернувшись на Александра, который, пробормотав под нос что-то вроде "Давай выйдем.", потащил его за собой.       – Ну так что ты так торопился мне сказать? – мальчик, всем своим видом показывая, что ему скучно, оперся о забор внутреннего двора школы. Школа была огорожена со всех сторон, но это нисколько не мешало учащимся просто перепрыгнуть забор и поговорить наедине.       – В общем... – Пушкин воровато оглянулся, и, никого не заметив на горизонте, продолжил. –Кажется, я останусь безнаказанным!       – Серьёзно? Тебя не поймали? – эта новость действительно удивила Ивана. Он уже был готов распрощаться с этим уморительным пухляшом, но судя по тому, как трепался сейчас Саша о том, что детективы не нашли бритву, его действительно не поймают.       – Кх-кхм, – позади них послышался кашель. Кажется, это такой же мальчишка, как и эти двое – Гончарову знаком голос. Они оборачиваются на человека, стоящего на территории школы и нагло слушающего рассказы Пушкина через забор. – Ах, как бы вам неповезло, если бы на моем месте оказался кто-то другой...       – Федя?! – они произносят это хором – Гончаров в восторге, Пушкин в испуге. Что же имел в виду этот мальчишка, которого увидеть за разговором равно чуду света. Сиреневые глаза сужаются в усмешке, и Достоевский с лёгкостью перемахивает забор.       – Да, это я. Я всё, всё-о слышал, дорогие мои, – он потрепал обоих по волосам. – Как вы видите, я всё знаю, и могу легко указать на убийцу, просто рассказав сыщикам то, что я слышал. Или же вы присоединитесь ко мне, к Богу, что исправит этот мир! Ах, Пушкин, какое же отвратительное злодеяние ты совершил, отвергнув святые страдания... Ну да ничего, я прощу вам обоим грехи, если вы присоединитесь ко мне!       Фёдор рассмеялся: нет, обычные люди так не смеются – он хохочет, воистину хохочет – его трудно остановить, и каждый из них соглашается. Пушкин от страха, Гончаров от восхищения этим мальчишкой.