Алое, чёрное, белое

На самом деле, Генриетт теперь часто просыпается с криком. В ее снах - всегда одно и то же. - Поехали, дорогая, - хриплым голосом джазмена двадцатых говорит ей де Виль, улыбаясь своей похожей на рваную рану улыбкой, и нажимает на газ. Его слишком светлые глаза со слишком темными, будто нарисованными углем бровями и ресницами, лихорадочно горят. Когда они вместе падают в пропасть, Генриетт просыпается от собственного дикого вопля, а мама-Эмма наливает ей пустырника. В дни, когда это случается в доме мамы-Реджины, та долго-долго сидит у ее кровати и рассказывает всякие глупости, пока Генриетт не успокоится окончательно. В такие ночи она, впрочем, не в силах больше заснуть. Де Виль - теперь уже давно мертвый - даже из могилы отравляет ее жизнь. Генриетт ненавидит запах табака - даже в безобидных недорогих сигаретах Робина ей чудится терпкий аромат сигар де Виля; в первые дни с ней случалась настоящая истерика, стоило кому-нибудь закурить. Настоящее уходило, и перед глазами Генриетт возникало это лицо - лицо с острыми скулами и подбородком, с падающими на лоб черно-белыми волосами; это было невыносимо, невыносимо, невыносимо. Все уже давно поняли, что Генриетт до конца дней будет ненавидеть три вещи - быструю езду, сигареты и фотографироваться. Юный Вилфред, сын сэра Моргана, очень мил с ней - Генриетт рассказывает ему кучу историй о своем мире, а он учит ее кататься на лошадях. Генриетт кажется, что она влюблена, и даже позволяет ему поцелуй; она закрывает глаза, потому что хочет, чтобы все было как положено, но по какой-то неясной причине вдруг их открывает. Вилфред чертовски удачливый парень - если бы не его реакция, жить бы ему с откушенным языком, потому что вместо него Генриетт на секунду видит ненавистные светлые глаза с темно-серым ободком вокруг радужки. Не зря сэр Морган относился к ней с подозрением - впрочем, Вилфред, кажется, к тому времени серьезно в нее влюбился и даже поклялся защищать от кого бы то ни было. Рыцарская клятва - милая штука; Генриетт горько улыбается. Разве хоть кто-нибудь спасет ее от призрака самого жуткого убийцы из всех, кого только можно представить? Когда Генриетт спускается в Ад вместе с матерью, она говорит себе, что нужна ей, потому что Перо слушается лишь ее, и ее помощь будет неоценима. Мама-Реджина сдерживает слезы - но она сама воспитывала дочь, она знает, какой та бывает непреклонной. - Поехали, дорогая, - голос де Виля все такой же прокуренно-хриплый, и от него все так же пахнет дорогим табаком, виски и смертью. Но теперь Генриетт не боится - в конце концов, она уже в Аду, и она ждала этой встречи. - Куда? - кривит она губы. - На вечеринку к Гейси, Дамеру и Рамиресу? - Я не якшаюсь с таким отребьем, - отвечает он презрительно, и задумчиво добавляет, - хотя мистер Банди неплохой собеседник. Но ты же хочешь получить обратно свою ручку? Генриетт хочет. Генриетт хочет еще никогда больше не видеть де Виля, и он это понимает, и, видно, это приводит его в бешенство. Но Генриетт больше не боится. Он мёртв – а бояться мёртвых глупо. Она с независимым видом втыкает Перо в собственную прическу, ловит ревнивый взгляд белесых глаз Слепой Ведьмы и не кашляет от ненавистной смеси запахов сигар, джина и жасмина, которыми пропитано все, что связано с де Вилем. – Ставлю свою машину на то, что ты вернёшься, – цедит он, а Генриетт презрительно улыбается. Если и вернётся, то лишь для того, чтобы утопить его в Стиксе. Ради этого стоит вернуться.