Солнце и луна

Если бы Дунфан Бубай хоть понимал сам, зачем ему это нужно. И началось-то всё с забавы. Когда среди его учеников разошлась весть о том, что он оскопил себя ради шанса постичь высшее искусство, они, в общем, не слишком удивились или ужаснулись. Случалось, одержимые самосовершенствованием мастера откалывали номера и похлеще. Женились, например, или удалялись в компании заклятых врагов из недружественных школ куда-нибудь в провинцию, жить вместе на лоне природы и музицировать. Всякое бывало. Не Дунфан первый, не он последний. Да и потом, в мире «цзянху» уж с чем-с чем не было проблем, так это с врачеванием. Если бы это было не так, «цзянху» быстро превратился бы в богадельню, полную хворых и увечных — бои, статусные сражения и просто тренировки, зачастую несущие вполне реальную опасность, здесь были не просто нормой жизни — способом вести дела. Всякий знал: если ты не в состоянии постоять за себя в сражении, на территорию, подконтрольную школам боевых искусств, даже не суйся. Здесь свои порядки. И это не говоря уж о способах самовосстановления и внутренних практиках каждой из школ, предполагавших так или иначе излечение или компенсацию травм самой разной степени тяжести. Недаром же по Поднебесной ходили упорные слухи о том, что некоторые евнухи обретают утраченное со временем — хотя бы частично. Увечье Дунфана Бубая не могло ухудшить его навыков — стало быть, по меркам «цзянху», не имело значения. В общем, нет, ученики и последователи не ужаснулись. Куда сильнее их обеспокоило то, с какой скоростью после захвата власти в секте «Волшебного солнца и луны» Дунфан потерял интерес к какой-либо власти вообще. Согласитесь, амбиции — куда более существенная утрата, чем кусок плоти. Сам Дунфан Бубай тоже не слишком переживал. В конце концов, цель была достигнута — он и впрямь стал непревзойдённым мастером боевых искусств, а затем постиг и гармонию. Теперь он мог посвятить сколько угодно времени упражнениям с иглами, доверив управление школой старшим ученикам и отослав прочь наложниц. Его всё устраивало —пока, единственный раз за долгие годы выбравшись за стены своей надёжной твердыни, его не угораздило наткнуться на берегу заводи на мальчишку из школы Хуашань. То есть мальчишка-то был (сначала) на берегу. А сам Дунфан Бубай — по горло в воде. Было бы глупо, в кои-то веки оказавшись вблизи реки, не воспользоваться возможностью искупаться в ней, а не в тщательно подогретой ванне, до половины засыпанной розовыми лепестками и прочей пахучей дрянью (служанки в секте были несколько экзальтированные и немного преувеличивали любовь Дунфана к изысканным ароматам). Дунфана в реке мальчишка отлично разглядел. А вот связать вместе «прекрасную незнакомку» и сыплющий угрозами низкий мужской голос, разносящийся над водой, не сумел. И нужно, нужно было ещё тогда, сразу же, дать ему понять, с кем его угораздило связаться! Но Дунфан Бубай промедлил, позабавленный откровенным восторгом в чужих глазах — и момент был упущен безвозвратно. Потому что там, рядом с восторгом, прятался (не очень усердно) и жар. Взгляд молодого и сильного мужчины, увидевшего женщину, воспламенившую его кровь. Это была занятная игра — встречи, время и место для которых выбирал сам Дунфан Бубай. Всегда случайные столкновения. Улыбки и взгляды, но ни единого слова в ответ на пылкие признания — вряд ли парень оценил бы возлюбленную с луженой глоткой и лёгкими, способными перекрыть шум на поле сражения. Дунфан Бубай старался встречаться с ним наедине — не то чтобы таскающаяся за Линху Чуном пёстрая компания из монашек, влюблённых девиц, мастеров боевых искусств, колдунов, разбойников и бездельников самого разного толка, иногда сочетающих все эти ипостаси одновременно, так уж мешала ему. Скорее утомляла и вызывала смутное чувство... раздражения? Ревности. Да, теперь он знал и имя. Линху Чун, старший ученик школы Хуашань. Из праведных сект Пяти священных гор, ну кто бы сомневался. Спустя два месяца после первой встречи Дунфан Бубай разделся перед зеркалом донага — впервые с тех пор, как заплатил свою цену за мастерство и прозвище Непобедимый Восток, при звуке которого трепетали самые прославленные бойцы. Долго смотрел на себя. Нелепо. Глупо. Неосуществимо. Он решил прекратить встречи — и выдержал две недели. Жадное облегчение и радость в глазах Линху Чуна не добавили ему решимости. Маскарад продолжился. Дунфана втягивало в водоворот — о небеса — отношений, тянуло и тащило за собой, как утопленника по бурному течению, а он не находил в себе ни сил, ни желания бороться. Впрочем, помимо очевидной разницы в возрасте, опыте, школе и умениях, было ещё кое-что, помогавшее ему сохранять относительно холодную голову. То зрелище в куске отполированной меди, заключённой в раму. Линху Чун видел в нём женщину — прекрасную женщину, спасибо привычке красить веки и губы и тонковатому лицу, не слишком подходящему мужчине. Накладывать грим Дунфан Бубай научился, ещё когда пытался найти иные, альтернативные способы овладеть учением, заключённым в «Драгоценных писаниях куйхуа». Однако любые иллюзии развеялись бы, стоило ему снять одежду. Однажды Дунфан убил наложницу, случайно увидевшую его в истинном обличии. Но сделать это с Линху Чуном он не мог. Вместо этого он, как дурак, носился с его бедами, вытаскивал из неприятностей его бесполезных приятелей, пару раз участвовал в его авантюрах и даже показался на глаза его разномастной свите. Все эти свидания вели в никуда, но Дунфан Бубай тянул время, надеясь сам не зная на что. — ...это знаете кто? Это Дунфан Бубай! Глава учения «Волшебного солнца и луны»! Никакая он не женщина! — торжествующий голос девчонки остановил Дунфана не хуже метко брошенного ножа. Он беззвучно отступил, прячась в тенях — хорошо, что его не успели заметить. Следовало уходить отсюда, не дожидаясь, пока Ин Ин продолжит свои разоблачения. Не так уж она была глупа, хотя Дунфан едва замечал её (впрочем, он смотрел сквозь всех приятелей Линху Чуна, чем вряд ли привлёк их на свою сторону). Зато она, как оказалось, следила за ним очень пристально. И что-то такое успела увидеть в заинтересованности Линху Чуна, что заставило её действовать. Это был естественный, закономерный финал, правда, Дунфан Бубай не думал, что главная роль в представлении достанется Ин Ин. Конец маскарада. Вся компания сгрудилась вокруг неё и, да, Линху Чуна, стоящего к Дунфану спиной. Жаль, подумал Дунфан, что нельзя в последний раз взглянуть ему в лицо. Интересно, какое у него сейчас выражение. "В следующий раз я, скорее всего, заявлю ему, что всё это с самого начала было тонкой игрой, имеющей важную цель..." Нужно придумать, какую. Впрочем, чем более идиотски она будет звучать, тем охотнее он поверит. Чего-то такого от главы тёмной секты и ждут. Линху Чун сказал что-то, слишком тихо и неразборчиво, чтобы можно было расслышать с такого расстояния. До сих пор он молчал, давая говорить Ин Ин, и она тоже не сразу остановилась. Дунфан Бубай напряг слух. — Не думаю, что это так. — Да нет же! Говорю тебе, это точно он! — Я имел в виду — что он не женщина, — Линху Чун пожал плечами. Дунфану Бубаю показалось, что он ослышался. Ин Ин, видимо, тоже. — Что... что ты такое говоришь?! — голос Ин Ин прозвучал очень громко в наступившей после слов Линху Чуна оглушительной тишине. Дунфан Бубай был согласен с ней всем сердцем и беззвучно, одними губами повторил за Ин Ин вопрос. — Не совсем не женщина, я полагаю, — рассудительно сказал Линху Чун. — Может быть, наполовину. То есть — одновременно. Кто-то из его друзей беззвучно ахнул. Ученики и последователи Дунфана не ужаснулись евнуху во главе боевой секты. Даже его наложниц это по-настоящему не отвратило бы. Дунфан Бубай потратил много времени на рашифровку «Драгоценных писаний куйхуа». Они требовали от алчущего силы претендента жертвы, замены Ян на Инь, превращения в женщину — но для этого мало было красить лицо или носить женскую одежду, и кастрация тоже всего лишь сделала его неполноценным мужчиной, не приблизив к цели. Он исполнил все предписания, и слишком поздно понял, как его тело меняется. Техники самовосстановления, привычные ему настолько, что подавлять их было нужно сознательным усилием воли, вступили в противоречие с самой сутью «Драгоценных писаний». Нет, евнух никого из его приближённых не смутил бы. Двуполое существо, чудовище извращения против природы, мужчина и женщина одновременно, двуличное, двоедушное, противоестественное — вот это было другое дело! Оно было описано в каждом бестиарии Поднебесной, известно каждому праведнику и колдуну, и подлежало немедленной казни в любой части мира. Дунфану Бубаю случалось убивать за тайну, которую старший ученик школы Хуашань Линху Чун так небрежно, как само собой разумеющееся, озвучил сейчас в присутствии дюжины свидетелей. — Линху Чун! — голос Ин Ин взлетел в вечерней тишине, оборвавшись на высокой ноте. — Ты слышишь, что я говорю тебе?! Госпожа Дун — это Дунфан Бубай! Кастрат, глава тёмной секты! — Да, — просто сказал Линху Чун. — Я знаю. Некоторое время можно было расслышать только, как ветер качает верхушки деревьев, да ещё костёр потрескивал, выпуская снопы искр. — Ты... — пробормотала Ин Ин. — То есть... — Зря ты сказала это при всех. Он ведь ничего дурного нам на самом деле не сделал, так? Наоборот. Он помог, хотя был не обязан. Что ты заладила... Юй Цюй тоже был из тёмных, и ничего. А насчёт наших с ним дел... ну они наши, верно? Если меня всё устраивает, то остальным вообще должно быть всё равно. — Линху Чун снова пожал плечами. — Он старше. Может, из-за этого не хотел признаваться. Бес их знает, какие там заморочки у старших колдунов. И нам с ним обоим нравился этот маскарад. Жаль, что ты всё разрушила. Он вздохнул. — Шли бы вы спать, ребята. Вон, уже луна в небе. И костёр почти прогорел... Дунфан Бубай долго стоял в темноте и одиночестве, даже когда лагерь окончательно затих. Слушал ветер и лес, полную луну и невидимое солнце. Потом беззвучно развернулся и покинул это место, впервые за недели направляясь в крепость своей секты. Ему нужно было подумать. И, возможно, подобрать новое платье и украшения.