расскажи мне, в чём есть твоя красота

Ты переполох — из танцпола прямо в дом Таких, как ты, полно, не кричи мне за любовь.

Среди серости школьных стен и хаотичной пустой болтовни Романа больше всего раздражает именно блядская Элизабет Стонем - слишком худая, костлявая, с дешевыми украшениями, болтающимися на шее и тонких запястьях. Роман таких не трахает, но, сука, каждый раз смотрит ей в след слишком пристально и жадно. С больным удовольствием, клокочущим в глотке, до передоза. Потому что Эффи - неправильная, битая и ломаная по краям. Годфри чует ее воющее одиночество за грудиной и ненависть на кончиках пальцев, потому что отчасти сам такой. - Грязная дешевка, - правда легко срывается с его языка, полосует ее по старым ранам. Роману похуй, он донельзя прямолинеен в высказываниях, резок и взбудоражен: золотой мальчик питается эмоциями, потягивает медленно, как мартини, разгрызая последнюю оливку, болтающуюся на опустошенном дне бокала. Питеру стыдно, потому что он стоит рядом и слышит все. - Это ты, богатенький выблядок Годфри? Я тебя не заметила, прости, - она натянуто скалится ему в ответку, и смеясь, бросается на Руманчика с дружескими объятиями. У Романа навязанные матерью костюмы, полные карманы денег и наркоты: он таких, как Элизабет, целую пачку может купить с довеском. Если бы хотел. У нее на языке слишком много мата и острых словечек, по типу «ты не знаешь меня, отвали», и безразличный взгляд потухшего аквамарина глазниц. Под ее венами бродит чистая водка со льдом и подается кровавой мэри к его столу, мол, пей залпом, давись, чертов Годфри. И он давится. - Меня зовут Эффи, запомни. Эффи Стонем, в который раз под разноцветными таблетками, танцует в потоках ультрамарина и громкой попсовой музыки. Весь ее прикид прошит сплошной шлюхотой, соткан из стойкого похуизма. Блестящая поношенная майка норовит слететь с ее угловатых плеч, короткая юбка оголяет стройные ноги, обтянутые колготками в крупную сетку. Ее может получить любой за бесценок, просто бесплатно, ведь Стонем будет стонать под кем угодно, даже под этим гребанным дружком цыганом, только не под Романом Годфри. Даже за пачку мятых купюр, которые он, обычно, отстегивает за хороший секс. Годфри готов вложить ей в руки револьвер, узнать, каким будет звук выстрела, когда Эффи крепко прижмет дуло к его виску и нажмет на курок. Чтобы вышибло разом, отпустило. - Ты можешь хоть раз не выглядеть, как полная ... ? «Шлюха» он глотает вместе с шотом чего-то сорокаградусного, влив в себя и хлопнув пустой рюмкой по столу. - Меня либо любят, либо ненавидят. Третьего не дано. Так что определись, Роман, и приятно было поболтать. Подмигивает и растворяется в толпе, оставляя его сомнительную компанию. Просто потому что богатенькие смазливые мальчики, с выделяющимися скулами и порочно-пухлыми губами, которые до охуения круто целовать, по мнению Эффи - не выбирают испорченных и безконтрольных анорексичек. Сложная смесь выйдет, черезчур безумная, того и гляди - рванет. Роман небрежно поправляет волосы. Роман много, дохуя много курит, эстетично выпуская белесые клубы дыма в накалившийся душный воздух. Колечками. Эффи тоже курит, он знает, только вот не ради красоты, а чтобы быстрее подхватить рак легких, и без того почерневших и прогнивших в хлам. Стонем, мать ее, прожженная, он пожирает ее взглядом всю, цепенеет от восходящей агрессии и тянет какую-то крашеную куклу в кабинку туалета, дабы приглушить опасный коктейль чувств. Девчонка кажется ему пластмассовой, с глупым смехом и желанием безропотно подчиняться, поэтому Годфри ставит, кажется, Амалию на колени, а ее губы безоговорочно смыкаются на его члене. Бритва легко рассекает подушечку большого пальца, и кровь пробуется на вкус, оставаясь смазанным алым отпечатком на яремной вене куклы Амалии, которая забудется почти сразу, после скорого траха. Все они - одноразки, выветриваются из Романа почти мгновенно, только белые дорожки наркоты и отголоски односолодового виски остаются с ним навсегда. Тесная компания, не терпящая чужих. Ночь в Хемлок Гроув беззвездная, лунный диск почти что искусственный, неживой, льет холодный свет на сплетение улиц и закоулков. Стонем ловит абстинентный синдром на полпути к дому, срывает с ног кеды и босоногая шлепает по шершавому асфальту, цепляясь дрожащими пальцами за края развивающейся на ветру юбки. - Где обувь потеряла? - на перекрестке ее ловит, как по закону подлости, Годфри. Полупьяный и безбожно красивый высовывается в открытое окно, выдыхает сигаретный дым ей в лицо. - Выбросила в помойку. Стонем голодно вдыхает его никотиновые пары до першения, сверлит взглядом. Не смотреть не возможно - у Романа выразительные большие глаза, манят и поглощают, зовут ее в давно мертвый ад. - Садись, умалишенная, довезу. Роман старается следить за дорогой, а не за тем, как Стонем сидит на пассажирском сидении и поджимает под себя ноги. Она пахнет вишневой газировкой и бензином, она совсем дешевая и инородная в его раритетном автомобиле. На ее шее - пурпурные розы, оставленные хуй пойми кем, и Годфри это злит, потому что он хочет оставить на Стонем собственные метки, чтобы отравляли ее изнутри, чтобы клеймом жгли промозглые кости, обтянутые тонкой кожей. - Я ощущаю себя полным уродом. Не в плане внешности, конечно, - Годфри усмехается. - Я урод моральный, это течет в моих венах, могильное и разлагающееся, это расползается во мне, словно болото. Я не умею любить, только калечить. Все вокруг. Он тормозит на обочине, закуривает. Сигарета тлеет в подрагивающих пальцах, когда тень фонаря падает на его тонкие черты лица. Чертовски привлекательные. - Мной управляет тьма, которую, уверен на сто с лишним процентов, подарила мать. Я мазохист. Неуправляемый и конченый. Я урод. Его пальцы крутят ручную бритву, прижимают к виску, пока кровь дорожками не начинает течь из раны. Роману поебать, убежит ли Эффи сейчас от него с глухими криками и диким ужасом в глазах. Минут пять в салоне висит тишина, Эффи по-началу молчит, расцарапывая фарфоровые запястья, но потом решает заговорить. - Роман Годфри, ты - невзъебенный чистый секс на семейном троне. И твое одиночество не будет вечным... Найдешь, кто влюбится в твою душу или сдохнешь. У всего есть конец. Она склоняет голову в бок, подносит к лицу его руку с почти дотлевшей сигаретой и глубоко затягивается. Остатки помады пачкают фильтр. - Звучит обнадеживающе, Стонем. Она собирает алые капли с его виска, облизывает пальцы, пробуя. - Обращайся, сладкий. Безумие - их двойственный диагноз, с нервной социопатией, любовью к тому, что убивает. Сигареты, дохуя никотина в трахее многослойной накипью, алкоголь. Разноцветные таблетки, белый порошок и судорожный отходняк до новой дозы. То, что убивает - это Роман Годфри и Эффи Стонем. - Иногда мне кажется, что я неправильно родилась. То есть, вышла не оттуда. Я слышу не те слова. Людей, которых я должна любить, я ненавижу. А тех, кого должна ненавидеть... Стонем обрывается на полуслове, когда его губы резко впечатываются в ее полураскрытые, пошло вымазанные в ядовито-красный. Губы Годфри мягкие, с послевкусием алкоголя и сигарет, и Эффи Стонем это нравится. Она целует его с искалеченным отчаянием и тихим шипением, когда Роман неосторожен, прикусывает, оставляет сладковатую кровь Стонем на кончике языка. Их поцелуй отдает чистым сумасшествием, почти что приход после долбежки кокса, до расширенных зрачков и зашкаливающей импульсивности. - Все, что было сейчас - ничего незначащая хуйня. Спасибо, что подвез, - она выскальзывает из машины, когда у двоих сбившееся дыхание и припухшие губы. Годфри хочется вырвать ей позвоночник и вывернуть берцовые, бросить на асфальте выпотрошенную, как все жертвы варгульфа, которого они с Питером пытаются поймать. Уходит и улыбается, прижигая его сгнивший космос своими черными дырами. Стонем остается для него последним бокалом мартини на закате вечеринки умирающего мая - Годфри смотрит ей вслед, как и всегда. И ближе к себе не подпускать, как негласное правило - они больше не разговаривают, лишь пересекаются взглядами в школьных коридорах, уничтожают друг друга, пряча собственную гниль под реберной клеткой. В последний день умирающего мая Роман Годфри обретает баснословное наследство и самого себя: сущность упыря берет верх, тьма смыкается кольцом объятий на нем, принимает, как родного. Он теряет гораздо больше, чем имеет теперь - Лита умирает при родах, сукин сын Питер сваливает из города без единого объяснения. Больно,что кровь лавой выжигается по аорте, шипит и застывает кислотой. Годфри скулит на полу трейлера Руманчика и дробит костяшки в мясо, ведь остается один на один с собой. Потому что, блять, он не нужен никому. Потому что ебучая Элизабет Стонем, с улыбкой «ты никогда меня не знал и не узнаешь» тоже пропадает из его жизни, будто и не было. Девчонка - дешевое конфетти, перекати поле, сбегает в свой Бристоль, обрывая все связи. Оставляя запах бензина и вишневой газировки, которую Роман с удовольствием ей бы запихнул прямо с бутылкой в разорванное горло и выпил до дна. - В тебе не было ничего, Стонем. Вообще ничего. Ее поцелуи отдают свинцовыми пулями - Годфри хватило ума приставить к себе дуло и узнать. Ее бракованная пустота остается вогнанными в его сердце иглами.