Ты видишь, я у ног твоих

Знаете, я из тех людей, у которых день не задался с рождения. Хотя даже не так, он у меня не задался задолго до. То, что я родилась не в то время не в том месте – это полбеды. Я даже… как это назвать… зачалась? Мда, так себе слово. Короче! Все началось с того, что батенька мой начал закладывать за воротник еще до моего рождения. Закладывал знатно, до поросячьего визга. Интимной жизни с моей мамой в таком состоянии у него не могло быть чисто гипотетически. Но я у мамы в животе все-таки образовалась. Учитывая, что я вряд ли могла появиться от немытых рук или святого духа, вывод напрашивается неутешительный. И если папу это вообще мало заботило, ибо он уже давно кроме как с чертями и белочкой ни c кем не общался, то прочие родичи меня невзлюбили еще в зачаточном состоянии. На дворе стоял 1994 год. В мире не спокойно, на родине нет денег, нечего жрать, зато есть дерьмократия. У моей мамы уже был один ребенок, вечно бухой муж и две работы. Свекровь, моя, то бишь, бабуля, настоятельно рекомендует… ну, то есть как рекомендует… Гонит! Гонит мою маму делать аборт. Но маман отказывается, решает сохранить ребенка. И у меня через всю жизнь к ней остался только один, блять, вопрос: НАХУЯ?! Мама, нахуя?! Но, то было не мне решать… а жаль. К слову, именно в тот год появляется группа «Сплин». Совпадение? Хер там. Их деппрессуха, пропитавшая каждую строчку, становится, сука, лейтмотивом моей гребаной жизни. Итак, я родилась. Жила-была девочка. Сама виновата. Я – рыжая. Прямо натурального огненно-рыжего такого цвета и с веснушками. К чему я это? А у меня рыжих в семье нет и не было. А я рыжая. Родственники по линии папы в голос орут маме: «Нагуляла, тварь!». Единственный родственник со стороны мамы: бабушка, человек набожный до фанатизма, орет: «Ух, сатанинское отродье!». Да, она была твердо уверена, что рыжие волосы – метка дьявола. А потом она узнала, что внучку назвали Ева. Да, меня зовут Ева, как первую грешницу, если верить библии. Ну, так сказала моя бабушка… А я что? А я еще долго не могла понять, что не так, и за что же меня так не любят. Это потом старшая сестра с огромным наслаждением рассказала, что я, простите за прямоту, выблядок, что меня вообще тут быть не должно было, ну и все в таком духе. Старшая сестра меня тоже не любила. Не любила просто так, потому что в нашей семье не принято было любить в принципе. Мама горбатилась уже на трех работах, чтобы прокормить семью. Ей, после всего этого, не до детей, не до материнского инстинкта. Отец квасит, как сука, с бодуна лупит маму и меня с сестрой. Но это все потом. А в тот год я просто родилась. К пяти годам я уже была забитым, зашуганым ребенком, не желавшим появляться дома и старавшимся свалить оттуда при любой удобной возможности. Собственно, что меня там ждало? Трехкомнатная квартира. В одной комнате живет вечно пьяный отец и мама, которая сутками не бывает дома. Во второй – бабка и тетка, папины мать и сестра, которые или демонстративно не замечают меня или же всем своим видом дают понять, что я им крайне неприятна. Гораздо неприятнее, чем бомж дядя Толя, достопримечательность нашего подъезда, валявшийся под лестницей в луже собственного… того. И не только. Напомню, мне пять лет, я вообще не понимаю, чем так насолила родичам. Вот, а в третьей комнате мы с сестрой. С сестрой, которая старше меня на восемь лет, и которой просто нужно выместить на ком-то бессильную злобу и детскую обиду. То есть, перепадало мне не только от загулявшего батьки, но еще и от сестры. Тогда-то я и подружилась с НИМ. Да, да, именно так, большими буквами. Звали его Вадик. Худенький до прозрачности, бледный, крайне болезненный мальчик, объект насмешек сверстников, всегда державшийся особняком. Когда нам исполнилось по шесть, он обзавелся круглыми очками в толстой оправе, нотной папкой и скрипкой, что только прибавило поводов для насмешек и издевательств. Но это потом. А тогда мы, два изгоя, державшиеся в стороне от сверстников, как-то сошлись, сдружились. Типа, давай вместе выживать. Я уже точно не помню, с чего начался тот разговор в песочнице, но с тех пор мы стали не разлей вода. Его семья жила в одном с нами подъезде, только этажом выше. Вадик был из семьи интеллигенции. Мама и папа у него были какие-то хрен пойми инженеры-ученые-разработчики-физики-ядерщики… короче, не знаю, знаю только, что жутко умные. С ними жила и бабуля, учительница музыки, почтенная старица с шишкой седых волос на затылке, кутавшаяся в вязаную шаль и пекшая вкуснейшие пироги. Было странно то, что семья Вадика, знавшая, из каких низов его новая подруга, отнеслась ко мне с теплотой, сочувствием и пониманием. Тогда-то я и стала пропадать если не на улице, то в гостях у Вадика. Его бабуля, Ангелина Васильевна, все время порывалась накормить худющую меня. Я же, не избалованная домашней едой, хомячила за оби щеки. А глядя на меня хомячил и ее ненаглядный Вадюша, что приводило бабушку в экстаз. Для меня же было в новинку, что в семье могут быть столь теплые отношения. Папа обнимает маму и целует ее в висок, а она смущенно краснеет, отмахивается, смеется и говорит: «Петя, ну дети же смотрят!» Я такого отродясь не видела. Бабушка не ворчит на маму и папу, не упрекает их ни в чем, и до беспамятства любит внука. Ага, счаззз! Мои бабки, одна меня готова тапком прихлопнуть, как таракана, вторая – на костре инквизиции сжечь. А главное, здесь хорошо относились ко мне. Хотя знали, знали все о моей семье! Знали даже то, что мама меня нагуляла где-то на стороне, а все равно не осуждали. Ни маму, ни меня. Вадим стал моим первым настоящим другом. Позже появилась еще Ритка, но это позже. Сейчас был Вадька, его скрипка, и его семья, ставшая для меня роднее настоящей. Папа Вадима, дядя Петя принялся учить меня играть на гитаре. Тогда же у меня открылись способности к вокалу, только вот ни о каких музыкальных школах речи и быть не могло. Так и училась я музыке у дяди Пети и Ангелины Васильевны. Мне нравилось. Мы с Вадиком ходили в одну школу, и даже попали в один класс. Ходили за ручку под свист и извечное «тили-тили-тесто», сидели за одной партой, вместе делали уроки, потом он уходил в свою музыкалку, а я занималась с его родней на старой поюзанной жизнью гитаре дяди Пети и пела под аккомпанемент рояля Ангелины Васильевны. Бабушка Вадима пророчила мне большое будущее в музыкальной сфере, да вот не сложилось. Но она пророчила. У Вадьки в гостях я засиживалась допоздна. Мы строили домик из стульев и покрывал, натаскивали туда подушек, брали фонарик дяди Пети и рассказывали страшные истории. Или анекдоты. Или просто болтали ни о чем, валяясь на подушках. Его мама, тетя Ира, заплетала мои волосы в две косы, вплетая в них бантики из лент, и всегда говорила, что у меня очень красивые волосы. Однажды то же самое сказал Вадим. Я тогда протянула руку, спуталась пальцами в его вечно растрепанных, торчащих в разные стороны темных волосах, провела по ним рукой, растрепав еще сильнее, и сказала: - У тебя тоже… Нам было по восемь лет. На десятый день рождения Вадим подарил мне гитару. Настоящую, новую, лакированную гитару! Мою личную! Я рыдала, повиснув у него на шее. А потом, сидя на коленях в его комнате, в его объятиях, когда дома эту самую гитару разнесла в щепки моя сестра. - Да брось ты, ерунда! – говорил дядя Петя. – Тоже мне, нашла из-за чего убиваться! Он купил мне еще одну гитару. Но она осталась в комнате у Вадима, в целях сохранности. Но я знала, что гитара моя! - Ты, Ева, не переживай! – говорил мне Вадим во время наших очередных посиделок-полежалок в импровизированном шалаше. – Я тебя никогда не брошу! - Никогда-никогда? – неуверенно спросила я - Ну конечно! Мы ведь друзья! – с жаром заявил Вадик. Нам по одиннадцать, за окном метель, а в нашем шалаше до безумия тепло и уютно. Я помню, как тогда вспыхнули у меня щеки, и как я смущенно отвернулась. Как потом мы переплетали пальцы. Как он провожал меня до квартиры. Как мы долго стояли на площадке, и как я, наконец, сказала: - Все, иди уже, простынешь! Вадик обладал слабым здоровьем, а сейчас стоял в майке и домашних тапочках. Я помню, как он, словно решившись на что-то отчаянное, подошел вплотную и чмокнул меня в щеку. И как я смущенно хихикала. А потом… Я имела неосторожность разбудить отца. Бедолагу и так бодун мучил, а тут еще я. В общем, перепало мне тогда знатно, армейским ремнем с металлической пряжкой. Так сказать, бил на удачу, куда придется. Я все старалась закрыть лицо. Мать, помню, кричала, пыталась оттащить батю, за что тоже выхватила на орехи. А на следующее утро я подмешала ему в водку бабкино снотворное. Не много, она и не заметила пропажи. Кто ж знал… Следствия не было, вскрытия не было, экспертиз не было. Просто диагноз – допился. В тот вечер я снова рыдала у Вадьки на руках, сотрясаемая крупной дрожью и каялась ему во грехах. Он гладил меня по голове и говорил, что никому не расскажет, что эта тайна умрет с ним, что вообще батя мой и так скоро коньки бы двинул, я лишь немногим ускорила процесс, что я все равно его друг и что он меня все равно не бросит. Он никому не рассказал. Он даже не осуждал меня. Не бросил. Не отвернулся. А у матери очень скоро появился новый муж. Марк Сергеевич, мужчина преклонного возраста, бывший военный. Не красавиц, зато при деньгах. Мама, наконец, смогла ограничиться одной работой, Сергеевич выставил из квартиры лишних родственников моего отца, так что у меня появилась отдельная комната. В какой-то момент мне даже показалось, что теперь-то все наладится… Наивная. Марк Сергеевич оказался человеком своенравным, с характером. Он не применял к нам физического насилия, зато психологическим владел в совершенстве. Я уже не могла вот так беспрепятственно проводить время у Вадика, свобода передвижений моих была сильно ограничена. Дома быть во столько-то, есть во столько-то, спать во столько-то. Душ и туалет по расписанию. Не жизнь, а колония строгого режима. Рыпнуться никто не смел: мы – бесприданницы, а Марк Сергеевич нас содержит. На время пришлось забросить гитару и вокал, хотя и было безумно обидно. А потом Вадька стал лазать ко мне в окно по пожарной лестнице. - Ненормальный! – отчитывала я его. – Ну, сверзишься ведь однажды! - А мне плевать! Ты того стоишь! – говорил Вадим, сверкая глазами. - Дурак, - смущалась я и легонько толкала его в плечо. Он тогда уже носил линзы, а я терялась в его серых глазах и тихо пускала слюни на его нервные пальцы. От таких тайных свиданий кипела кровь, и зашкаливал адреналин. Сергеевич имел обыкновение входить без стука, когда ему вздумается. Такого понятия, как личное пространство, он вообще не знал, а замков в межкомнатных дверях не предусматривалось. Правда, такой привилегией пользовался только он, остальные должны были ходить на цыпочках. Слух и нервы обострялись до предела. Несколько раз мне даже приходилось прятать Вадика в шкаф. Господи, это ж был такой безумный стресс! А потом мы тихо давились нервным смехом, я выпроваживала гостя, в окно, разумеется, и засыпала с приятным ощущением тайны. Сестрица моя тогда уже предусмотрительно смылась из дома и затерялась в волнах взрослой жизни. То ли замуж вышла, то ли просто сошлась с кем-то… А может просто стала жить одна. Я не знаю, да и не интересно мне было. У меня были другие проблемы. Мне предстояли первые серьезные экзамены. Нам семнадцать, мы с Вадимом заканчиваем школу. Предстоят выпускные, потом вступительные и все в этом духе. Вадик замахнулся на физико-математический факультет МГУ, что означало его переезд в столицу. Я… понятия не имела, чего хочу. Ни на какой выпускной меня, разумеется, не отпустили. Однако в тот же вечер в мое окно постучали. Вадим приволок бутыль вина и пакет вкусняшек. Помню, как мы ладонями закрывали друг другу рты, сдерживая пьяное хихиканье. - Знаешь, я тебя заберу с собой в Москву! – заявил Вадим. – Нефиг тебе тут делать. - А как же мы там жить-то будем? Ты студент, я вообще не пойми кто… Мне ж столичных ниверситетов не потянуть. - Плевать. Как-нибудь сдюжим! Мой наивный романтик! В этом был весь Вадим. Простодушный, чистосердечный романтик, строивший грандиозные планы, не задумываясь о деталях. - Нужна я там тебе… - помню, тихо и смущенно буркнулая отводя взгляд. - Нужна, - внезапно отбросив напускную браваду и совершенно трезвым голосом произнес Вадим. Мы некоторое время просто смотрели друг на друга круглыми глазами, боясь дышать. Он протянул ко мне руку так, будто хотел погладить пугливого дикого зверька. Провел пальцами по щеке. Очертил контур губ. Коснулся их своими губами. Мягко, ненавязчиво, готовый в любой момент отстраниться и попросить прощения за вольность. Не понадобилось. Я чуть разомкнула губы, перехватывая поцелуй. Неловкий, неумелый, такой детский, но такой сладкий. Потом были невесомые касания губами к моему лицу: щеки, нос, лоб, веки… Жаркие объятия… Нервное, судорожное сдергивание одежды друг с друга. - Боишься? Мы валялись на моей кровати, Вадим нависал надо мной, обжигая дыханием шею. Я только мотнула головой, хотя сердце, похоже, планировало проломить ребра к чертям и свалить по тихой. - Хочешь? Он покрывал поцелуями мое уже обнаженное тело. Я часто и рвано дышала, скользила ладонями по его спине, губами судорожно ловила его пальцы. Я до этого никогда не задумывалась, хочу ли я чего-то подобного. Но сейчас все происходящее казалось правильным. Так и должно быть. Я не задумывалась, я просто отдавалась моменту. Было совсем не как в красивых фильмах. Это, сцука, жизнь. Вадим сосредоточенно сопел и, весь такой очаровательно лохматых, был похож на ежика. Было не то чтобы очень больно, но ощутимо неприятно. Удовольствие пришло не от процесса, а от осознания того, что все это действительно происходит со мной. От ощущения близости с именно этим человеком. Помню, вцепилась в него руками и ногами, как будто отберут! Может, чувствовала… Да вряд ли. А потом я, морщась, стирала с бедер и промежности следы нашей близости собственными трусами. И думала: «Надо постирать так, чтоб никто не спалил». - Извини. Больно было? Я глянула на своего любовника и улыбнулась. - Терпимо. Мне даже… понравилось, - смущенно отвела взгляд. Мы еще некоторое время валялись в полуодетом состоянии, обнявшись на смятых простынях, болтали о всяком. Я пропустила тот момент, когда в коридоре раздались шаги. А когда открылась дверь, мы подпрыгнули, как коты, в которых плеснули водой. В дверном проеме стоял Сергеевич. Стоял и смотрел на нас таким непередаваемым взглядом, что у меня сердце не то, что в пятки ушло, оно, кажется просто смоталось из организма, не оставив даже прощальной записки. Постоял так с минуту, потом тяжело и понимающе так вздохнул, мол, ну а что еще от тебя можно было ожидать? – и бросил, обратившись к Вадиму: - Вас, молодой человек, я попрошу покинуть помещение. Вадим бросил взгляд на моего отчима, потом на меня – я кивнула ему, прищурив глаза, типа, все нормально, иди – быстро похватал вещи и торопливо выбежал из комнаты. Мы с Сергеевичем еще некоторое время играли в гляделки. Он сверлил меня не сулящим ничего хорошего взглядом, я под этим взглядом сжималась в комок, боясь вдохнуть. Святые тапочки Джигурды, лучше бы наорал, или леща выписал, чем так смотреть! Потом развернулся и бросил через плечо: - Ты как твоя мать. Такая же проблядь. И ушел. Просто ушел, оставив меня сидеть, обняв себя за плечики, закусив губу едва не до крови и сотрясаясь мелкой дрожью. Тогда я не выдержала. Быстро оделась и выбежала из квартиры под возглас: - Домой можешь не возвращаться! Откуда столько смелости взялось? Я обернулась и прошипела отчиму в лицо: - Это вообще не ваш дом, а наш с мамой! А вы тут… Спазм сжал горло, постыдные слезы катились по щекам, а презрительный взгляд отчима добивал окончательно. Обиднее всего, что мама стояла рядом с ним и ничего не предпринимала. А отчим мог безнаказанно унижать меня с ее молчаливого согласия. - А я здесь все обустроил и обставил. Без меня на помойке бы жили. - Да лучше на помойке, чем с такой мразью, как ты! – выкрикнула я, давясь слезами. Он подошел и наотмашь ударил меня по лицу. Щеку обожгло словно крапивой, а рыдания сдерживать силы закончились. Я опустилась на грязный пол лестничной площадки, прижимая ладони к горящей щеке, и зарыдала уже в голос. - Иди в другое место выть, спать мешаешь, - последнее, что было сказано им в мою сторону. Я слышала, как мать тихо, почти беззвучно что-то говорит ему, на что получает ответ: - Ничего. Больше поплачет, меньше поссыт. И передо мной закрылась дверь родного дома. Я выбежала из подъезда и только тут поняла, что идти мне некуда. Присела на качели на детской площадке, обхватив себя руками и ежась от холода. Сидела я, однако, не долго, скоро подняла голову, услышав шаги. Ко мне бежал Вадим – в одной руке куртка, в другой – термос. - Я в окошко увидел, как ты на детскую площадку вышла, - запыхавшись, пояснил он, кутая меня в свою куртку, - Он тебя выгнал? - Я сама ушла! – я утерла сопли рукавом. - Я тут тебе чай принес! А то замерзнешь. Господи, как я была ему тогда благодарна! И как же я проклинаю себя за то, что произошло потом! Вадик отпаивал меня чаем, отвлекал разговорами ни о чем, а потом вдруг предложил: - А пойдем ко мне! Все теплее! Мы уже направились к дому, когда нас окликнули. - Э, голубки, че так поздно поворковать выползли? Вадик оглянулся, я медленно последовала его примеру, хотя и так знала, кто за нашими спинами. Леха Круглов по прозвищу Круглый, со своей бандой, местный криминальный элемент. Проше говоря, гопник. Он и раньше со своей шайкой задирал нас с Вадимом, да и не только нас, но задирал как-то вяло, нехотя, без огонька, так сказать. Сейчас же я прям пятой чакрой ощущала, что добром дело не кончится. Их было четверо, вместе с Круглым. Не так много как будто, но что мы могли против них? Хиляк-скрипач и девчонка. Круглый был явно навеселе. - Слышь, музыкантишка, - он сплюнул на песок и медленно стал приближаться, покручивая на пальцах увесистую металлическую цепь, - Ты можешь валить к маме с папой, тебе баиньки пора. А ты, рыжая, задержись. Ухмылка его не грозила мне ничем приятным. - Ребята, отстаньте от нас, а? – буркнул Вадик. Это стало первой его ошибкой. Честное слово, лучше бы он бросил меня в тот вечер. А, смотри ж ты, не бросил. Один из прихвостней Круглого весьма грубо толкнул парня на землю, сам Леха схватил меня, больно завернув назад руку. Вадик кинулся отстаивать честь дамы, а дальше все произошло слишком быстро. Меня отпихивают, завязывается короткая схватка, Санек, самый из них отбитый, выхватывает «бабочку»… Свой крик я слышала со стороны и даже не понимала, что кричу я. Мне казалось, просто воздух выходит из горла. А вопила я так, что во всем доме, как оказалось, было слышно. Я даже не уловила того момента, когда смылись эти ублюдки. Помню только, как орала не своим голосом, стоя на коленях на песке. Помню, как на карачках подползала к Вадику, как ревела белугой, зажимая ему колотую рану на животе. Помню, как умоляла не умирать. - Вадик, смотри на меня! Пожалуйста! Не закрывай глаза, слышишь, не закрывай! Не оставляй меня! А он улыбался мне! С дырой в пузе, сука, улыбался! Помню тот момент, когда серые глаза погасли. И как я снова орала, не понимая, что это я. Как валялась рядом, обхватив руками уже мертвое тело, рыдая навзрыд, и все повторяла: - Ты же обещал! Ты же обещал, что не бросишь! Как билась в истерике, когда меня от него оттаскивали. Как потом сидела в участке, впившись себе в плечи ногтями до крови, а мужик в форме допрашивал: что случилось, как, почему, кто виноват и что делать. Санька, к слову, тогда судили и даже отправили в места не столь отдаленные, меня еще несколько раз вызывали свидетелем, да только ни мне, ни Вадику, ни его семье легче не стало. Помню, как на коленях просила прощения у его семьи, а Ангелина Васильевна, упав на колени рядом со мной, обнимала меня, гладила по голове, и говорила: - Ну что ты, деточка! Ну не говори глупостей! Никто не виноват! Никто! Ну уж точно не ты! Потом мы рыдали вместе с ней, уткнувшись в плечи друг другу. На девять дней дядя Петя отдал мне гитару, ту самую, что хранилась у Вадика. - Ты только не бросай. У тебя талант. Ни о каких вступительных речи уже быть не могло, так что я устроилась на пол дня мыть полы в одной занюханной конторке. Платили так себе, но все при месте. А пару месяцев спустя Марк Сергеевич торжественно собрал чемоданы и смылся в туман. Ну, то есть не совсем в туман, конечно. Нашел особу моложе и привлекательнее мамы. Мама снова устраивается на вторую работу, а я сближаюсь с Риткой. Ритка – крашеная блондинка, стриженная под каре, с вечно отросшими корнями, причем они всегда отросшие на одном уровне, словно и не растут у нее волосы. При этом постоянно восхищается моими косами. - Ой, Евка! – с придыханием говорит Ритка, щупая мои косы. – Ой, повезло же! Такой цвет и от природы! Ни красить не надо, ни подкрашивать! Шикааарно! А густые-то какие! Ох, знала бы она, как меня за этот цвет родная бабка поносила… Кроме того Рита имела огромные карие на грани черных, словно бархатные глаза в обрамлении густых ресниц. Ритка работала в той же конторке, только должностью повыше. На вопрос, в чем же состоит ее работа, всегда отвечала: «В перекладывании бумажек. Ну, еще за фикусом следить, чтоб не засох». Фикус Иван Иванович, к слову, принадлежал самой Ритке, так что забота об Иваныче была исключительно ее инициативой, с основными обязанностями никак не связанными. Коллеги называли Ритку актрисой погорелого театра из-за ее манерности жестов и речи, томных взглядов и Шекспировских вздохов. - Рита, ну еб твою мать! – орал начальник, Сидор Кириллович, толстенький лысенький дяденька в круглых очечках. – Доверенность где? Ритка томно вздыхает, прикладывает руку к груди. - Ой, ну какая еще доверенность! Далее идет пятизначный номер и дата, от которой сея доверенность выдана, и все это сдобрено порцией отборного мата. Ритусик картинно возводит глаза к потолку. - Не знаю я! Не угнетайте меня бытом! - Я тебе, мля, деньги за что плачу! – закипает босс - За то, что я вообще все это терплю! – парирует Рита. – И не столь уж большие деньги вы мне платите. Как раз свою зарплату отрабатываю. Не нравится – увольте! Ее не увольняют. Дело в том, что конторка настолько занюханная, что чудом можно назвать уже то, что здесь вообще есть работники. И сколько бы Кириллыч не вопил, а терять конторку он не хотел. Потому и терпел Риту. И весь штат, который на нашу актрису насмотревшись, перестал босса в грош ставить. Уж и не знаю, как так получилось, что Ритка сошлась с простой уборщицей, но однажды она позвала меня в перерыве попить чай, мы разговорились, и стали, если не подругами, то хорошими приятельницами. Скоро я узнала, что прозвище «актриса» дано Ритке вообще-то не просто так, что она и правда всегда мечтала стать актрисой театра. Даже в школьных спектаклях играла. - А чего ж не стала? – резонно спросила я. Ритка только пожала плечами. - То же, что и ты. Сомневаюсь, что ты вот полы мыть всю жизнь мечтала! - У меня это… обстоятельства… - смутилась я. - Так и у меня обстоятельства, - заметила Ритка, затягиваясь тонкой ментоловой сигаретой. На перекуры Ритусик бегала часто, и от нее всегда пахло кофе и ментоловыми сигаретами. Хотя кофе она терпеть не могла, предпочитая зеленый чай с мятой. Как-то так пошло, что мы очень сблизились, Рита стала приглашать меня в гости. Дарили друг другу милые пустячки на разного рода праздники. Звать Ритку к себе я как-то стремалась, тем более что к нам вернулась блудная сестра и дочь. Как оказалось, замужем систер не была, так, жила с одним хреном с горы, да вот не сложилась. Вернулась в родное гнездышко. А тут весьма кстати свалил Марк Сергеевич. Так и зажили мы втроем. Однажды мы с Ритусиком, перебравши с алкоголем, сильно разоткровенничались, и вот что выяснилось. Маргарита оказалась всего на пару лет старше меня, и даже предпринимала попытки поступить в театральное училище нашего города. Предпринимала очень успешно, проучилась до второго курса, а потом случилась у нее болшая лубофф. Одногруппник, парень с копной длинных каштановых волос и огромными зелеными глазами! Плодом их короткой, но яркой любви были утренняя тошнота, задержка и две полоски на забугорной палочке. Будущего папашу перспективы не обрадовали, и он быстро ретировался, сказав Рите, что вообще не готов к серьезным отношениям. Понимая, что ребенка ей не вытянуть, Рита решилась на аборт. После этого бросила училище на фоне пережитого стресса, и вот теперь перебирает бумажки. За такую откровенность я рассказала ей про Вадима, его бабушку Ангелину Васильевну и ее пророчества, про гитару, а когда меня понесло, то и про отчима, пьющего батю и то, как не любили меня родичи… В общем, уже скоро мы, как две дуры, обнявшись, ревели белугой. - Слушай! – Ритка перестала икать и утерла глаза скатертью. – А давай снова в театралку поступать? Там отделение есть и для таких, как ты. Ну, для певунов! Или даже не так! Поехали в Москву! Я – в Щукинское, Ты – в Гнесенку! - В хуесенку! Как мы там жить-то будем, в той Москве! - Да как все живут, так и мы жить будем! Спорили мы с Риткой еще долго, но, в конце концов, решили, что нельзя просто так нам отступать от своей мечты. Аппетиты, правда, пришлось умерить, так что уже следующим летом Ивлева Ева Артемьевна восемнадцати лет и Смородина Маргарита Геннадьевна двадцати лет были зачислены на первый курс местной шарашки, что именовалась театральным училищем. Мама и сестра, конечно, моего выбора не одобрили, но тут я настояла на своем. Учеба шла полным ходом, мне все это безумно нравилось. Встретившая меня однажды на выходе из подъезда Ангелина Васильевна сказала, что безумно гордится мной, и что я сделала правильный шаг. Она, к слову, сильно сдала после потери любимого и единственного внучка. Ходила серая и прозрачная, как тень отца Гамлета, с темными кругами под глазами, какая-то пустая. Родители его выглядели не лучше, а я боялась им в глаза смотреть. Хоть они и не винили ни в чем меня, я сама не могла избавиться от мысли, что останься я той ночью дома, или утащи Вадима с детской площадки раньше, все бы было иначе. Мы с Риткой одновременно сменили работу, устроившись официантками в местной кофейне. Работа сучья, зато график хорошо совмещался с учебой, да и платили прилично. Однажды у нас изволила испить кофею компания не очень трезвых «папиков», один из которых почему-то решил, что мечта всей моей жизни – прыгнуть в койку к пьяной, толстой, потной чепухе. Я же была иного мнения, а кроме того жутко уставшей. Он ущипнул меня за попец, я огрела его по лысине подносом. Дальше был Садом. Папик орал что-то про «засужу», заламывая мне руку, начальство обещало самые грозные расправы над провинившейся мной, лишь бы клиент остался доволен, и среди всего этого ада на меня снизошел по истине ангельский голос: - Девушку отпустите, она все делала правильно. Прифигел папик, прифигело начальстно, но больше всех прифигела я. А к нам с самым серьезным видом пробирался сквозь толпу молодой человек. Четкий профель, светлые волосы, сложенные в замысловатую прическу и василькового цвета глаза, белая рубашка с рукавами, закатанными до локтей и черные строгие брюки. - Между прочим, за ваш поступок, - мой ангел обращался к папику, - девушка имеет право подать на вас в суд, а я охотно возьмусь за защиту ее прав! - Да ты вообще кто такой? – нагло вопрошает папик. На свет появляется удостоверение в красной корочке, и папик заметно сдувается, бубнит что-то невнятное, просит счет, расплачивается и рисует сквознячок. - С-спасибо… - заикаясь, бубню я, краснея и боясь поднять глаза на парня. - Это мой долг, - произносит мой рыцарь. После смены, когда я вышла из кофейни, меня окликнул уже знакомый мне голос. Да-да, это был тот самый мой ангел. Как оказалось, звали его Игорем и он был практикующим адвокатом. А, кроме того, с его слов, стрела амура пронзила его сердце при виде столь дивной красы. Я залилась краской от шеи до корней волос. Так начался наш не очень бурный, то трогательно-нежный роман. Игорь был со мной ласков и мил, вел себя, как истинный джентльмен. Я даже решилась однажды познакомить его со своей семьей. Семья осталась знакомством довольна, Игорек стал заглядывать чаще. Я, наконец, ощутила себя счастливой и позволила себе расслабиться. На носу маячили ГОСы, и тут Ритка поставила меня в известность, что ей предложили работу, что она понравилась одному влиятельному человеку (понравилась в смысле таланта, влиятельный человек был женского пола), и что путь ее ляжет в один из достаточно крупных городов нашей необъятной родины. Не Москва, конечно, но тоже выше ожидаемого. - Евушка, поехали со мной! – упрашивала подруга, держа мою ладонь. – Ну, поехали, солнце! - Да брось ты, что я там делать буду. Да, кроме того, у меня тут Игорек… - Игорька своего с собой бери! – не унималась Ритка. – Он же у тебя гений юриспруденции, его везде с руками оторвут! Найдет он работу! Я обещала Ритке поговорить с Игорем. Парень почесал затылок. - Слушай, малыш, я подумаю над этим. Обещаю, очень серьезно подумаю. Только у меня тут командировка нарисовалась, надо ехать. Но я скоро вернусь, и мы все обсудим, хорошо? Втроем, ты, я и твоя Ритка. На том и порешили. Игорь улетел во Владивосток, я осталась сидеть за учебниками. Но сдать ГОСы мне было не суждено. И дело не в том, что я плохо подготовилась. Мама последнее время чувствовала себя все хуже. Я уже давно уговаривала ее сходить к врачу, но все было тщетно. До определенного момента. Мама почти совсем потеряла аппетит, стала болезненно бледной, ее постоянно тошнило. Я уже не выдерживаю и, взяв маму за шкирку, тащу ее к терапевту. Терапевт выписывает направления ко всем возможным врачам. Кучи анализов. Направление к онкологу. И диагноз: рак. Четвертая стадия, опухоль неоперабельна, метастазы… и много других страшных слов. Я некоторое время находилась в прострации, потом меня прорвало! Меня кидало из крайности в крайность, я то на коленях молила врача сделать хоть что-то, то угрожала, то обещала заплатить любые деньги, и все это не выходя из кабинета ни разу. Врач как можно тактичнее пытался мне объяснить, что сделать ничего не может, что ему очень жаль, что он выпишет рецепты на обезболивающие препараты… Потом меня пытались вытолкать из кабинета. Потом врач орал на меня, махал перед носом рентгеновскими снимками, в которых я не понимала ничего. Кончилось тем, что мне налили в пробирку медицинского спирта, а после врач долго мне объяснял, что такое метастазы, что такое «четверка» и много чего еще… Я бросаю училище перед самыми экзаменами, устраиваюсь на вторую работу, ибо нужно больше денег на лекарства для мамы. Я почти перестала спать ночами – маме становилось все хуже, она совсем слегла, ее мучили жуткие боли. Я научилась ставить уколы внутривенно. Тогда-то я и подсела на эти мультики. Японская анимация… как их… аниме. Мульт про пацана, заключившего сделку с демоном, и потом такой: убирай, стирай, принеси, подай, делай то, делай это. Тогда я еще подумала, что мне бы не помешал сейчас такой вот… да, его звали Себастьян, и знак у него на руке был тот же, что позже я увидела у неожиданного моего нового знакомого. Но это потом, а тогда я сидела перед экраном ноутбука, мозг мой был устало туп, и я ощущала себя одинокой и всеми брошенной. Систер, узнав о болезни матери, снова слиняла. Ничего не объясняя, просто взяла и свалила. Игорь все не возвращался из Владивостока, связи с ним не было. Ритка сказала, что откажется от предложения и останется помогать мне. - Совсем плохая?! – возмутилась я. – Вот только попробуй! Езжай, покоряй театры, это же твоя мечта! Мы препирались долго, несколько недель. Последним моим аргументом было: - Если не поедешь, ты мне больше не подруга! Ритка похлопала глазами, но сдалась, пообещав держать со мной связь по скайпу. Она не обманула. Стабильно раз в три дня у нас были созвоны. Она интересовалась моей жизнью, рассказывала о своих новостях, интересовалась, может ли чем помочь. Пару раз даже высылала денег на лекарства, причем высылала «без-боз-безд-но, то есть дадом!» Я начала курить, правда не ментоловые, как Ритка, а какие-то ягодные. С кнопкой, после раскусывания которой сигарета приобретала вкус ягодной жвачки. Стояла ночами на балконе, прислонившись затылком к стене, втягивала и выпускала ядовитый дым, смежив веки, из-под которых по щекам струились слезы… Как же я устала… Но времени на жаления себя не было, так что приходилось спешно брать себя в руки и снова идти на борьбу. Однажды вечером мама позвала меня. - Что, мам? – я заглянула в комнату Мама выглядела более-менее вменяемо, значит не обезболить нужно. - Воды? – продолжила я Мама отрицательно качнула головой и похлопала по краю кровати, призывая меня сесть. Я присела рядом и взяла ее руку. Мама попыталась сжать мою ладонь, но получилось так себе: она была совершенно обессилена. Такая худая, что под кожей просматривалась каждая косточка, такая бледная, с жуткими тенями под глазами. Вид умирающей матери вызывал у меня чувство жалости пополам с отчаянием. Некоторое время мы молчали, потом мама тихо произнесла: - Плохой я была матерью… - Ну, ты чего, мам?! Нормальной ты матерью была! Ты же все для нас делала! – с жаром принялась я убеждать маму. Знаете, бывает такая черта, стоя у которой забываешь все обиды. Все прощаешь, все отпускаешь. - Да ладно, что ж я, не понимаю… Ты уж прости меня, котенок… Я захлюпала носом, опустилась маме на грудь. - Прощаю, - шептала я сквозь слезы, - Я тебя прощаю, мама! Я на тебя зла не держу! - Это хорошо, - сказала мама, гладя меня по спине, - Ты, малыш, завтра сходи к нотариусу, разузнай, может ли он на дом прийти. Завещание хочу составить. Пусть квартира тебе достанется. А ты уж делай, что хочешь после. Я пообещала маме все сделать. Этой ночью ей было особенно плохо. Я несколько раз вставала, чтобы поставить ей укол. Уже под утро я задремала за ноутбуком под очередную серию аниме. А пару часов спустя нашла маму мертвой. Я вызвала скорую, попыталась связаться с сестрой. Мне как минимум нужна была помощь в организации похорон и всего прочего. Сестра на связь не вышла. Игорь тоже. Я чувствовала всеми брошенной и беспомощной. Больше всего на свете мне хотелось забиться в угол и плакать, плакать, плакать. И чтобы потом кто-нибудь подошел, обнял, успокоил, вытер слезы и сказал: - Не надо плакать! Я все сделаю, все решу. Никто не пришел, не обнял, не сказал. Похороны, поминки, девять дней. Сестра не явилась ни разу. Зато заявилась позже с претензиями на наследство. - Как скажешь. Завещание мама не успела составить, так что делим все пополам, - устало ответила я, угощая сестру чаем и затягиваясь сигаретой. - Ты не поняла, милочка, - она постучала манекюренным ноготком по кружке, - Я с тобой ничего делить не намерена. Ты сгребаешь манатки и выметаешься! Тебя в подоле маманя принесла, тебе вообще тут не место! - А ты не прихуела, систер? – вопросила я. – Я значит, за матерью ухаживаю, я карячусь, деньги зарабатываю на лекарства, я ночей не сплю, а теперь я – выметайся? Нет уж, дорогая, так дело не пойдет! - Тогда встретимся в суде! На сим разговор был закончен. Мне осталось только вдохнуть поглубже и пережить еще одно испытание. Сначала я пыталась связаться с Игорем, но все тщетно. Тогда я наняла адвоката, благо деньги позволяли. Дело, как он сказал, яйца выеденного не стоило, решим все быстро. Но я могу претендовать только на половину имущества. Я была не против. По большому счету, я просто хотела, чтобы все это скорее закончилось. Итак, домой я вернулась очень обнадеженной, оставалось только дождаться судебного заседания. И я его дождалась. Адвокатом моей сестры был Игорь. И у него было завещание моей мамы, по которому все ее имущество переходило моей сестре. Разумеется, оно было поддельным. Это понимала я, это понимал мой адвокат. - Мы ходатайствуем о проведении экспертизы… - начал он. Да… это было самым логичным. Экспертиза могла бы доказать, что завещание липовое, у меня были деньги на ее проведение, но… - Не надо, - я не дала юристу договорить, - Не надо никаких экспертиз, - я смотрела себе под ноги, потом подняла глаза на судью, - Ваша честь, я… я отказываюсь от иска. Юрист был в шоке, сестра ликовала. Вы спросите, почему же я все бросила в полушаге от победы? А я скажу. Я устала. Я смертельно устала. Стальной стержень внутри меня хрупко сломался в тот момент, когда я увидела Игоря с моей сестрой. Я не хотела ничего выяснять, я не хотела слушать объяснения, я не хотела больше ничего… Я не хотела больше бороться. Я сломалась. Сильная Ева сломалась и не могла больше вести борьбу, которая длилась уже двадцать четыре без малого года. Поэтому я просто выплатила неустойку адвокату и бросила все. - Малыш, пойми, ничего личного, - улыбался мне Игорь. Ага, конечно. Тут только идиот не поймет, что ты трахаешь мою дорогую сестру. Сестра любезно дала мне неделю на то, чтобы освободить квартиру. В тот вечер я взяла с собой ноутбук и поселилась в ближайшем хостеле, не забыв отдать ключи. Мне же должна была позвонить Ритка. - Так, ну это уже ни в какие ворота! – возмущалась подруга, услышав мой рассказ. Разумеется, я умолчала о том, что просто сдалась. – Так, я сегодня же вылетаю, мы с тобой все решим! - Рит, не надо! – мне стоило огромных усилий держать лицо. – Я настояла на проведении экспертизы, завещание-то сто пудов «липа»! Ритка задумалась, потом подозрительно спросила: - Точно справишься? Что-то, мать, я чую недоброе. - Да норм все будет! Где наша не пропадала! А как все устаканится, я сама к тебе в гости наведаюсь! На том и порешили. А я, бросив ноут в том же хостеле, отправилась в бар. Там я очень долго и методично напивалась, мешая алкоголь в самых невообразимых сочетаниях, так что с середины ночи почти ничего не помню. Помню, что ко мне подсел какой-то тип, мы о чем-то беседовали, потом вместе из бара ушли. Утром я проснулась в номере отеля, совсем одна. Куда делся мой ночной гость, я была не в курсе, да и не интересно мне это было. Прихватив нож, я покинула отель. На улице, как по заказу, лило как из ведра. Я долго бродила по улицам, роняя слезы и напевая «Монсегюрский романс». Не понимаю, почему самоубийц называют слабыми? Мне, чтобы на такое решиться, понадобились немалые силы! Несколько раз я подносила нож к руке, надавливала на кожу, снова отнимала, плакала, порывалась этот нож выбросить. В конце концов, прокрутив всю свою жизнь, все же решилась и располосовала вену от локтевого сгиба до запястья, прикрыла кровоточащую руку рукавом куртки и пошла дальше, напевая все тот же «Монсегюрский романс», до тех пор, пока не обессилела. Последнее, что я помню – падение на мокрый асфальт. Потом темнота. Я пришла в себя в ванной, на руках того самого, кто представился демоном несколькими часами позже. Очнулась я так резко, будто меня вырвали из забытия. - Тихо, тихо, тихо! Все, молодец девочка! – незнакомец гладил меня по щеке. – Дыши, дыши. Слышишь меня? Я только ошарашено кивнула, глядя на него широко распахнутыми глазами. - Видишь меня? – продолжал мужчина. Снова киваю. А он выглядит обеспокоенным. - Понимаешь, что я говорю? После моего очередного кивка он заметно успокаивается. Даже улыбается мне тепло. - Хорошо! – кладет руку мне на лоб. – А теперь спи. И я отключаюсь. Просыпаюсь уже на диване, в его рубашке, с перевязанной рукой, сухостью во рту и тошнотой. И вот теперь я лежу, смотрю в потолок и осознаю весь пиздец ситуации. Через всю жизнь меня преследовала огромная жопа, и закончилось все тем, что я продала душу демону. Поздравляю, Ева! Ты, как всегда в своем репертуаре! Как я поняла, просто так сдохнуть это явление природы мне не даст… Тогда остается только один вопрос: как жить дальше?