Белые пионы

— Этот текст хуйня ебаная. Олег устало трёт сонные глаза, в глубине души понимая, что Рома прав, и рифма действительно слабовата, а над некоторыми словами стоило бы посидеть чуть дольше, но заёбанность от беспрерывной работы так и норовит вылиться в вспышку гнева. Состояние Савченко уже давно характеризовалось, как "не трогайте меня или вам пизда". Свалились одновременно и запись альбома, и болезнь матери, и абсолютно нелепейшая ссора с сестрой, затянувшаяся на два месяца, и охладевшие отношения с парой друзей, которые уже перешли в разряд хороших знакомых. От монотонности некоторых действий хотелось выть, а еще больше хотелось здорового полноценного сна. На диване с плотной поверхностью, чтобы позвоночник наконец принял ровное положение, с прохладной свежей простынёй, которую все чаще было попросту лень постелить, и с напускным недовольством Сащеко: "Не вертись, блять, дай поспать уже", вслед за которым тонкая, но достаточно сильная рука укладывалась поперёк олеговой груди. Вот только последнее время ничего из этого не происходило: Савченко засыпал на миниатюрном подобии диванчика в студии, услужливо предложенным Ромой, так как последний спал сидя на стуле, перегнувшись так, что корпус лежал на коленях, и вообще было непонятно, как человек способен в такой позе видеть сны. А если им удавалось лечь вместе, то засыпали моментально и вскакивали через пару часов, потому что работа не ждёт. Разбитое состояние сказывалось на обоих, но оба терпели и пытались держаться на одной волне: если вдруг Олег вспылит, откровенно провоцируя ссору, Рома всеми способами её возможное развитие подавляет, точно так же, как Савченко игнорировал самый отборный поток бранной речи Англичанина, которая могла вылиться на его несчастную голову. Вдвоём они были сдерживающей силой друг друга, дополняли один одного. Яркие эмоции, резкие жесты и неумолкающий рот Олега создавали явно заметный контраст сдержанной улыбке и флегматичным движениям немногословного Ромы. Один смягчал излишне грубые комментарии другого, второй усмирял чересчур пылкие высказывания первого. Но сегодня оба нуждались в всплеске чувств так сильно, что утихомирить свой гнев не вышло. — Тебе всё хуйня, блять, а сам-то что сделал? Олег вскакивает со стула, угрожающее подходя к напарнику. В ответ лишь хмурый оскал, а через секунду Рома медленно встает со своего места, возвышаясь над Савченко. Да, разница в росте может и небольшая, но в гнетущей обстановке ощущается очень остро. — Больше твоего сделал, недоумок, уж хотя бы не пишу такие тупые тексты, что даже малолетки не схавают. Олегу не обидно и не больно, эти слова не ранят его, а вызывают весьма обоснованную ярость, кулаки непроизвольно сжимаются. — Ну, давай, закати истерику, как недотраханная сучка, — вызывающе смеётся Англичанин, краем глаза замечая, приготовленную для удара руку. Вспоминает, как еще пару лет назад, Олеги в такой ситуации действительно бил его, несильно, но отчаянно, осознавая, что Рома сильнее и выше, и сдачу может дать такую, что рёбра придется пересчитывать. И ведь всё равно рассекал ему скулу, замирая в ожидании ответного удара, вот только за это Сащеко ему даже и пощёчину не отвешивал, потому что понимал: сам довёл. И сейчас он смотрит на Савченко, отмечая, что тот стал в разы крепче, вены вздувались на его накаченных руках, и явно просто ссадиной на щеке не отделаться. Вот только Олег не бьёт, отходит от парня, раздраженно сгребает листы с текстами и выходит из комнаты.

***

Наутро Рома понимает, что ему объявили бойкот, но не тот показушный, как бывал раньше, когда Олег его нарочно игнорировал, глупо подъёбывал, захлопывал дверь в комнату перед носом, прятал джойстик от приставки, отправлял спать на диван в гостиной, а сам просто валялся в их комнате, бездарно маясь всякой ерундой, отказываясь от любых приглашений и сбрасывая звонки. Этот же бойкот был совершенно другим: Олег продолжал с ним разговаривать, вот только интонации были холодными и отстранёнными, избегал даже случайных прикосновений, а когда их руки соприкоснулись, дёрнул своею так, словно вляпался во что-то очень отвратительное. Он предоставил возможность Англичанину спать на общей кровати, но ночевать оставался в студии. Спустя неделю Олег приносит три варианта текста той самой песни, молча протягивает Роме и садится напротив, скучающе наблюдая за реакцией. Пробегая глазами по строкам, Сащеко понимает, что буквы начинают прыгать по листам, не давая уследить за ними из-за дрожи в руках. Все три версии наполнены такой безнадежностью, тоской и какой-то щемящей нежностью, и каждая отличается одна от другой с невообразимо подобранными отсылками. Рома украдкой глядит на парня, что сидит в метре от него, а словно так далеко из-за той дурацкой ссоры, а тот рассматривает собственные руки, совсем не интересуясь происходящим. Он выглядит еще хуже, чем те семь дней назад: синяки под глазами приняли устоявшийся фиолетовый оттенок, измученная спина совсем сгорбилась, и его явно клонит в сон. — Еб твою мать, — только и произносит, откладывая в сторону исписанные листы, — тебе нужно поспать, ты так себя изведёшь. — Ну и похуй. — Олеж, — зовет настойчиво, — пожалуйста. Я скоро вернусь. Савченко устало смотрит, как тот обувается и выбегает на лестничную клетку, а затем сам плетется в комнату и падает на диван, тут же засыпая. Рома быстрыми шагами пересекает двор и идет к соседской клумбе, где недавно распустились белые пионы. Столько мыслей роится в его голове, столько всего хочется сказать Олегу, но он совершенно не знает, как это все выразить словами. Олег уже давно не маленький мальчик, и Рома так сильно им гордится. Так, как гордятся лучшими друзьями, как гордятся младшими братьями, как гордятся возлюбленными, с которыми в долгих отношениях. Англичанин аккуратно подрезает перочинным ножиком стебли цветов, озираясь вокруг, благо уже поздний вечер. Он уже предвкушает завтрашние причитания местных бабулек о варварах и пропащем молодом поколении, но сейчас не это его заботит. Три крупных бутона покоятся у него в руках, и Рома надеется, что Савченко поймет все правильно: что каждый пион за каждый вариант текста, ради которого Олег вывернул свою душу наизнанку, наплевав на физическую изнеможенность, что белый цвет как символ его, Ромы, признания своего поражения над силой духа Олеги. Сащеко не помнит, когда последний раз кто-то из них дарил другому цветы, но сейчас он просто неспособен правильно передать свои чувства через речь, он практически ощущает, как болезненно сжимается его сердце от осознания того, что для трека пойдет лишь одна версия песни, а две других останутся черновыми вариантами где-то в пыльном ящике. Вернувшись в квартиру, он ставит бутоны в вазу и направляется в комнату. Забирается под одеяло, прижавшись к парню, стараясь не потревожить такой необходимый сон, обхватывает поперек грудной клетки и не замечает, как сон обволакивает его.

***

— Ро-о-омка, ебаный ты в рот, я и забыл, что ты у нас романтик, — бодрый возглас Олега раздается с кухни, пока Сащеко не без усилия выползает с нагретой постели. — Ради тебя кусты больше обрывать не буду, — щурится в ответ. — Слушай, может сходим куда отвлечься, а? Иначе совсем себя с этой работой угробим, — Савченко гремит чашками, наливая кофе. — Достань молоко. В ответ лишь тишина. Понимая, что и вопрос, и просьба проигнорированы, Олег удивлённо оборачивается к задумчиво застывшему Роману. Тот переводит на него взгляд и максимально членораздельно произносит: — Я горжусь тобой. Олег сдавленно выдыхает. — Ну, не хочешь молоко подавать, так и скажи, — по привычке переводит в шутку. — Больше, чем кем-либо ещё в этой сраной жизни, — договаривает Англичанин, и только после этих слов отводит глаза и идёт к холодильнику за бутылкой молока. В ту же секунду его спину обвивают тёплые крепкие руки, а влажные губы оставляют поцелуи на лопатках. — Дурак ты, Сащеко, ду-рак.