no way

Ты цепляешься за того, кому на тебя плевать. Это не круто, братан. «Я знаю», — думает Назар. У твоего личного Бога джинсы от левайс, реплика нью бэлэнс (то ли нью байота, то ли ещё что-то — какая разница?) и футболка из магазина всё по три бакса. Ну, из того, где он купил себе душу. Поддержанную, вообще-то, такую и выбросить не жалко. Только толку от этой покупки нет. Назар думает — «ну и пиздец». Он, кстати прав. Потому что Илья — это пиздец. Это смесь двух сильных кислот. Это испорченные рамки нормальности, хуёвый характер и хуёвое всё. Могло быть и хуже, конечно. Илья — это не смертельно. Это просто эфемерное подобие человека, в котором говна больше, чем нужно. По шкале количество — процент количество превышает максимум. Ну, бывает. Ничего. Пройдёт. Всё проходит. И это тоже пройдёт. А может не пройдёт. Ты этого, конечно, не заслужил, но. Назар понимает, что не заслужил. Он вообще слишком понимающий. Слишком эмоционально-зависимый. И просто слишком. Илья обнимает со спины — его худые руки обхватывают чужое нагое тело, оставляя после себя холод. С Ильей не тепло. С Ильёй никак. Вот смотришь ты на него и видишь плохую копию чего-то шедеврального. Тебе не нравится, потому что это не оригинал, но ты продолжаешь смотреть. Вот так и с Назаром. Ему не нравится, но он продолжает. Он хочет продолжить. Илья высокий, худощавый, костлявый до жути — Назар оставляет на ключицах засосы просто как знак принадлежности. У Ильи кожа светлая, и это смотрится красиво. Эстетично. По-особенному чарующе. /но Назару до сих пор никак/. Илья смеётся фальшиво, местами его смех бъёт по ушам скрипом ногтей одногруппниц о доску. Противный такой звук, раздражающий. Но Назар его слушает. Илья улыбаться умеет, но выходит криво и неправдоподобно. Илью нельзя назвать красивым — ни снаружи, ни внутри. Илью можно с трудом дотянуть на «ну, хули, на вписку пойдёт», но Назар вообще не понимает, что в нём нашёл. «Он шутит неплохо», — вяло отмахивается Назар. Типо это его не ебёт. Типо ему похуй. Дада, смотрите, ему похуй. И когда пьяный Илья в три часа ночи звонит ему и говорит о том, что жизнь — это хуйня, всё так же похуй. Даже несмотря на то, что Назар приезжает менее, чем за полчаса. Назар думает, что это пройдёт. Как плохая привычка, как лёгкая привязанность, как маленький баг в системе. Но это не проходит. Назару по-прежнему никак. И когда Илья уйдёт, его не будет полоскать лезвим изнутри. Ему будет никак, просто потому что сам Илья — это никак. /просто потому что кто-то пиздабол/.

***

Вышей себе на внутренней стороне век — «мне на всё похуй, отъебись». Ври самому себе больше, чем окружающим. Думай, что поступаешь как можно более правильно, потому что иначе утонешь в своих же ошибках. Делай хоть что-то, чтобы чувствовать жизнь — мне страшно, когда ты равнодушный сгусток энергии, отдающейся болью в спинных позвонках. Назар стучит в дверь. Назар волнуется. Назару не может быть похуй, потому что это Илья. Тот самый, с которым никак, никогда не грусти и не влюбляйся, ведь ему может стать скучно. Илья открывает не сразу, через пять звонков в дверь и нескольких десятков ударов собственного сердца в грудной клетке. На нём домашние растянутые штаны, футболка, кажущаяся слишком широкой для худого парня и взгляд голодной псины, которую сколько не корми, никогда не наесться. Ну, таких ещё любят убивать. Ну, весело потому что. /убить Илью не кажется чем-то весёлым/. — Нахуя приехал? — у него голос хрипит и срывается на созвучии согласных — Назару думается, что Илья безбожно пьян, и от этого становится немного смешно. Смотри — этот Илья что-то ещё чувствует, раз пьёт поздно ночью в одиночку. — Ты попросил. — Я не… — он ёжится, отходит от двери чуть дальше, пытаясь обнять себя руками. С подъезда тянет сквозняком и холодом февраля, но Назар не чувствует этого. Если бы у него спросили, что он чувствует, он бы ответил «ничего»… и соврал. — Блять, я не просил тебя приезжать. Иди нахуй, Назар. «Неуходинеуходинеуходи» — Илья пьян, и ему одиноко. Ему кажется, что Назар, в принципе, не худшая компания и что с ним можно поговорить о еблохуйности этого бытия, но говорить они не будут, конечно. Между ними — метр расстояния, сквозняк холодного подъезда и небольшая иллюзорная ограда с позолоченной краской, что давно потеряла свой цвет. Между ними — десяток недосказанных слов, сотни потухших эмоций и тысячи смайликов в вк, как проявление хоть чего-то, кроме равнодушия. Назар всегда считал, что проблема лишь в Илье. На самом деле проблема в них обоих. Просто Назар не умеет определять тонкие грани «я шучу аморально и мне похуй» и «мне просто хуево, блять»; просто Илья не собирается его учить или как-либо помогать — не то чтобы недоверие, скорее уверенность в ненужности информации. Они оба — мудаки. Назар чуть меньше, конечно, но это мало чего меняет. — Я не уйду, — Назар улыбается кончиками губ, наклоняет голову и почему-то думает, что Илья прекрасен. Его тощий, тонкий, худой Илья так резко становится прекрасным, что Назар даже не успевает заметить эту перемену. Кажется, он не знает, что дальше говорить, как и не знает сам Илья, замолкая и смотря прямо в лицо, глаза в глаза. И в этот момент кое-что меняется. Нет, галактики не смещаются, планеты не выстраиваются в какой-либо ряд, а солнце не прекращает светить. Просто вот здесь на маленьком клочке Земли в холодном подъезде с отвратительно-бездарными граффити Назар понимает, что чувствует. Что вот он — Илья. Вот его боль. Вот всё самое дерьмовое, что есть в нём. Разбирайся в этом сам, мальчик. Илья отходит, открывает пошире дверь и пропускает в тёплую квартиру, ежась. Назар проходит внутрь, снимает обувь, поворачивается под звук щелчка замка и обнимает Илью за плечи, прижимая к себе и упираясь подбородком в костлявое плечо. Это не любовь. Это нечто между привязанностью и влюбленностью. Это… тепло. Илья, он, тёплый. И Назар не хочет ничего упускать. Не сейчас.