Солнечное сплетение

Ричи сходит на полевую ромашку. Своенравная, свободная, по-простому идеальная ромашка так же идеально складывалась в единый пазл с кудрявой макушкой. Эдди сладко ведёт носом, вдыхает, а запах дурманит. У Ричи голова забита пустыми мыслями, он сидит в поле, а солнце слепит тёмные глаза — омуты — и Эдди тонет в них. Свежая после дождевая трава красит брюки, а воздух нарочито щекочет нос. Цветочный век. Тозиер всё шуршит чем-то, ненавязчиво вторгаясь в мысли Каспбрака, пока тот лежит на спине, мусолит ещё несорванную ромашку, разглядывает прогнившие белые лепестки. У людей тоже есть почернения, тёмные, разъевшие плоть вкрапления желчи, злобы. Только вот у них истинная суть отражается отнюдь не на лепестках. Волосы у Ричи — сплошной кавардак, жилище его демонов, танцующих на извилинах мозга. Кудри выплясывают под музыку ветра, а взгляд Эдди подрагивает в такт их негласной мелодии. Эдди не спит, всё выжидает момент, пока очкастое недоразумение выскочит из головы с первой утренней мыслью. Нет же, Тозиер прочно хватается длинными, исцарапанными пальцами, не выпускает. — Всё готово, Спагетти, наконец-то есть подтверждение того, что ты настоящая принцесса, — до почти убитого Каспбрака доносится весёлый голос кудрявого, и он дергается, потирает глаза, пока чёрные пятна не начинают весело танцевать рядом с чрезвычайно спокойным выражением лица Тозиера. — Тысячу раз тебе говорил, — кряхтит Эдди, срываясь на издевательский стон, — Не называй меня этим сортом блядских макарон, я их даже не ем. — Как по накатанной тараторит парень, лениво разглядывая довольного друга. — Ну чего? В ответ протягивается бледная рука Ричи, бережно сжимающая горсть цветов, которых назвать «венком» достаточно проблематично. Каспбрак тихонько прыскает, рассматривая ассорти из ромашек и одуванчиков. — Жёлтый — цвет счастья, — зачем-то поясняет Ричи, ловя удивленный взгляд друга. — Вот почему ты у меня ассоциируешься с одуванчиком, Эдс. — весело заключает Тозиер, и Эдди не может сдержать улыбки. Сочетание несносной ромашки и яркого одуванчика его более чем устраивает. — Позволит ли сеньорита одеть на себя священную корону? — очкастый пародирует очередную неизвестную парню знаменитость, и получает на это в ответ закатанные, кажется, по другую сторону, глаза. — Чёрт с тобой, идиот, — хихикает Эдди, когда Ричи случайно касается подушечками ушной раковины. А следом ощущает, как на голове заметно тяжелеет с появлением вещицы друга на макушке. Щёку накрывает тозиеровская рука, тут же становится жарко, вместе с тем приятно. — Вы выглядите просто прекрасно, миледи, — шутя, выдает Ричи, а после заливается смехом, прикрывая ехидные глазки. Каспбрак тотчас покрывается розовым румянцем и трогательно закусывает губу, что Тозиер не может оторвать неприкрыто довольного взгляда. Тозиер снимает толстые очки, откладывая те в сторону. — А ты как всегда кошмарно, мой доблестный рыцарь, — поддерживает Эдди смехом друга, прикрывая рот рукой. Ричи хватает его за руки, весом пересиливая бедного Каспбрака, и тот беззащитно падает на Тозиера, плюхнувшегося прямо на землю. У Эдди в ту же секунду образовалось миллион мыслей, в конечном итоге приводящих к Ричи Тозиеру, а тот и глазом не повел. Кудрявая прядь выбивается, недвусмысленно ложась на лоб. Веснушчатые щёки победно поднимаются, а пухлые губы растягиваются в улыбке. Эдди может заметить каждую деталь на лице Тозиера и каждую из них готов боготворить. Его собственная ромашка, лепестки которой никогда не почернеют. — Брось, Эдс, это последний год, когда мы можем подурачиться, — на удивление спокойно и мягко выдает Ричи. Перспектива будущего всегда пугает, Эдди готов скрутиться в комочек прямо на этой красящей зелёным траве и закричать что есть силы. Хочется замедлить время хоть чуть-чуть, чтобы выпускной класс подождал, чтобы будущее не так заметно маячило на границе между подростковой и взрослой жизнью. Эдди семнадцать, он влюблён в кудрявое недоразумение, и он готов бежать на другой конец страны вместе с чёртовым Тозиером и его дурацкими шутками наперевес. — Неужели у балабола есть одна связная мысль в дырявой-то голове, — поддразнивает Эдди, смеётся, в глубине души надеясь, что эти мгновения навсегда останутся столь счастливыми сквозь года. А Ричи нервно выдыхает, аккуратно толкает Каспбрака в плечо, но тоже смеётся. Кудрявый сначала приподнимается на локтях, почти вплотную встречаясь с лицом Эдди, отчего тот на миг забывает своё имя. Эдди оказывается на коленях Тозиера, позволяя себе подмять ноги. После, Ричи вполне нормально садится, выпрямляя спину, на сей раз, встречаясь с другом только взглядами. И даже от этого Каспбрак вздрагивает. Пухлая нижняя губа зазывающе дёргается, а Эдди готов взвыть. У Ричи затуманенный взгляд с тёмным водоворотом внутри, и Каспбрак хочет поддаться, потонуть, задохнуться в тайфуне с именем Ричи Тозиера. Но он понимает, что пока нельзя. Что нельзя. — Поцелуй меня, Спагетти, — почти беззвучно просит Тозиер, нарочито хриплый голос пробирает до самых мурашек, и Каспбрак нервно облизывает губы. А после преодолевает преграду в пару сантиметров, нежно накрывая чужие губы своими, медленно, бережно прикасаясь всё теснее, сминает аккуратно, любяще. Ричи кладет свои руки Эдди на лопатки, прижимает ближе, мягко отвечает на майский поцелуй его детской любви. У самого же Каспбрака перед глазами яркие пятна, сменяющие друг друга в геометрической прогрессии, фонтанирующие из глаз вон искры счастья и руки, что он запустил в столь манящие мягкие кудри. Эдди отстраняется на несколько миллиметров, соприкасается лбами с кудрявым, чья улыбка солнечно отражается на лице. Тот щурится и прикрывает глаза, аккуратно надавливает на поясницу Каспбрака, вновь просит о поцелуе, и Эдди не может себе отказывать. — Ещё со своих бородатых четырнадцати мечтал это сделать, — шепчет Ричи. — А я, кажется, всю жизнь, — тихонько в свою очередь признается Эдди. — Любишь или ненавидишь, а, Эдс? — подначивает очкастый. — С ума схожу, — отвечает он, с порывом теплого ветра касаясь чуть припухших губ Тозиера. И с этим же ветром сплетаются их уста, как полевые ромашки сплетаются с одуванчиками, как бесконечные майские дни переплетаются со знойными летними. И как сплетаются их сердца, что забылись в вечном мае.