blackthorn around the wrists

Он чувствует скользящие и почти-извиняющиеся взгляды Малфоя на себе, и это хуже гиацинтов на руках. Он чувствует жалостливые взгляды Гермионы, когда пытается улыбаться. Выходит до невозможности жалко. Хочется смеяться, на его шее недавно расцвела лилия и плакать по ночам стало привычкой. Вжиматься лицом в подушку и тихо рыдать, раздирая цветы на руках. Шипы терновника впиваются в кожу, а пёстрые лепестки медленно падают на пол спальни. Гарри знает, что к утру их уберут. Лежать одному, в ночной тишине, вдыхая ненавистный запах цветов. Всхлипывать, бессильно сжимать кулаки. Хогвартс просто восхитительно-огромен и когда ему было одиннадцать Поттер чувствовал простор. Сейчас он, максимум, крохотная двухкомнатка где-то над пабом, со спёртым воздухом и пылью. Словно терновник обвил его лёгкие, а не запястья. Конечно, ведь Гарри привык поглощать галлоны воздуха ночью во время рыданий, а не утром, когда пытается улыбаться. Он чувствует скользящие взгляды Малфоя в Большом зале и коридорах, когда все шепчутся о его руках. — Соулмейт Поттера, наверное, сумасшедший. — Видите, видите, у него новый! На локте расцветает подснежник. Его зовут Гарри Поттер, ему шестнадцать и его соулмейт, наверное, сумасшедший. Гарри думает, что в отражении ему натянуто улыбается не он сам, а лишь очередное видение Волдеморта — болезненно-бледная кожа, мешки под глазами и искусанные до крови губы. А ещё цветы, виднеющиеся из-под ворота рубашки. Рубашки. Они просвечивались и выставляли всем на показ его цветы. Мазохизм Драко Малфоя. А ведь это уже слишком лично, верно? Гарри хотел вернутся к огромным худи кузена Дадли, которые почти доставали ему до бёдер, но в его распоряжении были лишь мантии, рубашки, колпак и иже с ними. Гарри начал вставать рано по утрам и, становясь перед зеркалом, растягивать рот в подобии улыбки. Глупо и, наверное, это всё бред его мало соображающей головы, но Гарри почти чувствовал то редкое присутствие Волдеморта в своём сознании. Каждый раз мальчишка дрожал и торопливо застёгивал ненавистную рубашку дрожащими пальцами, как только чувствовал нечто подобное, весь сгорая от смущения, но... Абсурдно. Сидеть и молчать с Волдемортом в голове было легче. Одиночество убивает. Одиночество с Волдемортом — нет. С ним Гарри никогда не плакал. Тот же никогда не заговаривал. Поттер застыл и на несколько мгновений забыл как дышать, увидев рыдающего Малфоя в проёме женского туалета. Слизеринец стоял к нему спиной, оперевшись руками о белую раковину, немигающим взглядом вперившись в собственное отражение. Благо, Гарри стоял с той стороны, где его не было видно в зеркале. Ему почти захотелось горько засмеяться. Губы дёрнулись, но он не произнёс ни звука, лишь впился ногтями в ладони. Больно. Не существенно. Малфой тоже умеет чувствовать. Малфой умеет, также как и он сам, рыдать и с дрожащей в руках палочкой выводить на запястьях шрамы. Раздраженно сдирать мелкие маттиолы, которые то тут, то там виднелись на руках. Беззвучно рассмеялся и сглотнул. Гарри смотрел, будто впитывал. Внутри что-то сжималось, кричало, царапалось, выло. Ему было все равно. Он, в свою очередь, сдирал с рук гиацинты. Его зовут Гарри Поттер, ему шестнадцать и его соулмейт, наверное, сумасшедший. Поттер закусил губу и медленно попятился, потому что мазохизм Драко Малфоя это слишком лично, не так ли? Шаги эхом отдавались в темноте коридора, но Гарри торопливо шел — почти бежал — в спальню гриффиндора. На его руках появлялись новые цветы, а терновник вился вокруг запястий. За окном ночь. Рыдать в подушку ночью и молчать с Волдемортом утром было привычкой.

{Единственное, чего Гарри не знал — руки мужчины тоже были усеяны маттиолами и это тоже было слишком лично}