Прощение

Прошло, наверное, уже лет десять с тех пор. Только вот Бакугоу, черт подери, помнит это так ясно, словно это было вчера. Именно поэтому он проклинал иногда свою хорошую память. Потому что забыть не получалось. Как бы ни старался, не получалось. Это бесило настолько, что однажды Кацуки просто напился до чертиков, до того состояния, когда едва можно было вспомнить, кто он такой и как его зовут. И это все равно не спасло. Воспоминания никуда не ушли. Как и ебаное чувство вины, которое Бакугоу испытывал все эти долгие годы. И он знал, что нихрена не изменится, даже если он попробует наступить себе на горло и попросить прощения. Потому что его «прости» никому нахер не сдалось. Но больше убивало то, что Кацуки все это заслужил. Каждую секунду, когда его сжигало изнутри, он заслужил. Школа давно закончилась, но все ребята из его класса, давно ставшие профессиональными героями, все еще поддерживали тесную связь и собирались каждый год, устраивая грандиозное событие. Кацуки никогда не приходил, но сейчас стоял в полном знакомых лиц зале, держа в руках граненый стакан с виски. После того случая, когда Киришиме — единственному, кого Бакугоу не решился выбросить из жизни — пришлось откачивать его два дня подряд, Кацуки зарекся столько пить. Но не пить не мог. Потому что от одного взгляда на чертового Деку хотелось добровольно накинуть на шею петлю. Мидория вырос потрясающим человеком. Бакугоу не хотел этого признавать, но так оно, черт дери, и было. Он оказался лучшим человеком, которого Кацуки когда-либо посчастливилось встретить. И титул «Символа мира», пришедшего на место Всесильному, он заслужил, как никто. Ему шло находиться в центре внимания. Потому что это не могло испортить его. Он остался все таким же скромным, сильным, с чертовым стальным стержнем внутри, который не сломался после всех тех испытаний, которые Деку выдержал. Он вытянулся в росте. Кацуки не видел его с близи все эти долгие десять лет, потому что не имел права даже воздухом одним с ним дышать. Бакугоу ушел в тень, забив на мечту стать первоклассным героем. У него было свое небольшое агентство независимых героев, берущее на себя самые сложные и опасные случаи со злодеями. Таким способом, через это чертово агентство, Кацуки пытался защитить человека, который был важнее всего, что у Бакугоу когда-либо было. Только когда он был сопляком с чрезмерно взрывным характером и раздутым самомнением, он этого не понимал. Но после одной ошибки, допущенной по собственной глупости, которую уже никак нельзя было исправить, он понял, что потерял больше, чем мог представить. Потому что Деку больше никогда не будет принадлежать ему. Не после произошедшего. А ведь Бакугоу так и не попросил прощения. Пусть ему его не заслужить, но он должен был все же сказать «прости». Только вот, кому от этого было бы легче? Ему самому скорее всего, потому что для Деку это сраное слово не изменило бы ничего. Мидория был тем человеком, который способен выдержать многое и многое простить. Но ошибки Бакугоу он терпел слишком долго. А всякому терпению приходит конец. Возможно, тогда Кацуки еще смог бы что-то изменить, но хренова гордость не позволила ему даже рта раскрыть. Возможно, все было бы иначе. Возможно, Бакугоу перестал бы просыпаться каждый день от чертовых кошмаров, где ему снился Деку с пустыми глазами, тянущий к нему руки и пытающийся что-то сказать. Бакугоу никогда не мог расслышать, что именно, но его до усрачки пугало то, как двигались бескровные губы Деку. Но теперь уже поздно что-то менять. Потому что Деку счастлив. У него есть этот половинчатый ублюдок, который смотрит на него так, что даже у Бакугоу внутри все сжимается. Потому что он не идиот. Он понимает, что этот огненно-ледяной ублюдок любит Деку. Любит так, как хотелось бы самому Бакугоу. И он имеет право прикасаться к нему. Кацуки этого права лишен уже десять лет. Вот и сейчас они стоят рядом. Деку давно перестал скрывать их отношения от общественности. Все равно между ними часто проскальзывали такие искры, что только полный дебил бы не догадался. К тому же, Деку ведь символ мира. Ему можно простить и не такое. Тодороки стоит слишком близко. Мягко улыбается, его рука лежит на талии Мидории, облаченного в черный костюм. Зеленые волосы, как и всегда, в беспорядке. И бледная рука Тодороки растрепывает их еще больше. Кацуки делает большой глоток виски, смотря на них поверх граненого стакана. И это выше его сил — видеть Деку с этим ублюдком. Но и не смотреть он не может. Потому что Деку счастлив. Так чертовски счастлив, что его губы растянуты в привычной улыбке, к которой привык весь мир. И только Бакугоу и Тодороки знают, чем именно эта улыбка отличается от той, которую часто можно увидеть на экранах телевизоров. Потому что сейчас у Мидории светятся даже глаза. Он смеется, отпивая вино из бокала, шутит с Очако, которая давно обзавелась семьей, как и Бакугоу, потеряв надежду получить Деку. Она стала женственнее и куда сильнее, чем Бакугоу ее помнил. Свободное платье прятало ее округлившийся живот. Кацуки слышит, как Деку просит прикоснуться. Очако улыбается и кивает немного смущенно. А Мидория протягивает руку, всю испещренную шрамами, которые никогда не исчезнут, и прикасается к животу. Несколько томительных секунд он просто смотрит словно сквозь Очако, а потом улыбается так мягко, что Бакугоу непроизвольно сжимает стакан в руке сильнее, чем следовало бы. Стекло трескается с оглушительным звуком и падает на пол. Кацуки вздрагивает, потому что он привлек внимание. А ведь не хотел. Гребаное сердце уходит в пятки, когда Деку поворачивается и смотрит своими невозможными и большими зелеными глазами. Бакугоу словно насквозь прошивает. Он замирает, наплевав на то, что из мелких порезов на руке сочится кровь, заливая пол, а стекло впилось в кожу и пульсирует болью. Он смотрит не моргая, так долго, что начинают слезиться и болеть глаза. И не может заставить себе отвести взгляда. Потому что он, черт подери, соскучился. Внутри все драло так, что больно было даже дышать. И чем старше, тем больнее, потому что Бакугоу все больше осознавал, насколько же он любит этого задрота. И не сможет получить никогда. В глазах Деку отражается мимолетный страх, который ножом режет по сердцу. Он все еще боится его? Хотя, глупо спрашивать. После такого он вообще удивляется, как Деку его не прикончил. Кацуки, скорее всего, даже сопротивляться бы не стал. Бакугоу не должен был приходить. Здесь ему не место. Единственный, кто действительно рад его видеть, это Киришима, потому что этому придурку вообще хоть бы хны на взрывной характер героя. — Каччан, — выдыхает Деку, и у Бакугоу все внутри переворачивается к херам, потому что так чертовски давно не слышал, как этот голос зовет его детским прозвищем. И ему кажется, что он готов упасть на колени. Но не успевает, потому что разозленный половинчатый, у которого пылает левая сторона лица, бросается к нему, сжимая ворот пиджака. Кацуки жарко от пламени, но он прямо смотрит в горящие от ярости разноцветные глаза. Он не боится, но ударить его имеет право только Деку. — Успокойся, половинчатый, — выплевывает Кацуки, сжимая руку Тодороки и сдавливая до боли, и смотрит через плечо второго героя на Деку. — Я поговорить пришел, после чего сразу же уйду. Мне не доставляет удовольствия ошиваться с кучкой неудачников, вроде вас. Тодороки рычит и все же бьет его. Бьет сильно, так, что звездочки перед глазами вспыхивают, и Бакугоу вытирает струйку крови в уголке губ. Но продолжает смотреть на Деку. Он не знает, что именно выражает его взгляд, но Мидория внезапно отмирает, подходит к Тодороки, кладет руку ему на плечо и прижимается щекой к щеке. Половинчатый мгновенно потухает и ластится, как большой кот. Бакугоу противно видеть это. И он понимает, что на месте ублюдка мог быть он. Если бы был чуть умнее. — Иди за мной, Каччан. Кацуки едва не подыхает, слыша в очередной раз эту кличку. И послушно идет за Мидорией. Краем глаза он замечает, как напряглись его одноклассники, а половинчатый ужом юркнул за ними. Деку привел Бакугоу на просторный балкон, подошел к перилам и оперся о них, смотря куда-то вдаль. Кацуки замер, любуясь им, пока есть такая возможность. Деку ведь стал чертовски красивым. — Что случилось, Каччан? — спросил он тихо. — До этого ты никогда не приходил, а сегодня вдруг… — Изуку, — позвал Бакугоу, замечая, как дрогнули плечи Деку. Его Деку, которым тот будет только в мечтах. — По имени? Что на тебя нашло? — Изуку, — повторил Бакугоу, медленно, словно к дикому животному, приближаясь к паникующему, как и раньше в его присутствии, Мидории. Он чувствовал, что половинчатый рядом, поэтому старался не делать резких движений, или его разговор прервется раньше, чем нужно. А Бакугоу должен был сказать. Когда Мидория повернулся, Кацуки уже оказался достаточно близко, уперев руки по обе стороны от героя и нависая над ним. В зеленых глазах мелькнула паника. — Я ничего не сделаю, придурок Деку, — выдохнул Бакугоу. В его голосе сквозила горечь. — Тебе больше ничего не сделаю. Не трясись так, ладно? — Зачем ты пришел, Каччан? — снова спросил Мидория, решаясь поднять глаза и посмотреть на бывшего друга. — После стольких лет… зачем? — Потому что я чертов ублюдок, который боялся показаться тебе на глаза, — прорычал Бакугоу. — Такой ответ тебя устроит? Я все эти десять лет сходил с ума, потому что хотел только одного. Деку дернулся, словно от удара. Его большие глаза сделались еще больше, после чего Бакугоу увидел в них чертово понимание. И как, черт возьми, после всего этот идиот может так смотреть на него? Но у Деку было потрясающе большое сердце. Наверное, именно поэтому Всесильный выбрал его тогда. А Бакугоу завидовал. Ему сносило крышу, потому что этот задрот внезапно стал важнее, чем он. Поэтому Бакугоу в один момент не выдержал. И он всю жизнь будет помнить кровь на своих руках. Много крови. Которая принадлежала Деку. — И чего ты хочешь от меня, Каччан? — спросил тот понимающе, потому что уже, кажется, знал ответ. Деку всегда чертовски умел понимать людей. И принимать их такими, какие они есть. — Прощения, — выдохнул Кацуки, утыкаясь лбом в плечо Мидории и вдыхая знакомый, но поистершийся из памяти запах мяты и черного чая. — Так попроси, — разрешил Изуку, нерешительно касаясь ладонями подрагивающей спины Бакугоу. Тот выдохнул глубоко и резко и едва слышно попросил: — Прости меня. После чего, словно испугавшись слабости, которая проявлялась рядом с Деку, резко оторвался от него и отошел на шаг. Мидория заметил сверкнувшую в уголке глаза слезинку. И ему захотелось протянуть руку, чтобы стереть ее. Перед ним ведь сейчас стоял такой человечный Каччан, одновременно сильный и чертовски слабый. И выражение его лица изменилось с того времени. — Я люблю тебя, чертов задрот, — с ироничным смешком, словно бы ему собственные чувства казались нелепостью, тем, что заслуживает презрения, признался Кацуки, не отводя взгляда. — Всю свою жизнь любил. И он развернулся, чтобы уйти, оставив ошеломленного признанием Деку стоять на одном месте. Мидории показалось, что его оглушили. Потому что внезапно он понял все, что было между ними в прошлом. Если бы только тогда… все ведь могло бы быть иначе. Будь Каччан чуть теплее с ним, Деку готов был бы выдержать все. Ведь Мидория тоже его любил. До того самого момента, после которого кровь отравил страх. И больно было всякий раз где-то внутри. А рядом был лишь Тодороки. Теплый, верный и искренний. А Деку не хватало тепла. Смотря на широкую спину уходящего Кацуки, Деку внезапно подумал, что не сказал то, что должен был. — Каччан, — окликнул он. Бакугоу дрогнул и остановился. Посмотрел поверх плеча, сжимая поврежденную руку, загоняя стекла еще глубже в раны. — Чего тебе, чертов Деку? — процедил он. — Я прощаю, — выдохнул тот, замечая, как широко раскрываются глаза Кацуки. Тот неверяще смотрел на него несколько долгих минут. Поэтому Мидория повторил: — Я прощаю. И Кацуки впервые улыбнулся. Чуть криво, с горчинкой, но улыбнулся, смотря на Деку так, как тому всегда хотелось — тепло. После чего махнул рукой на прощание и ушел совсем.